I
Дальние Поляны - далёкие поляны.
Места заповедные, путанные.
На Дальних Полянах всё иначе.
Здесь, знакомые тропки бегут в одном направлении, а выводят в другом.
Здесь, в сетях травы томится влага, а солнечные лучи, сверкая в её слезах, играючи, слЕпят случайного путника.
Здесь по ровному долу скачет эхо, отражаясь от краев, преследуя и пугая праздного зеваку.
Молочными перьями, с уклона в лес, плывут туманы и глубокая синева заполняет до краев неровности плато.
Словно древние слоны, каменные бока валунов показываются размытыми пятнами под сенью перелеска.
Ветер треплет испуганную листву, играет тенью занавеса и кажется, что стадо шевелится и переходит с места на место. Еще бы, ведь валуны стоят на каменных ножках.
И над этим миром яркое, но холодное, будто нарисованное, солнце.
У Дальних Полян свое измерение. Здесь можно брести бесконечным подъемом, запинаясь о корневища, цепляясь за упругие ветви, ругаясь и страстно желая его завершения. Но будь осторожен. Тут время рваное, пространство избирательное, а мысли материальны. Готовься к тому, что, прорываясь сквозь чащу, ты можешь очутиться в какой-нибудь топкой низине, в начале утомительного пути.
Тут, у сокровенных мест, сбивая с пути, ворожит и плетет петли Кружилиха.
А, посему, не торопись, ступай осторожно и будь осмотрителен.
Здесь равновесие зыбкое. Здесь мир иной.
Вот моя рука. Пойдем.
--------------------------------------
За «Домом Мянников»*, точнее за тем, что от него осталось, с тыльной стороны, растет чахлый, редкий лесок. Больной оттого, что растет он среди кочек и, вечно заполненных водой, ям.
Лесок прорезан двумя заросшими старыми дорогами. Даже, не дорогами, а еле видными колеями, которые тянутся со «двора» и растворяются в лесу. Эти колеи глубоки и, поэтому, в дожди, которые в этих краях не редкость, полны водой. Левая «дорога» быстро иссякает и сливается с лесом. А правая - неожиданно, выводит на, продуваемую ветрами, пустошь. Почему сохранилась правая дорога? Вероятно, от того, что на ней тропа на Дальние поляны. Шагов через сто она резко меняет направление и уходит направо, теряясь в зарослях высокой травы.
Еще мгновение и я на вершине, в верховьях Дальних полян. Это самые большие пустоши в лесу. Лесу, который скромно остался за спиной и не смеет двинуть свои полки на Дальние поляны.
Дальние поляны. Они делятся на три части. Первая часть самая большая. Она, насколько хватает глаз, широким замахом, почти на километр, уходит влево, до, сереющего вдалеке, перелеска.
Пустошь представляет собой каменистое плато, на котором не почва, а полупрозрачная короста редкой травы, мха и лишайника. Она сплошь покрыто оспинами углублений – кратеров. Больших и малых. На всем её пространстве не растет ни одного дерева. А если что и растет, так это чахлые болезненные колючки можжевельника, да тонкие прутики безродных кустов.
Какая каменная оспа поразила лик Дальних полян? Доподлинно неизвестно. Но это точно, не следы от разрывов снарядов и бомб.
В некоторых кратерах растут кусты толи барбариса, толи шиповника, толи еще чего-то. Осенью, когда их стебли и ветви покрываются мелкими красными листьями, кусты смотрятся как костры. Их яркие краски украшают унылый пейзаж.
Справа Дальние поляны другие. Это добротное травянистое плато, зеленым языком сходящее по направлению к Той Стороне. Сочная трава пестрит яркими цветами. Высокие густые «свечки» можжевельника напоминают причудливые сказочные замки. Залетный морской ветер шуршит в колючих лапах вечнозеленых кустов. Веселые тропинки бегут с пологого плато, петляя среди ровных, будто очерченных, зарослей колючего кустарника.
Но эта феерия, как и все на свете, имеет свой предел. И, увы, скоротечный. Дальше, правее, плато резко обрывается и перед нами снова унылая, продуваемая ветрами, каменная пустошь, покрытая редкими островками сухой выцветшей травы да рваными пластами мха и лишайника.
Щербатые Дальние поляны имеют четкую нижнюю границу - прозрачный лесок, и свой межевой знак – колоссальный валун. Высотой метров пять. Размером с добротную северную деревенскую баню. Сбоку, гигант похож на окаменевший танк времен Первой мировой войны – «Маrk».
Мы иногда взбирались на его широкую заскорузлую спину и, заворожено, смотрели на наплывающую на нас, вместе с низкими облаками, первобытно нелюдимую пустошь.
На загривке колосса было солидное углубление. Оно выбито не временем и не стихией, а человеческой рукой – очертания отверстия сравнительно ровные. Его дно и края темнее основного тела гиганта. И хрупче. Когда-то, это было кострищем. Древним кострищем. Если постучать камнем о камень, то можно отколоть хрупкие кусочки расслабленного огнем гранита. И рассматривать на солнце его искристую поверхность. Остальной же массив камня - крепок, звОнок и не податлив.
Дальние поляны. Широкие. Непредсказуемые, как сама жизнь. Ровные тропы, неожиданные препятствия, холодная купель поучений, лабиринты событий, неявная явь и дурман сладких трав и цветов. Чуть задумался, и хрустнул под ногами ледок, и нога по колено проваливается в холодную воду. Чуть зазевался и упал на колючий куст, что растет сам по себе на дне незаметной «оспины».
Все, как в жизни: и патока, и занозы, и ветер, и туман, и солнце, и дождь. Радость познания и узнавания. Преодоления, приобретения, удовлетворение. Горечь обмана, сладость заблуждений....
----------------------------------
Итак, я сижу на макушке Дальних Полян. Прохладный ветерок обдувает меня и посвистывает в выцветших метелках сухой травы. Взгляд скользит по знакомому суровому пейзажу и цепляется за верхушки трепещущих деревьев, одиноким островком, возвышающихся над темно-зеленой стеной можжевельника.
Странно, я не помню этой стайки осинок, занесенных, невесть откуда, в окружение мохнатых реликтов. Память сохранила лишь ровные ряды колючих кустов. Да, и ветер треплет только листву деревьев, можжевельник - неподвижен. Я поднялся и ступил на тропу, которая привела меня к хороводу шепчущих осин. Ничего особенного, осины, как осины - желтые, красные, одинокие. Так и есть, ветер обдувает только эти деревца. Вот оно! Начинается.
В корневищах - гриб, подосиновик, нагибаюсь, беру его. Вижу другой, третий, беру одного и второго. Я нападаю на грибное место. Вот, где раздолье азартному грибнику! Закружившись вокруг осинок, я сам того не заметил, как веселая тропинка сменилась нехоженой тропой, устланной прелыми прошлогодними листьями. Я поднял голову - густые кроны высоких деревьев наглухо перекрыли светлое небо.
Хмурый какой-то лес. Нелюдимый. Незнакомый. Ну вот, заблудился. Делать нечего пойду по тропе. Наобум. Все равно, куда-нибудь, да выйду. А там? А там видно будет.
Я давно не бродил по осеннему лесу. Не в том, где «багрец и золото», печально, шелестит под ногами и где синее остывающее небо, холодно, дышит своей глубиной. Нет, этот осенний лес был другим.
Какая часть суток тогда была? Утро или вечер? День? Я не знаю.
Небо – низкое туманное, серое, без просветов. Воздух наполнен моросью.
Через минуту – две хмурый темный лес остался позади, уступив место неровной болотистой низине. Меня обволокла густая сырая тишина, и только болотная вода, изредка, хлюпала под ногами.
Редкая птица, согнанная мною с гнезда, с шумом взлетала из-за кочки. В стороне, в черной бахроме ветвей, изможденных вечной сыростью черных елей, трещала сорока. Высокая трава обвивала мои сапоги, скрепя мокрыми стеблями по голенищам.
Куда и зачем я брел этим октябрьский днем? Трудно сказать. Что-то зовущее, щемяще-тревожное было в видах этой местности. И в тоже время, как не странно, знакомое.
Вот валуны, по пояс вросшие в землю, ломти серого лишайника на них.
Вот бусины клюквы, рассыпанные по траве, а вот рябина, уже безлистная, но красная от тяжело нависших гроздей. Все это я уже видел. И небо, и воздух, и кривые понурые ели – все вызывало во мне какое-то странное волнующее чувство, звуча в душе тягостным аккордом.
И все же не эту картину желала видеть душа. Не эту! Но какую? Что томило меня? Что звало?
Не в силах ответить на вопросы я брел по тропе, останавливаясь, слушая лес, ни словом, ни звуком не нарушая, скорбной его тишины.
«Человек не может быть хозяином леса. Человек - лишь малая его частица», - говорил Отец, обучая лесным премудростям.
-------------------------------------
Я спускался по пустоши ниже и ниже, по колено, утопая в белесых волнах тумана. Конечно, я мог запнуться о камень или корягу, провалиться в яму, но, ни того, ни другого со мной не случилось. Я шел по наитию, и ноги без труда находили верный путь.
Туман плотнел, но я не боялся заблудиться. Я знал это место. Там, впереди, совсем недалеко, стоит покосившаяся старая ель. Когда-то, давным-давно, дикий ветер снес её верхушку, и с тех пор хвори не отпускали ее.
Я шел к ней и знал, что после ели поверну налево.
Вот они: пригорок, ель и, застрявший в сетях корневищ, плоский, с выбоинами, камень. Что-то, до боли в сердце, родное, почудилось мне. Что-то теплое поднялось из сумрачного моего сознания и сдавило тугим кольцом. Что-то. Но «что»?
Я спустился с пригорка в молочную муть. Огибая высокий полупрозрачный кустик, я поскользнулся, и, чтобы не упасть в сырую траву, побежал, едва остановившись у, неожиданно возникшего, уреза воды.
Да это был берег лесного озера.
Каким оно было? Большим или малым? А может, это было болото или лужа? Нет, я не гадал, я знал, что это - озеро.
Над темными водами струилась дымка. Справа и слева от меня, чуть слышно шуршал, редкий невысокий тростник. В памяти, возникли какие – то полузабытые названия озёр - Белое, Каменное, Тростяное... Наверное, одним из этих имен оно и называлось.
Я огляделся, достал папиросу, не торопясь, размял ее и закурил. Память проявляла то один, то другой сказочный персонаж, который оживал здесь, в своей естественной среде. Это были образы, увиденные мной в далеком детстве, но почти, а скорее всего, совсем забытые, в нашей большой рациональной жизни.
Сами собой с губ слетали слова песни: «Там за дальним озером,\ Где кочуют осени,\ Где вороны черные \ Каркают беду....» (текст В. Шленского).......
Легкий ветерок шуршал в листьях тростника, и осторожно обдувал мое лицо. Не помню, сколько я простоял на берегу остывающего озера, внимая таинственной тишине, и будто ожидая чего-то. Не помню.
Не сразу услышал я, как в шёпот берега вплелся еще один звук, звук, доносящийся со стороны озера. Я насторожился, прислушался. Звук напоминал размеренный скрип лодочной уключины. Он, то проявлялся, то пропадал. Потом стал четче, громче. Он приближался, и приближался, именно, ко мне.
Через какое-то время в тумане появилось смутное пятно, затем оно приняло более четкие очертания. Из сумрака вынырнул нос лодки, за ним широкая покатая спина (очень знакомая мне). Я сделал шаг вперед. Лодочник, табаня левым веслом, развернул лодку на месте. Увидев меня, улыбнулся и, осторожно, подгреб к берегу.
- Привет, Дружок! – подняв руку, крикнул он.
- Ты?! – изумленный, еще плохо понимая, что происходит, выдавил я.
- Ну, что стоишь, как столб? Аль не узнал? Прошу на борт.
Я, с усилием, сделал шаг, еще не веря в происходящее.
Он протянул мне руку: «Ну, здравствуй, улым».
- Здравствуй, Батя, - я осторожно пожал его тугую, сухую и крепкую, как всегда, ладонь. Он рванул меня к себя, и я влетел в лодку, чуть не упав на Отца.
- Полегче бы.
- Эх, ты, салага! – смеялся Отец, сжимая меня в объятьях. - Поплыли?
- Куда?
- Как куда? Ко мне.
- Конечно, Батя.
----------------------------------
Я сидел на кормовом сидении лодки лицом к Отцу и, не отрываясь, смотрел на него. А он совсем не изменился. На нем был тот же потертый солдатский бушлат, коричневая кожаная кепи, под козырьком, в сетке морщин, добрые внимательные глаза. Тонкие, в полуулыбке, губы, нижняя чуть закушена. На подбородке косой шрам. Седые виски. Он был такой же, каким я его видел, каким я его запомнил. Только в его твердом и ясном взгляде появилась несвойственная ему мягкая, я бы сказал: «вечная», печаль. Именно, вечная, присущая всегда, я это даже не увидел, я это почувствовал.
Он тоже смотрел на меня. Я видел, что он был рад, очень рад тому, что встретил меня, рад тому, что я наконец пришел.
Мы, молча, плыли в этом тумане, весла осторожно, почти бесшумно, отталкивались от воды, лодка скользила. Мы смотрели друг на друга взглядами давно не видевшихсядруг на друга людей. С немым вопросом: «Как ты? Что ты?». Смотрели и улыбались.
Туман понемногу рассеивался, открывая за собой берега не очень большого лесного озера. В центре озера я едва различил низкий островок, поросший раскидистыми деревьями. Я уже знал, что это его остров.
Отец оглянулся: «А, уже, заметил».
- Да.
Он кивнул.
Спустя минут пять, лодка причалила к островку. Мы сошли на берег. Отец с легкостью приподнял лодку за нос и до половины втащил ее на берег
- Вот так!
- Ты все такой же, Отец.
- А что мне сделается – улыбнулся он. – Пойдем. Пойдем, сынок.
- Куда?
- Чичас.
Мы подошли к одинокому невысокому дереву. «Вот здесь».
Под навесом густых ветвей, в обрамлении трех тяжелых бревен, дымилось кострище. Старый отцовский плащ, его вечный спутник – черный портфель, скатерть, нехитрая снедь, прикрытая целлофаном. На целлофане – капли влаги.
- Ты как будто бы ждал меня.
- Я знал, что ты придешь, я чувствовал. И как видишь, чувство меня не подвело. Как ты находишь мое озеро?
- Я нахожу его.Необычным. Но вот как я набрел на него? Сам удивляюсь. Как? Шел, будто знал куда идти.
Отец загадочно улыбнулся.
- Батя, а я здесь раньше бывал?
- Здесь нет. В похожих местах может быть. А здесь нет. Точно. Я забредал на озеро.Иногда.За клюквой, - он спрятал взгляд. – Садись. Чего стоишь?
Мы расположились у кострища. Замолчали.
--------------------------------------------
- Поговорим, сын?
- Поговорим, Отец.
____________________________________________________
*) см. Книгу 1 "Легенда о Белой Эльзе" http://www.proza.ru/2016/07/09/1635
продолжение следует: http://www.proza.ru/2018/06/17/694