Герой, красавец, моралист – поэт Эдуард Асадов
Нет, что бы сегодня ни говорили о наивно-сентиментальной предрасположенности к восприятию молодёжью советского периода современной им художественной литературы, я склонен полагать, что это вовсе не было связано с отсутствием у неё, у той молодёжи, эстетического вкуса. Я тоже, как и многие мои сверстники, зачитывался книжками А. Грина и В. Каверина, пел под гитару песни Б. Окуджавы и В. Высоцкого, охотился в книжных магазинах за стихами Р. Казаковой и Э. Асадова.
К «высокой», элитарной культуре у нас отношение было почтительным. Модных поэтов, таких, например, как Р. Рождественский, Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Б. Ахмадуллина, мы, конечно же, в большинстве своём почитали. Но что поделать, нам нравилась и романтическая литература, которая бесхитростно отражала наши духовные убеждения, наши представления о нравственных идеалах, наши стремления к гармонии чувственных эмоций.
Я хорошо помню ту атмосферу щемящее-эмоциональных ожиданий школьных (а потом – техникумовских) вечеров творческой самодеятельности, когда самые смелые из нас, школяров, читали и пели со сцены именно то, что волновало наши юные и неопытные души. И удивительно, что педагоги тех лет ничуть не запрещали нам смело говорить о любви «Риммоказаковскими» и «Эдуардоасадовскими» стихами и петь бардовские песни с не всегда «правильными» смыслами.
Ну, ведь, скажите на милость, разве это было не крамольным:
Большой мужчина девочку обманывает.
Острит, что так положено от века.
Он веточку отламывает, обламывает…
Грустит и тихо подаётся ветка.
Она в руках топорщится и тает.
Во что она поверила, зайчонок?
Большой мужчина девочку листает
От тапочек до пальчиков точёных…
(Римма Казакова)
Вот тогда я и услышал впервые пронзительно откровенные стихи Эдуарда Асадова:
Как много тех, с кем можно лечь в постель,
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
И утром, расставаясь улыбнуться,
И помахать рукой, и улыбнуться,
И целый день, волнуясь, ждать вестей.
Как много тех, с кем можно просто жить,
Пить утром кофе, говорить и спорить…
С кем можно ездить отдыхать на море,
И, как положено – и в радости, и в горе
Быть рядом… Но при этом не любить…
… Стихи Эдуарда Асадова жили какой-то своей потаённой жизнью. Они не печатались в литературных журналах, о них не спорили критики (их вообще как бы никто не замечал). Но их любили читать со сцены, их раскупали в книжных магазинах и заучивали наизусть.
И это было так, как и со всем замалчиваемым или незамечаемым явлением в те советские годы: если партийной идеологии не нравится, значит, это нечто живое и искреннее.
1. Нормальные ценности
… Но неправильно всё же говорить, что стихи Асадова нами всеми воспринимались, как советская классика в том смысле, что отвечала всем её требованиям и канонам. Всем нам, кто хотя бы мало-мальски отличал хорошую поэзию от «графоманской», было понятно, что «асадовские» стихи – это та же часть массовой культуры, что и песенная попса. Нам нравилась такая поэзия, потому что она отвечала нашим юным, готовым откликнуться любой романтической мелодии душам, какой бы она ни была простой, а иногда до откровения – примитивной.
Справедливо говорит об этом в своей статье о нём журналист П. Короленко: «… Не так ли мы, дети «интеллигентных» родителей, втайне любили Асадова, поэта вне стилей, канонов, литературных конвенций? Культура нам повелела стесняться Асадова и читать со вкусом породистые стихи, ухоженные, как доги и ньюфаундленды. Стихи Асадова подобны рыжей дворняге – той, брошенной кем-то и верной. Читательские письма к нему – те тысячи, миллионы, по выражению самого поэта, писем светлых и высоких – бесспорный патент на право называться поэтом реально народным».
Что мы знали о нём? Что он – человек мужественный и открытый. Мы знали, что Асадов прошел всю войну, на которой потерял зрение. Слепой поэт… Но мы знали и то, что он никогда об этом не признавался в творчестве и не говорил вслух.
«Все эти и другие стихи не могли оставить самого бесчувственного сухаря и чурбана равнодушным, – продолжает в своей статье П. Короленко, – В миллионах советских школ девчонки переписывали их в песенники, сколько бы им ни бубнили учителя, что это «не поэзия». Да и бубнили ли? Простые учителя в простых школах наверняка не бубнили. Девочек (а в простых школах – и учителей) не пугали смешные рифмы, просодический хаос (беспечное чередование абаб, абба и аабб, да еще с нефиксированным распределением мужских и женских клаузул, «невозможным» для русской поэзии), утрированно-графоманское отношение к ритму (корявенький дольник чаще всего), к стиху и строфике».
Да, Вы со мною были не честны.
Вы предали меня, и может статься,
Не стоило бы вовсе разбираться,
Нужны Вы мне иль больше не нужны.
Но Вы с душой нечистою своей
Всего скорее даже не увидели,
Что вслед за мною не за что обидели
Совсем для Вас неведомых людей.
Всех тех, кому я после встречи с Вами,
Как, может быть, они и хороши
Отвечу не сердечными словами,
А горьким недоверием души.
… Как «литературная репутация» Асадов практически не существует. «То, что стихи Асадова не выдерживают никакой критики с точки зрения литературных критериев, — вещь настолько очевидная, что доказывать её смешно, – утверждает в своей остроумной и искромётной работе об Асадове писатель Д. Быков. – Это не поэзия или, верней, другая поэзия. Подобные стихи пишут почти все читатели Асадова: библиотекарши, курсанты, офицерские дочки... Только у него, конечно, глаже, строже, сюжетней. Но ценности, утверждаемые им, — ценности нормальные, хорошие, и хотя я не люблю ни стихов Асадова, ни их читателей, — я глубоко уважаю его как человека. Да и их временами уважаю, ибо, глупые или не глупые, пошлые или не пошлые, они все-таки составляют большинство моего народа. А воспитывать народный вкус бесполезно: фольклор ведь тоже полон банальностей и длиннот, только обаяние его в непосредственности, а не в оригинальности... Я совершенно искренне полагаю, что ситуация, при которой сто из ста пятидесяти опрошенных комсомольцев любимым поэтом называют Асадова (так было в семидесятых, об этом писала «Комсомолка»), — нормальна. И пусть лучше знают наизусть «Балладу о рыжей дворняге», этот безусловный поэтический суррогат, нежели Киркоровскую «Зайку мою»: вы спросите, какая разница? — есть разница.
Да, это поп-культура. Но другой массы не хавают. Более того: один киевский врач написал Асадову, что медикаментов не хватает, бинтов, простынь нет, — и тогда, нищий, беспомощный, чужой на независимой Украине, он приходит к своим больным и читает им вслух Асадова. И им легче. Охотно верю. Я даже больше скажу: больной или запуганный человек особенно чувствителен к сентиментальной, пусть и банальной поэзии. Мне как-то в армии попался сборник Асадова — мне дала его пролистать дочка замполита, очень глупая, но сострадавшая солдатам девочка лет четырнадцати. И верите ли, я, на гражданке ругавший Пастернака за дурновкусие, — я чуть не расплакался над этим сборником! Потому что я в армии мало ел и много страдал, а такой человек к рифмованному тексту по определению восприимчив. Добавлю, что от «Зайки» я не заплакал бы и в армии».
Как мало тех, с кем хочется мечтать!
Смотреть, как облака роятся в небе,
Писать слова любви на первом снеге,
И думать лишь об этом человеке…
И счастья большего не знать и не желать.
Как мало тех, с кем можно помолчать,
Кто понимает с полуслова, с полувзгляда,
Кому не жалко год за годом отдавать,
И за кого ты сможешь, как награду,
Любую боль, любую казнь принять…
Вот так и вьётся эта канитель -
Легко встречаются, без боли расстаются…
Все потому, что много тех, с кем можно лечь в постель.
Все потому, что мало тех, с кем хочется проснуться.
Как много тех, с кем можно лечь в постель…
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
И жизнь плетёт нас, словно канитель…
Сдвигая, будто при гадании на блюдце.
Мы мечемся: – работа…быт…дела…
Кто хочет слышать- всё же должен слушать…
А на бегу- заметишь лишь тела…
Остановитесь…чтоб увидеть душу.
Мы выбираем сердцем – по уму…
Порой боимся на улыбку улыбнуться,
Но душу открываем лишь тому,
С которым и захочется проснуться..
Как много тех, с кем можно говорить.
Как мало тех, с кем трепетно молчание.
Когда надежды тоненькая нить
Меж нами, как простое понимание…
2. «Оказалось, я кому-то нужен»
Эдуард Аркадьевич Асадов (Эдуард Арташесович Асадьянц) родился в городе Мары Туркестанской АССР в армянской семье.
После смерти отца в 1929 году он с матерью переезжает в Свердловск, где жил дед, отец матери.
С 1939 года Эдуард Асадов жил в Москве, учился в 38-й московской школе на Пречистенке, которую закончил в 1941 году.
Как и многие его ровесники, пошел на войну добровольцем.
… А в ночь с 3 на 4 мая 1943 года в боях за Севастополь получил тяжелейшее ранение осколком снаряда в лицо.
«… Что было потом? – вспоминал поэт впоследствии, - А потом был госпиталь и двадцать шесть суток борьбы между жизнью и смертью. «Быть или не быть?» — в самом буквальном смысле этого слова. Когда сознание приходило — диктовал по два-три слова открытку маме, стараясь избежать тревожных слов. Когда уходило сознание, бредил.
Было плохо, но молодость и жизнь всё-таки победили. Впрочем, госпиталь был у меня не один, а целая обойма. Из Мамашаев меня перевезли в Саки, затем в Симферополь, потом в Кисловодск в госпиталь имени Десятилетия Октября (теперь там санаторий), ну а оттуда — в Москву. Переезды, скальпели хирургов, перевязки. И вот самое трудное — приговор врачей: «Впереди будет всё. Всё, кроме света». Это-то мне предстояло принять, выдержать и осмыслить, уже самому решать вопрос: «Быть или не быть?» А после многих бессонных ночей, взвесив всё и ответив: «Да!» — поставить перед собой самую большую и самую важную для себя цель и идти к ней, уже не сдаваясь.
Я вновь стал писать стихи. Писал и ночью и днём, и до и после операции, писал настойчиво и упорно. Понимал, что ещё не то и не так, но снова искал и снова работал. Однако какой бы ни была твёрдой воля у человека, с каким бы упорством ни шёл он к поставленной цели и сколько бы труда ни вложил в своё дело, подлинный успех ему ещё не гарантирован. В поэзии, как и во всяком творчестве, нужны способности, талант, призвание. Самому же оценить достоинство своих стихов трудно, ведь пристрастнее всего относишься именно к себе.
… Никогда не забуду этого 1 мая 1948 года. И того, каким счастливым я был, когда держал купленный возле Дома учёных номер «Огонька», в котором были напечатаны мои стихи. Вот именно, мои стихи, а не чьи-то другие! Мимо меня с песнями шли праздничные демонстранты, а я был, наверное, праздничнее всех в Москве!».
Когда мне встречается в людях дурное,
То долгое время я верить стараюсь,
Что это скорее всего — напускное,
Что это — случайность, и я ошибаюсь.
В 1946 году Эдуард Асадов поступает в Литературный институт имени А. М. Горького, который с отличием оканчивает в 1951 году. В том же году публикует первый сборник стихов «Светлая дорога», его принимают в Союз писателей.
И в личной жизни у молодого поэта всё налаживалась. Об этой стороне жизни он рассказывал так:
«…После того ранения я уже было подумывал о том, что всё для меня закончилось.
…26 суток лежал без сознания в госпитале. Шутка ли! – у меня было сметено полфизиономии. Потом стал приходить в себя, но настроение-то – ни к черту! И тут приходит повариха Оксана Иваненко. «Что ж вы не кушаете, лейтенант?» «Да ничего я не хочу! – отвечаю. – Кому я нужен!» «Как это кому, – говорит она, – да мне! Не верите? Слово даю, после операции я выйду за вас замуж».
Может быть, она сказала это не очень-то всерьез, но ее слова вдохнули в меня жизнь. Оказалось, я кому-то нужен...
А через некоторое время меня перевели в московский госпиталь, и ко мне стали приходить девушки, с которыми я учился в школе. Так вот – в течение года шесть из них признались мне в любви и предложили руку и сердце. На одной из них я и женился. Но что-то с самого начала у нас с ней не заладилось.
… А со второй женой я познакомился, когда еще был женат. Галина Валентиновна, артистка Москонцерта, читала мои стихи... Когда я уже совсем не смог выносить тяжелые условия дома, то переехал к ней. Мы жили вместе 36 лет! А потом она умерла от сердечного приступа. Внезапно».
Поэт стал популярен с начала 1960-х годов. Его книги, выходившие 100-тысячными тиражами, моментально исчезали с прилавков книжных магазинов. Литературные вечера поэта, организованные по линии Бюро пропаганды Союза писателей СССР, Москонцерта и различных филармоний, на протяжении почти 40 лет проходили с неизменным аншлагом в крупнейших концертных залах страны, вмещавших до 3000 человек.
Их постоянной участницей была супруга поэта – актриса, мастер художественного слова Галина Разумовская.
… Он жил очень скромно. В разное время работал литконсультантом в «Литературной газете», журналах «Огонёк» и «Молодая гвардия», в издательстве «Молодая гвардия».
А после распада СССР о нём так резко забыла наша «литературная общественность», что все мы (и я в том числе) почему-то считали, что Асадов умер. А он жил! И продолжал писать стихи! И даже их публиковал (в издательствах «Славянский диалог», «Эксмо» и «Русская книга»).
Эдуард Асадов скончался 21 апреля 2004 года на 81-м году жизни. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище.
Как много тех, с кем можно горевать,
Вопросами подогревать сомнения.
Как мало тех, с кем можно узнавать
Себя, как нашей жизни отражение.
Как много тех, с кем лучше бы молчать,
Кому не проболтаться бы в печали.
Как мало тех, кому мы доверять
Могли бы то, что от себя скрывали.
С кем силы мы душевные найдем,
Кому душой и сердцем слепо верим.
Кого мы непременно позовем,
Когда беда откроет наши двери.
Как мало их, с кем можно – не мудря.
С кем мы печаль и радость пригубили.
Возможно, только им благодаря
Мы этот мир изменчивый любили.
3. Поэтика устной традиции
… Но как же он писал? Как вообще строился у него этот творческий процесс, когда отсутствует зрительная ориентация в создаваемом литературном труде?
Асадов как-то признался, что всё старался делать сам – без помощников. Вначале он свои стихотворные наброски надиктовывал на магнитофон. Потом слушал, правил. А потом печатал на машинке! Да, сам печатал, причём по свидетельству очевидцев – со скоростью профессиональной машинистки.
… Не в этом ли и заключается, так сказать, форма бытования асадовских стихов – некая их фольклорность, то есть изначальная связь с устным творчеством?
Но была ещё особенность его творчества и в другом. «Больше всего его жизнь и работа была сходна с жизнью и работой эстрадной звезды: огромное количество разъездов и гастролей,– говорит об этом Д. Быков, – Слава Асадова была такова, что он давал по три, по четыре вечера подряд – и всё шли и шли, некоторые – по многу раз, и билетов не хватало. Стотысячные тиражи его сборников разлетались стремительно. В журналах он почти не печатался, прекрасно понимая, что литература в ее традиционном понимании – все-таки не совсем его среда. Его тексты рассчитаны главным образом на устное произнесение, на мгновенное восприятие, как песня. Тому есть объяснение: в силу самой своей биографии он оказался поэтом устной традиции, поэтом, лишенным зрения и чтения, воспринимающим слово на слух…
Именно эта вынужденная приверженность к устной традиции наложила свой отпечаток на его стихи, сделав их легко усвояемыми, но зачастую очень длинными, многословными: это приемы скорее ораторские, риторические, нежели чисто поэтические. Отсюда и длинноты, и морализаторство, и, кстати, сюжетность большинства асадовских баллад. Фольклору вообще присуща фабульность, он тяготеет к подвигу, к могучему героическому сюжету, к эпической фигуре в центре его: любовь, так уж до гроба, драка, так дотуда же».
… А каким, если не «эстрадным» считать, например такое популярное в 60-е годы стихотворение Асадова, как «Трусиха»?
Шар луны под звездным абажуром
Озарял уснувший городок.
Шли, смеясь, по набережной хмурой
Парень со спортивною фигурой
И девчонка - хрупкий стебелек.
Видно, распалясь от разговора,
Парень, между прочим, рассказал,
Как однажды в бурю ради спора
Он морской залив переплывал,
Как боролся с дьявольским теченьем,
Как швыряла молнии гроза.
И она смотрела с восхищеньем
В смелые, горячие глаза...
А потом, вздохнув, сказала тихо:
- Я бы там от страха умерла.
Знаешь, я ужасная трусиха,
Ни за что б в грозу не поплыла!
Парень улыбнулся снисходительно,
Притянул девчонку не спеша,
И сказал: - Ты просто восхитительна,
Ах ты, воробьиная душа!
Подбородок пальцем ей приподнял
И поцеловал. Качался мост,
Ветер пел... И для нее сегодня
Мир был сплошь из музыки и звезд!
Так в ночи по набережной хмурой
Шли вдвоем сквозь спящий городок
Парень со спортивною фигурой
И девчонка - хрупкий стебелек.
А когда, пройдя полоску света,
В тень акаций дремлющих вошли,
Два плечистых темных силуэта
Выросли вдруг как из-под земли.
Первый хрипло буркнул: - Стоп, цыпленки!
Путь закрыт, и никаких гвоздей!
Кольца, серьги, часики, деньжонки -
Все, что есть, - на бочку, и живей!
А второй, пуская дым в усы,
Наблюдал, как, от волненья бурый,
Парень со спортивною фигурой
Стал спеша отстегивать часы.
И, довольный, видимо, успехом,
Рыжеусый хмыкнул: - Эй, коза!
Что надулась?! - И берет со смехом
Натянул девчонке на глаза.
Дальше было все как взрыв гранаты:
Девушка беретик сорвала
И словами: - Мразь! Фашист проклятый!-
Как огнем детину обожгла.
- Комсомол пугаешь? Врешь, подонок!
Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь!-
Голос рвется, яростен и звонок:
- Нож в кармане? Мне плевать на нож!
За убийство - стенка ожидает.
Ну, а коль от раны упаду,
То запомни: выживу, узнаю!
Где б ты ни был, все равно найду!
И глаза в глаза взглянула твердо.
Тот смешался: - Ладно... тише, гром...-
А второй промямлил: - Ну их к черту! -
И фигуры скрылись за углом.
Лунный диск, на млечную дорогу
Выбравшись, шагал наискосок
И смотрел задумчиво и строго
Сверху вниз на спящий городок,
Где без слов по набережной хмурой
Шли, чуть слышно гравием шурша,
Парень со спортивною фигурой
И девчонка - слабая натура,
"Трус" и "воробьиная душа".
4. Проблема умных дур
… Один писатель как-то признался: «Вот я пишу, а интернет не люблю, потому что в любой момент какая-то дура ответит мне, скажет свое мнение о моем творчестве, а меня не волнует это, зачем мне интернет?». А у Асадова, доживи он до наших дней, такой проблемы бы не существовало: его читали все и дуры и умные, инженеры и рабочие, домохозяйки и бизнесмены, студенты и школьники. И доброжелательных отзывов было столько, что критика (порой – справедливая) всегда бы тонула во всеобщем восторге.
«…И факт есть факт, - пишет о нём Д. Быков, - в славе с Асадовым не могли соперничать ни Евтушенко, ни Окуджава, ни Ахмадулина. Их слава – хоть чуть-чуть, а элитарная. А Эдуард Асадов был любимым поэтом советского народа – с конца пятидесятых до начала восьмидесятых, а по некоторым сведениям, и позже. Герой, красавец, мученик, моралист, любимый автор солдатского, сержантского и офицерского состава, кумир состава стародевического, девического и женского, геологического и подводнического, студенческого и пролетарского: не всякого опять же, но составляющего большинство! Суммарный тираж книг Асадова, которых набегает около сорока, достиг трех миллионов, и их было не достать! Ни одного поэта в мире, кроме автора Государственного гимна СССР, хамелеона номер раз Сергея Михалкова, так не издавали! А Асадов не был автором Государственного гимна, сочинял лирику – любовную и патриотическую, - не имел от государства наград, кроме боевых, не награждался премиями, не печатался в журналах, не занимал должностей, не участвовал в проработочных кампаниях, и даже самый упорный ненавистник его поэзии, снисходительно третирующий ее с чисто литературной точки зрения, по-человечески не упрекнет его ни в чем: не в чем.
Он жил в маленькой квартирке недалеко от проспекта Мира с женой Галиной Валентиновной, артисткой-чтицей, вместе с которой он главным образом и выступал. Никаких доходов, кроме пенсии, у него не было. Сумму пенсии он называть отказывался – карабахский армянин, фронтовик, гордость... Гордость он сохранил вполне, достоинство – тоже. Никакой зависти, никакого злопыхательства в адрес более удачливых литераторов, никакой обиды на то, что его никто не помнит... Хотя что я говорю? Это в прессе, в столичных газетах, в литературных или жирных журналах о нем не было ни слова, и это естественно.
А народ – народ помнит своего поэта. Вот была у Асадова маленькая дача в Красновидове: единственное, по сути дела, его достояние. Все, что нажил он за несколько десятилетий непрерывной работы и исключительной славы, все, что скопил почти ежедневными выступлениями и множеством книг».
Да, народ его помнит. А стихи Эдуарда Асадова будут всегда волновать новые и новые поколения россиян, потому что стихи написаны для них.
Любовь и трусость
Почему так нередко любовь непрочна?
Несхожесть характеров? Чья-то узость?
Причин всех нельзя перечислить точно,
Но главное все же, пожалуй, трусость.
Да, да, не раздор, не отсутствие страсти,
А именно трусость - первопричина.
Она-то и есть та самая мина,
Что чаще всего подрывает счастье.
Неправда, что будто мы сами порою
Не ведаем качеств своей души.
Зачем нам лукавить перед собою,
В основе мы знаем и то и другое,
Когда мы плохи и когда хороши.
Пока человек потрясений не знает,
Не важно - хороший или плохой,
Он в жизни обычно себе разрешает
Быть тем, кто и есть он. Самим собой.
Но час наступил - человек влюбляется
Нет, нет, на отказ не пойдет он никак.
Он счастлив. Он страстно хочет понравиться.
Вот тут-то, заметьте, и появляется
Трусость - двуличный и тихий враг.
Волнуясь, боясь за исход любви
И словно стараясь принарядиться,
Он спрятать свои недостатки стремится,
Она - стушевать недостатки свои.
Чтоб, нравясь быть самыми лучшими, первыми,
Чтоб как-то «подкрасить» характер свой,
Скупые на время становятся щедрыми,
Неверные - сразу ужасно верными.
А лгуньи за правду стоят горой.
Стремясь, чтобы ярче зажглась звезда,
Влюбленные словно на цыпочки встали
И вроде красивей и лучше стали.
«Ты любишь?!» - «Конечно!»!
«А ты меня?» - «Да!»
И все. Теперь они муж и жена.
А дальше все так, как случиться и должно;
Ну, сколько на цыпочках выдержать можно?! ...
*
Если любовь уходит, какое найти решенье?
Можно прибегнуть к доводам, спорить и убеждать,
Можно пойти на просьбы и даже на униженья,
Можно грозить расплатой, пробуя запугать.
Можно вспомнить былое, каждую светлую малость,
И, с болью твердя, как горько в разлуке пройдут года,
Поколебать на время, может быть, вызвать жалость
И удержать на время. На время – не навсегда.
А можно, страха и боли даже не выдав взглядом,
Сказать: – Я люблю. Подумай. Радости не ломай.
– И если ответит отказом, не дрогнув, принять, как надо,
Окна и двери – настежь! – Я не держу. Прощай!
Конечно, ужасно трудно, мучась, держаться твердо.
И все-таки, чтоб себя же не презирать потом,
Если любовь уходит – хоть вой, но останься гордым.
Живи и будь человеком, а не ползи ужом!
Дружеский совет
Когда ты решишься в любви открыться
Однажды и навсегда,
Возможно, вначале она смутится
И сразу не скажет «Да».
Ну что же, не надо обид и вздохов!
Тут только не спорь и жди.
Смущение это не так уж плохо,
Все главное - впереди!
И вряд ли всерьез что-то будет значить,
Когда на твои слова
Она вдруг потупится и заплачет
Иль даже сбежит сперва.
Ведь слезы такие звучат, наверно,
Как пение соловья.
Слезы, ей-богу, совсем не скверно,
Считай, что она - твоя!
А впрочем, бывает и невезенье,
Когда прозвучит ответ
На фразы, полные восхищенья,
Сурово и горько: «Нет"».
И все-таки если не потеряться,
А снова идти вперед,
Если надеяться, добиваться,
Быть сильным и нежным, то, может статься,
Счастье еще придет!
Но если ничто ее не встревожит
И с милою простотой
Она тебе дружбу свою предложит,
Вот тут даже бог тебе не поможет,
Простись и ступай домой!
*
Я в глазах твоих утону - Можно?
Ведь в глазах твоих утонуть - счастье!
Подойду и скажу - Здравствуй!
Я люблю тебя очень - Сложно?
Нет не сложно это, а трудно.
Очень трудно любить - Веришь?
Подойду я к обрыву крутому,
Падать буду - Поймать успеешь?
Ну, а если уеду - Напишешь?
Только мне без тебя трудно!
Я хочу быть с тобою - Слышишь?
Ни минуту, ни месяц, а долго
Очень долго, всю жизнь - Понимаешь?
Значит вместе всегда - Хочешь?
Я ответа боюсь - Знаешь?
Ты ответь мне, но только глазами.
Ты ответь мне глазами - Любишь?
Если да, то тебе обещаю,
Что ты самым счастливым будешь.
Если нет, то тебя умоляю
Не кори своим взглядом, не надо,
Не тяни за собою в омут,
Но меня ты чуть-чуть помни...
Я любить тебя буду - Можно?
Даже если нельзя... Буду!
И всегда я приду на помощь,
Если будет тебе трудно!