- Сержант Григорьев! – Лейтенант Карцев, вернувшийся из полка в часть, устало шлепнул папку с документами на стол. – «Урал» отремонтировали?
Григорьев, скользнувший вслед за начальством, шепотом произнес нечто непечатное, но уверенно ответил:
- Да, сделали.
- Не подведет?
- Поставим в конец колонны на всякий случай…
- Случаев быть не должно. Там, - лейтенант кивнул в сторону горных вершин, - срочно требуются люди и пища.
- Вертушка?
Лейтенант выразительно посмотрел на сержанта. Тот опустил глаза, но упрямо продолжил:
- Мансур сказал, будет засада…
- Даже не сомневаюсь. Пополнение смотрел?
- Пятеро – афганцы-контрактники. Четверо прошли узбеков. Остальные – мясо. Только с учебки.
- Плохо. Ставь Павла на зилке первым. В сумерках выдвигаемся.
Лейтенант открыл сумку, вытянув карту и приказ. Следом вылетела стайка белых листов, исчерканных ручкой.
- Рисовали? – Улыбнулся Григорьев, бережно поднимая бумажки с земли.
Карцев, вспомнив что-то неприятное, дрыгнул лопаткой. Но сержант, разглаживая рисунки, продолжил:
- Судя по портретам, в удачу верит только интендант. Ну и рожа! Кумекает, что еще спереть и продать на сторону…
- Сержант Григорьев! Иди, займись солдатами. К вечеру все должны поесть и опорожниться. В горах остановок не будет. А для засранцев подгузники не предусмотрены.
- Да, лейтенант! – Сержант собрался уходить, но замявшись, спросил, сжимая в руке листы: - Можно, заберу?
- Можно.
- А… почему Вы бросили художественный институт?
- Ты еще здесь? – Лейтенант нахмурился, но, глядя в серые глаза парня, рассмеялся. – Невеста сбежала. Напился, драку устроил. А на следующий день, как отчислили, пришла повестка. С тех пор воюю.
- Но у Вас потрясающие рисунки! Почему Вы не восстановились?
- Ты видишь лицо в шрамах?
- И что?
- Приехал в отпуск, встретил ту козу.
- Ну?!
- Сказала, что урод. Я снова ушел в горы. Все, Григорьев, иди!
- Есть! – Сержант третьего года службы развернулся и побежал прятать в свой мешок драгоценные рисунки. Скоро его голос вовсю распекал повара, опаздывающего с ужином.
Солнце упало за молчаливые вершины, окрасившиеся в черно-серые цвета. Колонна грузовиков, везущая боезапас, новичков и консервы в дальний гарнизон, выдвинулась на пыльную дорогу, поднимающуюся к перевалу. Солдаты, сжимающие АКМы, сканировали напряженными глазами каждую дернувшуюся ветку чахлого кустарника. Неприхотливый ЗиЛ сержанта Огородникова медленно ощупывал колесами темную дорогу. Паша знал: если боевики заложили мины, он первым ступит на лестницу в небеса. Ему этого не хотелось: до дембеля оставался всего месяц. Следом уверенно шел БТР с гранатометом и бойцами с ПЗРК. За ними черной цепочкой тянулись уралы. Некоторые водители на крутых подъемах и серпантинах буксовали, в темноте отставая от передовых машин. И механик замыкающего БТРа уже привычно выстраивал образные конструкции обсценной лексики, выражающие его отношение к сослуживцам, горам, сумеркам и идиотской войне. На которой они были расходным материалом.
- Слишком тихо! – Перекрикнул рев низкой передачи сержант Григорьев. – Мансур говорил…
- Еще рано. – Взглянул в синее небо лейтенант Карцев. – Нам обещали поддержку с воздуха…
Григорьев хмыкнул.
- Обещанного три года…
- Значит, скоро будет! – Хлопнул его по плечу лейтенант.
И тут впереди раздался взрыв.
Зилок прощальным костром освещал каменные склоны и редкие сосны. БТэРы плевались гранатами. Один из бойцов отстрелил в ущелье ракету, ярко взорвавшуюся на склоне горы. Лейтенант командовал прошедшими огонь и воду «афганцами» и «узбеками». Григорьев сбил салаг в организованную группу, уложив в тени большого валуна. Остальных повел вверх.
Над равнодушными вершинами вставал серый рассвет, когда прилетели «Черные акулы». Отстрелив боезапас по затухающим огневым точкам и покружив над расстрелянной колонной, они удалились в сторону базы, передав координаты для санитарного Ми-8.
Григорьев, потирая ушибленное бедро, распорядился оттащить сгоревшую технику на обочины и переложить раненых на брезент. Когда все были припаханы к делу, он присел рядом с командиром.
- Как Вы, лейтенант?
Карцев улыбнулся окровавленными губами: осколок гранаты пробил грудную клетку, застряв в легком. С трудом поднял большой палец.
- Все будет хорошо! Пришлют вертушку…
Лейтенант качнул головой. А потом, кашлянув, прошептал:
- Там, в сумке, альбом… Возьми себе, на память…
- Перестаньте! Будто впервой!
Григорьев вскочил с места, обматерил криворуких новобранцев и снова вернулся к Карцеву.
- Когда выйдем на гражданку, Вы мне картину нарисуйте: горы и солнце. На память.
Лейтенант кивнул головой и закрыл глаза. Вертолет уже кружил над перепаханной взрывами поляной.
К заставе в горах добрались четыре машины и меньше трети отряда.
Вернувшись через месяц в часть, Григорьев узнал, что тело лейтенанта Карцева двухсотым грузом отправили домой, в маленький среднерусский городок. Где теперь лила слезы мать, и радовалась жизни сбежавшая невеста.
Поглаживая страницы альбома со скалами, вертолетами и аксакалами, сержант Григорьев сам себе поклялся: «Выберусь отсюда, начну рисовать! Бабы, война – все уходит. Но жизнь, оставшаяся на этих листах – вечна!»
Вернувшийся домой старший сержант отгулял с друзьями встречу и, на удивление родителей, открыл старые школьные учебники.
- Никак, в институт собрался? – пошутил отец.
- Да. – Серьезно ответил сын. – Собираюсь.
- И куда же? В экономический или юристом? – Улыбнулась мать.
- Нет, - обрадовал их Илья, - в Суриковку. В Художественный институт. В Москву.
- Обалдел! – Отец задумчиво почесал лоб. – Там одни блатные! И ты с пролетарским рылом…Да тебя дальше порога не пустят…
Через два месяца скорый поезд вез Илью Григорьева в Москву. В небольшой спортивной сумке, кроме комплекта белья, лежал завернутый в пакет альбом лейтенанта Карцева.
Живопись и рисунок парень, естественно, завалил. Но он был упорным, этот черноволосый и сероглазый сержант, прошедший чеченскую войну и смерть друга. Устроившись работать в автосервис, он купил старенький опель и ночами таксовал. Вечерами, в свободное время, брал платные уроки у профессионального художника.
Илья поступал в Академию семь лет подряд. Его узнавали, приветливо хлопая по плечам, и предлагали работу натурщика. Но тот скупо улыбался и упорно возвращался в следующий набор, рисуя с каждым разом все лучше.
А на восьмом году у профессоров не выдержали нервы. И в сентябре Григорьев, уверенный в правильности происходящего, зашел в просторную светлую мастерскую.
Прошло много лет. Пейзажи, городские зарисовки и натюрморты студенческой поры заняли почетное место в квартирах его друзей и родственников. Илья все-таки стал известным художником. Его выставки проходят в России и Америке, Испании и Франции.
Но каждый год, в одно и то же время, он возвращается в горы. В багажнике машины лежит старая спортивная сумка, папка с листами, акварель и этюдник. И тот самый, изменивший всю его жизнь, старый альбом.