предыдущее - http://www.proza.ru/2018/06/10/1130
Часть четвёртая "МИР, КОТОРОГО НЕТ".
Я постоял ещё немного, тупо глядя на двери, за которыми она исчезла – прекрасная главная женщина моей жизни. Я чувствовал одиночество и глухую безысходную тоску. Тяжкое это было состояние, опустошающее и убийственное, и было оно мне хорошо знакомо, и было оно тщательно запнуто когда-то, а сейчас выперло изо всех углов подсознания и зачадило во всей красе. И сделать я с ним ничего не мог. Единственным действенным средством против этого было пойти и напиться, но это всё уже было пройдено и не хотелось возвращаться. Да и невозможно было, потому что утром Вероника заставила меня отзвониться сменщику и предупредить о задержке – иначе она категорически отказывалась от проводов на самолёт. И я под её присмотром звонил и договаривался, и теперь уже, конечно, не мог подводить Серёгу, который и так меня уже не раз прикрывал от всевидящего ока Самой.
В общем, напиться было невозможно да и негде, поскольку время в этот ранний час было категорически не питейное даже для пива.
Я медленно повернулся и пошёл через зал. Кофе выпить, - вяло подумал я. Когда-то здесь был хороший кофе. Я было начал подниматься по ступенькам на второй этаж в буфет, но не прошёл и половины, как понял, что кофе в меня сейчас не полезет. Значит, это не средство… А где тогда средство?..
Пани, подумал я - и ничего не почувствовал. Ну ничего я не чувствовал сейчас, кроме тоски и тошнотного раздвоения души. Словно какой-то своей частью я всё ещё пребывал в том мире, где стоял стеной туман, и где стоял стеной лес, и где безысходность была сильнее, чем любовь, где я был переполнен горем прощания, а потом падал с коня, даже не цепляясь за жизнь.
Я постоял посреди лестницы, мешаясь всем на пути, и повернул обратно. Подумал, что не люблю ни вокзалы, ни аэродромы, ни поезда – что-то было в них разрушительное и подавленное. Странное такое было открытие, раньше я никогда об этом не думал. Да и сейчас думать мне об этом не хотелось. А хотелось мне курить и по-прежнему хотелось выпить. А ещё лучше – выпить, а потом закурить, а потом ещё раз хорошо выпить, - прямо совсем хорошо-хорошо, чтобы рухнуть и уснуть. Вот это было бы здорово… Увы, это всё были лишь голубые мечты.
Я вышел из здания аэровокзала на площадь и уже потопал было в сторону троллейбусной остановки, но внезапно в глаза мне бросился до боли знакомый жёлто-оранжевый автофургон, который, разбрызгивая блестящие лужи, вёртко подруливал к зданию со стороны служебных входов. Я прищурился, не особенно веря в удачу, после чего резко развернулся и совершенно наугад, хотя и не без надежд, поскакал через лужи за фургоном. И да, интуиция не обманула меня: это было именно оно, спасительное авто, развозящее по району всяческую буфетную снедь.
Через полторы минуты понятливых мужицких переговоров я уже таскал коробки и ящики по узким чёрным лестницам в подсобку буфета, а ещё через четверть часа отчалил к первой попавшейся скамейке со счастливо обретённой честным трудом бутылкой пива. Содрал зубами крышку, глотнул – это было «Жигулёвское» – и перевёл дух.
Пиво было вполне себе неплохое, хотя и тепловатое. Я посмотрел на часы. Самолёт был уже в воздухе. Она уже летела, сидела в мягком кресле, смотрела в иллюминатор, смотрела на мои розы, думала о своих делах. О своих московских делах, о своих лос-анджелесских делах... Она летела в свою блистательную жизнь - с планами и будущим. А я сидел тут, в углу площади на обшарпанной сырой привокзальной скамейке и глушил пиво из горла. Без планов и без будущего. Как она там сказала?.. Эта ваша иллюзия может порваться в клочья… Странно она это сказала… а я даже не переспросил, что она имела в виду… Она сказала: вы заблудились между Лиссом и Зурбаганом, утратили реальность, всё это скоро порвётся в клочья, так кажется… На что-то это было похоже – «порвётся в клочья». Что-то такое было похожее, прямо в тему. Я глотнул ещё, с удовлетворением чувствуя приятное тепло в груди и облегчение в голове. Порвать в клочья… Где же это могло быть… когда-то давно, где-то в школе… да, в школе…
Вы простите, мы на портянки рвали алые паруса, - вдруг всплыло в моей голове. Да, вот оно, забытое и старое, поплыло, послушно складываясь в строчки, послушно складываясь в картинки…
...Лагеря, душегубки, танки, ленинградских детей глаза... Вы простите, мы на портянки рвали алые паруса...
...Шестой класс, какой-то сбор на Гриновский юбилей в Феодосии, мы с Олей Одинец, нарядные, в наглаженных пионерских галстуках поверх белых рубашек, седые люди в зале, Оля читала, выйдя вперёд, высоким, чуть проседающим от волнения голосом:
Александр Степанович Грин, я сегодня к вам, пилигрим…
Строго говоря, мне там нечего было делать, на этом мероприятии, но Олю прочили мне в пару, и я с лета начал приглядываться к новой партнёрше и доприглядывался до обморочных чувств. Они и толкнули меня на подвиги во славу школьного престижа. Что-то я умудрился напеть классной, и меня взяли в поездку – как я смутно догадывался, чисто за экстерьер: я был рослый, хорошо держался на сцене, и на меня возложили обязанность вручения цветов писателям. Я был готов вручать что угодно - хоть веники, хоть чайники - лишь бы очутиться рядом с Олей, и кажется, она хотела того же, по крайней мере, мы были очень убедительны, упрашивая классную разрешить сесть в автобусе сзади всех, чтобы повторять стихи. Идея удалась, и мы уселись в этом условном уединении, в опасной близости склонившись над одним листком, изо всех сил демонстрируя деловую ответственность…
Заднее сиденье автобуса - всё равно что заднее сиденье кинотеатра...
Стоял жаркий сентябрь, в автобусе все окна и люки были раскрыты настежь, Олины волосы, выбившиеся из косы, трепало сухим полынным ветром, и когда они касались моего лица, у меня замирало сердце…
Она знала, конечно, всё назубок, но всё время просила проверить, и совала мне листок, и я усиленно проверял, так что к концу поездки сам уже запомнил это стихотворение – на всю жизнь…
Жизнь была ненадёжным делом, в сказку вы от неё ушли, а над нами она свистела пулевою судьбой земли*… - бормотала она, невидяще глядя вверх, а я смотрел на её шепчущие губы, думая о том, что совсем скоро мне придётся совершенно легально обнимать эту красивую девочку на репетициях…
Интересно, помнит ли она эту поездку и этот тетрадочный листок, исписанный аккуратным почерком отличницы, переходивший из рук в руки и словно случайно заставлявший наши пальцы встречаться, бросая в жар и в холод, - а автобус на ухабах кидал нас друг на друга, соприкасая щеками, кровь жарко полыхала, путая мысли – а со стороны всё было так чинно и прилично: два нарядных отрока, пионер и пионерка, прилежно зубрят идейное стихотворение, и наша классная, для порядка стрельнув в нас в начале поездки начальственным взором и ничего крамольного не найдя, погрузилась в дорожное торможение, и все нас оставили в покое – интересно, помнит она эти прикосновения, переплетённые стихами… Было бы интересно сейчас спросить, и я бы спросил, если бы встретил её, но теперь не узнаешь, ибо сгинула из моей жизни стройная красивая девочка с чёрной косой и бровями вразлёт – оставив только несколько фотографий в танцевальных костюмах, бережно хранимых мамой за стеклом книжного шкафа…
- Сынок… бутылочку можно взять?...
Я вынырнул из воспоминаний, - передо мной вместо стройной красивой девочки стояла маленькая опрятная старушка с детскими глазами на тёмном лице и холщовой сумкой в руках, в сумке звякало. Я отдал пустую бутылку. Опять посмотрел на часы. Может быть, она спала или читала, листая те газеты и журналы, что мы покупали с ней вместе… думает ли она, что и я касалься их своими руками?... Я бы думал…
Я встал, закурил и пошёл через площадь к троллейбусной останове. А может быть, у нас с ней так скрестилось прошлое? Во мне - её белокурый мальчик из детства, в ней – моя чернокосая Оля.... Почему бы и нет… Мало ли странностей в этом мире?...
Дальше всё было очень быстро и одновременно как-то медленно: вынеслась вдруг из-за троллейбуса новенькая, хотя и заляпанная грязью кофейная «девятка» - я её прекрасно видел, но почему-то не сразу понял, что она рядом, и продолжал идти прямо на неё – и только в самый последний момент реакция меня не подвела - я буквально вырвался из-под колёс, отшатнулся, стукнулся обо что-то спиной, что-то там, позади меня сломалось, обрушилось, и сам я рухнул на асфальт, и в голову мне ударило сверху – прямо в мой многострадальный левый висок… Последнее, что я осознал – сладкий абрикосовый запах и тошнотворный визг тормозов, который словно прилетел с запозданием – как будто я упал где-то далеко от этой девятки и от этой площади, где-то в другом мире – там, где лес и туман, безнадёжность в сердце и топот погони за спиной…
продолжение http://proza.ru/2018/06/23/1152