5. Характер у Чёрта такой же, как вид у человека во фраке, сообщающем человеку пышущее тщеславием состояние.
Коля Г., с которым мы сведены были на улице, собиравшийся придти к нам на занятия со своим другом Муравьевым, повторю, не пришел, потому что друг у него как Чёрт (себе на уме и под чье-то начало его никакими калачами не заманишь). Во вторник мы с Колей встречались. И в этот же день вечером Таня С. начала чувствовать себя обезэнергеченной. Для меня это первый признак, что два друга стали заниматься тем, чем заниматься им не следовало. Предупреждал я Николая, что в чужую Душу без разрешения лезть нельзя. Но кто себе на уме, у того свои правила.
Если точнее, то Правила для Высших, особенно для Чёрта, есть вверху и за нарушение Правил следует такое наказание, что старается Чёрт не нарушать их. Однако в деле творения жизни человеческой столько всяких нюансов, что Правила нарушаются довольно часто, и очень многие из этих нарушений разрешенные. Господь даёт людям заповеди и тут же разрешается Чёрту провоцировать людей на их нарушения. С удовольствием Чёрт занимается своими провокациями, на которые, как правило, нет у человека возможности не клюнуть. Где провокации разрешены, а где нет, Чёрт знает. Однако не знает этого проводник Чёрта. Не знает муравей Муравьев, что лезть в чужую Душу без разрешения нельзя. И, поскольку открылся в нём дар выхода на тонкий план, откуда можно кое-куда заглянуть, то почему бы не сделать это?! Если бы он со своим другом пришел к нам на занятия, мы бы заглянули в его Душу глазами Тани С., у которой самые изо всех объективные глаза (она у нас Мать Мира Белая). Без корыстного интереса смотреть в чужую Душу можно: объективный взгляд Тани С. гарантирует бескорыстие. А что получается, когда с корыстью заглядывает кто-то в Душу, тому пример обезэнергеченное состояние Тани С. Получается вампирство, так как вор не может, зайдя в большой чужой дом, не прихватить что-нибудь для дома, для семьи. Так с завода тащили начальники и работники, в ком была воровская жилка, то, что в силах были унести или вывезти.
Муравей залез к Тане С. в Душу и украл, мы в ответ теперь взглянем на него, что представляет собой его Душа.
Таня: Он под водой в водолазном костюме ведет съемку.
Я: Выдергивай наверх, снимай водолазный костюм.
Таня: Выдернула. Сняла. Он во фраке и у него номер на спине, как у лыжника – восемнадцатый.
Я: Снимай номер.
Таня: Снимается вместе с фраком.
Муравей не просто так полез в чужую Душу: он защитился так, как защищается водолаз под водой. Значит, знает, что делать этого нельзя. А под водолазным костюмом у него фрак (признак Чёрта) с номером на спине 18. 1 + 8 = 9. Девятка это не просто какая-то шестерка, это достигший сатанинского (ментального) плана адепт. Живет он на улице Туманова, которая находится у нас в городе в нижней части его. Туман в его голове такой, что думает он о себе как о миссионере с высоким назначением Спасителя. И сумма чисел его дома – 11, и квартиры – 11. Это числа положительных соединений. Однако если сложить их, то получится 22 – число чертовых соединений.
Всё у него так сложно, что положительное чередуется с положительным и отрицательным. И попробуй разберись со всем тем, с чем можно разобраться только на тонком плане и только объективными глазами. На Земле самую престижную Нобелевскую премию вручают лауретам, одетым во фраки. Устроители этой премии придумали такой дресс-кот, с целью придания церемонии особо высокого статуса.
Фрак это такая редкая мужская одежда, что лично я видел фраки только на сцене на режиссерах оркестров.
Значение слова Фрак по Ефремовой:
Фрак - Мужской вечерний костюм особого покроя - короткий с вырезанными полами спереди и с длинными фалдами сзади.
Значение слова Фрак по словарю Брокгауза и Ефрона:
Фрак (фр. Frac, англ. Frock) — ведет свое происхождение от военной формы XVIII века; первоначально кавалеристы для большего удобства при верховой езде заворачивали передние углы мундиров, пришпиливая их сзади, что ввиду цветной подкладки придавало этим мундирам красивый вид и способствовало распространению их и в пехоте. В середине XVIII в. статские чиновники, стремясь в изяществе костюма подражать военным, стали носить камзолы или сюртуки с обрезанными передними фалдами. Мало-помалу Ф., отличаясь от прочих костюмов того времени отсутствием всяких украшений, сделался общепринятым в обществе. Раньше других стран он получил распространение в Англии и сев.-американских ее колониях. Во Франции впервые в 1776 г. Вениамин Франклин поразил придворное общество простотой своего черного Ф. В Германии Гёте сделал Ф. популярным своим Вертеровским костюмом (синий Ф. с медными пуговицами). Последние два десятилетия перед Французской революцией синий или темно-коричневый Ф. английского покроя сделался модным платьем высшего общества. Вместе с демократизацией общества Ф. проник во все классы его и по настоящее время является общепринятым, как бы гражданским мундиром. Дамы в своих костюмах пытались также от времени до времени в течение XIX столетия подражать Ф. С 1830 г. общепринятым цветом для Ф. является черный; лишь в последние годы в Париже пытались ввести вновь в моду цветные Ф.
Фрак, по моему определению, это внешнее выражение характера Чёрта, который мнит себя таким особенным, и не без причины, что лишь особо одаренных людей выбирает себе в проводники. Однако на одной из картинок увидел я пингвина, когда искал сведения о фраках в Интернете. Такие же фалды у пингвинов торчат сзади, как будто во враках они. Действительно, очень талантливые и важные эти люди-черти с одной стороны, с другой – как пингвины они. Умеют они в музыке передать то, о чём Чёрту трудно сказать в других видах искусства. Через поэта Левитанского говорит Чёрт об этом неудобстве для себя, когда он хочет показать свои сокровенные черты характера людям, намекая на несовершенство средств искусства, в том числе музыки.
Есть в музыке такая неземная,
Как бы не здесь рождённая печаль,
Которую ни скрипка, ни рояль
До основанья вычерпать не могут.
И арфы сладкозвучная струна
Или органа трепетные трубы
Для той печали слишком, что ли, грубы,
Для той безмерной скорби неземной.
Но вот они сошлись, соединясь
В могучее сообщество оркестра…
Здесь мы прервём стихотворение, послушаем тишину и попытаемся услышать внутри себя оркестр, его звуковые краски, его могучее дыхание, уносящее нас
…Туда, туда, всё выше, всё быстрей,
где звёздная неистовствует фуга…
Метёт метель. Неистовствует вьюга…
Вот на эту неопределенность в искусстве обычно и клюет считающий себя элитным зритель: мол, есть что-то сокровенное, о чем сказать слов не хватает или говорить нельзя. Когда же Чёрт находит слова для выражения, то получается такое, что в голове не укладывается и годится только для сборника ужасов. Говорил я выше об одном из таких рассказов М.Н.Загоскина «Концерт бесов» в книге «Русская романтическая новелла», М., «Художественная литература», 1989. Понимают в рассказе и сами музыканты, что не совсем туда они попали, когда достигнут определенных высот в своем искусстве.
Дирижеру Роману Кофману задает вопрос молодой режиссер:
Мне очень нравится дирижировать во фраке - он меня дисциплинирует и вдохновляет одновременно. Но сейчас появилась новая мода. Я подсчитал: из девяти дирижеров, концерты которых транслировало телевидение за последний месяц, только трое дирижировали во фраках. Остальные - кто в чем: в рубашках, куртках, жилетках... Интересно, что эти шестеро - из "великих", а трое во фраках - из провинциальных оркестров. Как быть? Фрак снимать не хочется!
- Знаете ли, я себя не причисляю к великим, но тоже перестал дирижировать во фраке. Помню ощущения молодости: мне очень нравилось носить фрак; завораживал весь ритуал одевания, эта строгая последовательность: брюки, туфли, рубашка, бантик, жилетка, фрак - от всего этого веяло неизведанным будущим, избранностью и особым предназначением. Но вот настало будущее. И я однажды почувствовал, что фрак мешает моим интимным отношениям с духом композитора. Я хорошо помню тот момент, когда вдруг понял: я не имею нрава напяливать на себя это пышущее тщеславием одеяние, чтобы исполнить музыку Шуберта, который оставил после себя, согласно описи полицейского инспектора, "две простыни, одну подушку, одну шляпу и шесть носовых платков". Может быть, в этом аргументе есть некоторая натяжка, но интуиция бывает в нас сильнее рассуждений.
Интуицией своей чувствует Кофман, что фрак это не очень хорошо, поскольку это «пышущее тщеславием одеяние». А в рассказе Загоскина то, что скрывается за внешними формами пышущего тщеславием человека, открывается у одних, приводя их в ужас, других же – заставляет восхищаться. В рассказе Загоскина живой человек вдруг оказывается, не зная того, в царстве мертвых. Вокруг него сплошь одни знаменитости.
Цитата:
«В первых рядах кресел сидело человек тридцать или сорок, из которых некоторые были в шитых французских кафтанах, с напудренными головами, а другие в простых фраках и сюртуках. Я сел подле одного из сих последних.
- Позвольте вас спросить, - сказал я моему соседу, - ведь это все любители музыки и артисты, которых пригласила сюда госпожа Бальдуси?
- Точно так.
- Осмелюсь вас спросить, кто этот молодой человек в простом немецком кафтане и с такой выразительной физиономиею, вон тот, что сидит в первом ряду с краю?
- Это Моцарт.
- Моцарт! - повторил я, - какой Моцарт?
- Какой? вот странный вопрос! Ну, разумеется, сочинитель "Дон-Жуана", "Волшебной флейты"…
- Что вы, что вы! - прервал я,-да он года четыре как умер.
- Извините! он умер в 1791 году в сентябре месяце, то есть пять лет тому назад. Рядом с ним сидят Чимароза и Гендель, а позади Рамо и Глук.
- Рамо и Глук?..
- А вот налево от нас стоит капельмейстер Арая, которого опера "Беллерофонт" была дана в Петербурге…
- В 1750 году, при императрице Елисавете Петровне?
- Точно так! с ним разговаривает теперь Люлли.
- Капельмейстер Людовика Четырнадцатого?
- Он самый. А вон, видите, в темном уголку? Да вы не рассмотрите его отсюда: это сидит Жан-Жак Руссо. Он приглашен сюда не так как артист, но как знаток и любитель музыки. Конечно, его "Деревенский колдун" хорошенькая опера; но вы согласитесь сами…
- Да что ж это значит? - прервал я, взглянув пристально на моего соседа, и лишь только было хотел спросить его, как он смеет так дерзко шутить надо мною, как вдруг увидел, что это давнишний мой знакомый, старик Волгин, страшный любитель музыки и большой весельчак. - Ба, ба, ба! - вскричал я, - так это вы изволили забавляться надо мною? Возможно ли! вы ли это, Степан Алексеевич?
- Да, это я!- отвечал он очень хладнокровно.
- Вы приехали сюда также послушать репетицию завтрашнего концерта?
Сосед мой кивнул головою.
- Однако ж позвольте! - продолжал я, чувствуя, что волосы на голове моей становятся дыбом, - что ж это значит?.. Да ведь вы, кажется, лет шесть тому назад умерли?
- Извините! - отвечал мой сосед, - не шесть, а ровно семь.
- Да мне помнится, я был у вас и на похоронах.
- Статься может. А вы когда изволили скончаться?
- Кто? я?.. Помилуйте! да я жив.
- Вы живы?.. Ну это странно, очень странно! - сказал покойник, пожимая плечами.
Я хотел вскочить, хотел бежать вон, но мои ноги подкосились, и я, как приколоченный гвоздями, остался неподвижным на прежнем месте. Вдруг по всей зале раздались громкие рукоплескания, и Лауретта в маске и черном венецияне появилась на концертной сцене. Вслед за ней тянулся длинный ряд музыкантов - и каких, мой друг!.. Господи Боже мой! что за фигуры! Журавлиные шеи с собачьими мордами; туловища быков с воробьиными ногами; петухи с козлиными ногами; козлы с человеческими руками, - одним словом, никакое беспутное воображение, никакая сумасшедшая фантазия не только не создаст, но даже не представит себе по описанию таких гнусных и безобразных чудовищ. Особенно же казались мне отвратительными те, у которых были человеческие лица, если можно так назвать хари, в которых все черты были так исковерканы, что, кроме главных признаков человеческого лица, все прочее ни на что не походило. Когда вся эта ватага уродов высыпала вслед за Лауреттою на возвышение и капельмейстер с совиной головою в белонапудренном парике сел на приготовленное для него место, то началось настраиванье инструментов; большая часть музыкантов была недовольна своими, но более всех шумел контрабасист с медвежьим рылом.
- Что это за лубочный сундук! - ревел он, повертывая свой инструмент во все стороны. - Помилуйте, синьора Бальдуси, неужели я буду играть на этом гудке?
Лауретта молча указала на моего соседа; контрабасист соскочил с кресла, взял бедного Волгина за шею и втащил на помост; потом поставил его головою вниз, одной рукой обхватил обе его ноги, а другой начал водить по нем смычком, и самые полные, густые звуки контрабаса загремели под сводом Ротонды. Вот наконец сладили меж собой все инструменты; капельмейстер поднял кверху оглоданную бычачью кость, которая служила ему палочкою, махнул, и весь оркестр грянул увертюру из "Волшебной флейты". Надобно сказать правду: были местами нескладные и дикие выходки, а особливо кларнетист, который надувал свой инструмент носом, часто фальшивил, но, несмотря на это, увертюра была сыграна недурно. После довольно усиленного аплодисмента вышла вперед Лауретта и, не снимая маски, запела совершенно незнакомую для меня арию. Слова были престранные: умирающая богоотступница прощалась с своим любовником; она пела, что в беспредельном пространстве и навсегда, с каждой протекшей минутою, станет увеличиваться расстояние, их разделяющее; как вечность, будут бесконечны ее страдания, и их души, как свет и тьма, никогда не сольются друг с другом. Все это выражено было в превосходных стихах; а музыка!.. О, мой друг! где я найду слов, чтоб описать тебе ту неизъяснимую тоску, которая сжала мое бедное сердце, когда эти восхитительные и адские звуки заколебали воздух? В них не было ничего земного; но и небеса также не отражались в этом голосе, исполненном слез и рыданий. Я слышал и стоны осужденных на вечные мучения, и скрежет зубов, и вопли безнадежного отчаяния, и эти тяжкие вздохи, вырывающиеся из груди, истомленной страданиями. Когда посреди гремящего крещендо, составленного из самых диких и противоположных звуков, Лауретта вдруг остановилась, общее громогласное браво раздалось по зале, и несколько голосов закричали: "Синьора Бальдуси, синьора Бальдуси! Покажитесь нам! Снимите вашу маску!" Лауретта повиновалась; маска упала к ее ногам… и что ж я увидел?.. Милосердый Боже!.. Вместо юного, цветущего лица моей Лауретты - иссохшую мертвую голову!!! Я онемел от удивления и ужаса, но зато остальные зрители заговорили все разом и подняли страшный шум. "Ах, какие прелести! - кричали они с восторгом, - посмотрите, какой череп, - точно из слоновой кости!.. А ротик, ротик! чудо! до самых ушей!.. Какое совершенство!.. Ах, как мило она оскалила на нас свои зубы!.. Какие кругленькие ямочки вместо глаз!.. Ну, красавица!"
- Синьора Бальдуси, - сказал Моцарт, вставая с своего места, - потешьте нас: спойте нам "Biondina in gondoletta".
- Да это невозможно, синьор Моцарт, - прервал капельмейстер. - Каватину "Biondina in gondoletta" синьора Бальдуси поет с гитарою, а здесь нет этого инструмента.
- Вы ошибаетесь, maestro di capella - прошептала Лауретта, указывая на меня, - гитара перед вами.
Капельмейстер бросил на меня быстрый взгляд, разинул свой совиный клюв и захохотал таким злобным образом, что кровь застыла в моих жилах.
- А что, в самом деле, - сказал он, - подайте-ка мне его сюда! Кажется… да, точно так!.. Из него выйдет порядочная гитара.
Трое зрителей схватили меня и передали из рук в руки капельмейстеру. В полминуты он оторвал у меня правую ногу, ободрал ее со всех сторон и, оставя одну кость и сухие жилы, начал их натягивать, как струны. Не могу описать тебе той нестерпимой боли, которую произвела во мне эта предварительная операция; и хотя правая нога моя была уже оторвана, а несмотря на это, в ту минуту как злодей капельмейстер стал ее настраивать, я чувствовал, что все нервы в моем теле вытягивались и готовы были лопнуть. Но когда Лауретта взяла из рук его мою бедную ногу и костяные ее пальцы пробежали по натянутым жилам, я позабыл всю боль: так прекрасен, благозвучен был тон этой необычайной гитары. После небольшого ритурнеля Лауретта запела вполголоса свою каватину. Я много раз ее слышал, но никогда не производила она на меня такого чудного действия: мне казалось, что я весь превратился в слух и, что всего страннее, не только душа моя, но даже все части моего тела наслаждались, отдельно одна от другой, этой обворожительной музыкою. Но более всех блаженствовала остальная нога моя: восторг ее доходил до какого-то исступления; каждый звук гитары производил в ней столь неизъяснимо-приятные ощущения, что она ни на одну секунду не могла остаться спокойною. Впрочем, все движения ее соответствовали совершенно темпу музыки: она попеременно то с важностию кивала носком, то быстро припрыгивала, то медленно шевелилась. Вдруг Лауретта взяла фальшивый аккорд… Ах, мой друг! вся прежняя боль была ничто в сравнении с тем, что я почувствовал! Мне показалось, что череп мой рассекся на части, что из меня потянули разом все жилы, что меня начали пилить по частям тупым ножом… Эта адская мука не могла долго продолжаться; я потерял все чувства и только помню, как сквозь сон, что в ту самую минуту, как все начало темнеть в глазах моих, кто-то закричал: "Выкиньте на улицу этот изломанный инструмент!" Вслед за сим раздался хохот и громкие рукоплескания. Я очнулся уже на другой день. Говорят, будто бы меня нашли на площади подле театра; впрочем, ты, я думаю, давно уже знаешь остальное; в Москве целый месяц об этом толковали. Теперь все для меня ясно. Лауретта являлась мне после своей смерти: она умерла в Неаполе; а я, как видишь, мой друг, я жив еще", - примолвил с глубоким вздохом мой бедный приятель, оканчивая свой рассказ».
Довольно большой отрывок из рассказа здесь мною представлен, поскольку мне самому видится весь этот рассказ верхом чёртова откровения, который таки сумел показать своё истинное нутро так талантливо, что остаётся лишь восхищаться им. С одной стороны, вроде бы, ужас должен охватывать человека от того, что в действительности представляют собой кумиры, которым люди поклоняются, с другой – достойным высокой литературы слогом излагается материал. Некая музыка в высоком литературном слоге определенно есть, и сама по себе она уже завораживает. Однако это надо чувствовать. А чтобы чувствовать творения гиперразвитых чувств, требуется иметь соответствующим образом развитые чувства. Как они могут быть развиты у человека, очень точно показано в рассказе, когда на гитаре, сделанной из главного героя, начинает играть музыкант: одна нога, как струна, звучит, а другая – переживает так, что под каждую ноту вибрирует и фальш отражается в ней нестерпимой болью. Ничего подобного тому восторгу, с каким читал я этот рассказ, ранее я не испытывал. «Точно так» любит повторять Волгин в рассказе, подтверждая факт смерти кого-то из знаменитостей и себя в том числе. Действительно, так точно передана способность сверхразвитых чувств творить гениальные вещи, что точнее некуда. И тут же определена цена подобной сверхразвитости – смерть.
Помню, наш всеми уважаемый прозаик и секретарь областных писателей Сергей Никитин на литературном семинаре говорил, что заметит обязательно талант среди нас (если таковой будет). Сам он в этот момент, когда говорил, был с подбитым глазом, который прикрывал темными очками. Тогда, по молодости лет, я еще подумал, как это он отличит талант от неталанта? Я лично старался найти талант в его рассказах – и не нашел. Сейчас скажу, что отличается талант, во-первых, слогом, который как музыка. Легче всего музыку слышно в стихах. Любые стихи, поскольку есть в них ритм и рифма, вроде бы, должны быть музыкальны, ан – нет. Боря Хабиббулин, курировавший нашу литгруппу в редакции газеты, вдруг переполнился восторгом, знакомясь с поэмой Муравьева. Много всего Боря перечитал, но впервые я видел его в таком возбужденном состоянии. Он и со мной поспешил поделиться своим восторгом: стал читать поэму. Я с не меньшим восторгом слушал поэму. Но какой-то червячок сомнения, чувствую, зашевелился во мне: пришла мысль, что-то не так в этой поэме. Вскоре узналось, что не так: его поэма настолько явно перекликалась с известной всем «Мухой-цокотухой», что прямо образец плагиата.
Кто не знает «Муху-цокотоху» Корнея Чуковского? Едва ли Муравьев не знал её? Да и Боря знал, но читал поэму Муравьева с восторгом. Да и я знал, но слушал тоже с восторгом. Из чего следует вывод, что имеет Чёрт способность так заканифолить мозги, что тормозить они начнут. Спустил Чёрт этот складный текст своему проводнику Муравьеву -- и Муравьев не вспомнил, что нечто похожее уже есть. А текст такой аппетитный, что рука сама тянется его записать. Юмористы иногда это свойство Чёрта иронизировать над некоторыми авторами, сообщая им явный плагиат, высмеивают: приходит в голову композитору вдруг хитовая мелодия, сразу чувствует он, что это хит, радуется, а потом вспоминает, что точно такая мелодия уже есть, и отказывается от неё. Если же память у композитора заканифолится, он мелодию запишет, побежит куда-нибудь хвастаться ею, и опозорится. В литературе мелодии не слышно и слова другие, поэтому с плагиатом автор может дольше носиться и даже напечатать его. Тогда позор уже будет публичным.
Сам Чёрт великий плагиатчик в своих деяниях, повторяющих деяния Творца. Вся жизнь, какой живет человек на Земле, это плагиат жизни космической в таком уменьшенном масштабе, в каком муравей меньше человека, и с таким искажением, что вплоть до наоборот. Создает Чёрт «по образу и подобию» жизнь так же, как она создана в Космосе, но – в земных условиях, где действуют физические законы, интерпретация получается такая своеобразная, что смех один, если смотреть на неё из Космоса. Смех должна бы вызвать и поэма Корнея Чуковского у взрослого человека, поскольку явно придуманы именины у мухи, на которые со всех сторон сбегаются разного рода такие насекомые, какие никак не могут дружить друг с другом. И комар с саблей, спасающий муху от паука, тоже явная выдумка. Всё выдумка, но – дети слушают с интересом, потому что верят как в реальность во всё это. Да и такая складная эта выдумка получается, благодаря внутренней музыкальности стиха, что завораживает даже взрослых. Точно так заворожены все люди жизнью на Земле, поскольку не понимают искусственности всего того, чем живут: искусственна пища, которой сообщается вкус, искусственно сексуальное влечение, что в рассказе показано особенно ярко. Для живого человека лицо Лауретты сплошное уродство, оттого на него и маска надета, для мертвых – это такой изыск красоты, что каждую черточку и ямочку они воспринимают как чудо природы. Однако кто в жизни замечает, что именно, мягко выражаясь, какой-нибудь неправильностью завлекают его? Только пародист Максим Галкин заметил, что певица Татьяна Булавина шепелявит, а Лайма Вайкуле поет несколько придурковато. Но именно за это их и любят. Казалось бы, парадокс, любить за неправильность или, грубо говоря, за уродство? Но любят же! Если нет в женщине какой-нибудь изюминки (неправильности), то в неё не влюбляются. Не за качества Души любят мужчины женщин: качества потом, после женитьбы, начинают показываться. И тут вдруг, когда качества показываются, выясняется, что несовместимы эти мужчина и женщина. Одни это понимают и разводятся, другие, понимая или не понимая, продолжают жить в несовместимости. Это уж как судьба или Чёрт на Душу положат.
Не жизнь, в результате, получается на Земле, благодаря Чёрту, а чёрт знает что. Чёрт знает и смеется над глупыми людьми, как над муравьями, у которых мозгов не хватает или возможностей, чтобы увидеть, кто над ними стоит.