Письма

Олег Черняк
     Молодые зарегистрировались в ЗАГСе месяц назад сразу после того, как в один и тот же день им исполнилось по восемнадцать лет. Люся и Егор с нетерпением ждали этого события. Люся хотела поскорее стать женой, чтобы постоянно быть рядом с любимым, заботиться о нем, рожать детей и, хотя бы на минуты, забывать, что идет война. Егор знал, что сразу уйдет на фронт, и мечтал об этом. Он хотел бить врага, защищая Родину, народ и дорогую Люсю, которая будет ждать его дома.

    Они стояли в длинном коридоре коммунальной квартиры. Тусклая пыльная лампочка, свисающая с потолка на проводе, едва освещала их лица. Люся плакала. Она вцепилась в рукава новенькой шинели Егора и уткнулась носом ему в грудь. Егор гладил её по голове, перебирая кудрявые волосы.
- Не плачь, моя хорошая, - сказал он. -Я обязательно вернусь. Разобьем фашиста, и вернусь.
- Когда это еще будет? - всхлипывала Люся. - Полгода как война идет и никакого просвета.
- Вот, видишь - полгода уже, значит, скоро закончится.

Егор взял Люсю за плечи, отстранил от себя и строго сказал:
- Все, моя хорошая, надо идти, меня только на час отпустили попрощаться.
Он поцеловал ее в лоб, подхватил с комода вещмешок, вышел из квартиры и захлопнул обитую дерматином дверь.

Люся выскочила на кухню, распахнула окно и, вытирая слезы, долго махала вслед уходящему на фронт мужу. Егор шел не оборачиваясь. Он знал точно, что обязательно вернется домой с победой. Егор уже давно скрылся в узком проходе между обшарпанных домов, а Люсе все казалось, что она слышит его шаги, постепенно растворяющиеся в шуме мрачной улицы.

Она вздрогнула. Сзади, словно крадучись, подошла соседка по коммуналке тетя Зина, с которой они работали в одном цехе оборонного завода.
- Окно-то закрой, - сказала она. – Видишь, сколько снегу нанесло, застудишь квартиру.
Люся закрыла раму, обернулась и вытерла слезы.
- Простите, тетя Зина.
- Да ладно. Проводила, и хватит рыдать. Не ты первая, не ты последняя. Теперь остается только молиться, чтобы вернулся живым, да не калекой.
Люся села на табурет и подумала: "Молиться. А может, правда молиться? Нет, не буду. Я же комсомолка. Я буду верить и ждать. Постоянно думать о нем и ждать. И вера моя сохранит его".

Тетя Зина ушла к себе в комнату и тут же вернулась. Она принесла бутылку водки и завернутый в тряпку кусок сала.
- Ну, давай, дочка, выпьем. Одни мы теперь остались в квартире, - сказала она, - кто воюет, кто сидит. Вот жизнь- то пошла. Доставай рюмки.
- Так у нас и рюмок нет, - растерялась Люся.
- А ты в буфете у Розенбергов возьми. Они им, если повезёт, так лет через десять только понадобятся.
Пока Люся доставала рюмки, тетя Зина сорвала с горлышка сургучную пробку и быстро нарезала пожелтевшее от времени сало.
- Ну давай, - сказала она, разливая водку. - За Егорку твоего и сына моего Петьку. Пусть скорее возвращаются с победой.

В ту ночь Люся заснула сразу, после выпитого она словно провалилась в яркие сны: будто нет войны, и они с Егором идут по ромашковому полю, взявшись за руки. А за ними бегут дети - три мальчика и три девочки. Все в белых рубашечках, а на головах венки из переплетённых красной лентой цветов. Звучит музыка: нежная, воздушная, которая срывает ромашки, закручивает их в воздухе, обрывая белые лепестки. И они летят, словно снежные хлопья, облепляя счастливые лица.
Люся проснулась от громкого стука в дверь. На пороге стояла тетя Зина.
- Вставай, дочка, на работу опоздаем, - сказала она. – Работу-то никто не отменял.

     Потянулись тяжёлые дни испытаний. Беда не просто стучалась в каждый дом, она с треском вваливалась, не щадя никого, без оглядки на возраст и национальность. Серые недели перетекали в месяцы и сливались в годы. Красная армия теснила фашистов, освобождая страну. Егору везло - за три года он не получил ни царапины. Желание вернуться домой надежной броней защищало его от пуль. Его наградили медалью, но в отпуск не отпустили: трудное было время. Он скучал и мечтал только об одном - поскорее вернуться домой и обнять Люсю, сказать ей то, что не мог выразить в письмах.

Писали они друг другу при первой возможности, несмотря на усталость. Люся после двух отработанных смен приходила домой и сразу садилась за письмо. Егор в перерывах между боями, когда все устраивались на отдых, доставал бумагу, химический карандаш и описывал свою жизнь. Ему всегда хотелось рассказать больше: о том, где стоит часть, сколько ребят погибло, сколько фашистов убили, но он знал, что все письма проверяют, и боялся, что письмо уничтожат. Люся так привыкла получать частые весточки от Егора, что стоило письму задержаться в пути, она начинала волноваться, переставала спать и постоянно плакала.

Когда Люся видела на пороге почтальона, сердце ее сжималось и начинало по-сумасшедшему колотиться, дрожь покрывала кожу мурашками, пальцы начинали трястись. Но, заметив в руках письмо-треугольник, а не страшный серо-коричневый конверт с похоронкой, она выхватывала его и бежала в комнату, на ходу разворачивала и сразу начинала читать.

"Дорогая моя Люсенька!
Милая, прости, что я так долго не писал. Письма твои все получил, большое спасибо за них. Я так люблю перечитывать их в свободную минутку. Ты так здорово пишешь. После таких писем становишься злей на врага. Сразу хочется сильней бить эту гадину. Спасибо, милая, за такие письма. Я очень доволен, что хотя бы через письма ты рядом со мной. Я очень скучаю и хочу прижаться к тебе. Заканчиваю. Мне пора! Целую, твой Егор".

Люся легла на кровать, уткнулась лицом в подушку и зарыдала.
"Все! Больше не могу, - подумала она. - Я сделаю все, чтобы его увидеть".

     В октябре 1944 года Егора вызвали к командиру.
Он зашел в штаб. Полковник, заложив руки за спину, стоял у окна.
- Проходи, рядовой, - сказал командир. - Тут такое дело, не знаю, как начать… Хотя, садись, и сам посмотри.
 
Он протянул Егору исписанный крупным размашистым почерком лист бумаги.
С каждым прочитанным словом глаза Егора наполнялись слезами.
"Дорогой Егорка! Пишет тебе соседка тетя Зина. Хочу сообщить печальное известие: твоя жена Люся умерла. Если сможешь, попроси отпуск. Наверное, в таких случаях не откажут. Держись. Обнимаю, тетя Зина".
Он еще несколько раз перечитал письмо. Вытер слезы, поднял глаза и спросил:
- Как такое может быть? Как я теперь? Как жить-то дальше?
Командир сел рядом, обнял Егора за плечи и негромко сказал:
- Что делать, солдат. Война! Мы тут гибнем, они в тылу. Одно слово - жизнь. Собирайся. Даю тебе три дня отпуска, не считая дороги. Вернешься и продолжишь бить фашистскую нечисть. Думаю, недолго еще осталось.

Домой Егор добирался на перекладных. Ехал молча, уткнувшись взглядом в дорогу. Попутчики вопросов не задавали - кого волнует чужое горе, когда своего взахлеб. В город добрался на третий день ближе к полуночи.

Он вбежал на второй этаж и начал колотить в двери своей квартиры. Дверь распахнулась, на пороге стояла Люся.
- Люсечка, - прошептал он. - Люсечка. Ты? Ты жива?
Он почувствовал, как ноги превратились в вату, голову окутал туман, все закружилось. В глазах мелькали тусклая лампа, дверь на кухню, Люся и довольное лицо тети Зины, выскочившей на шум из своей комнаты.

Люся обхватила его шею и начала целовать.
- Любимый мой, ты рядом. Это такое счастье. Как я мечтала об этом. У меня все получилось. Здорово я придумала? Тетю Зину попросила, и она написала это письмо. И ты тут со мной!
Егор обнял жену и жадно вдохнул воздух. От нее пахло счастливым сном. Часто на фронте ему снилась Люся. Снилась так явно, что казалось, он не только чувствует ее тело, но и ощущает ее запах, слышит ее дыхание.

- Люся! А если узнают? Нас же с тобой сошлют, а может, и вообще расстреляют, по законам военного времени, - сказал Егор, зашел на кухню и сел на табурет.
- Да кому вы нужны? Кто вас расстреляет? - встрянула в разговор тетя Зина. – Войне-то конец скоро. Никто ничего не узнает. А коль узнают, так простят. Победа всё спишет, да и победителей не судят. Ты же герой. Медаль имеешь. Егорка, ты шинель-то сними, а ты, Люська, на стол собирай, кормить защитника надо. А я спать пошла.
- Тетя Зина, а вы не с нами? - спросила Люся.
- Нет, родненькие. Мне с утра на смену, а до этого надо к начальству забежать, увольнительную тебе на пару дней выпросить. Все-таки муж на побывку пришел.
Егор повесил шинель и подумал: "Да, будь что будет. Что сделано, то сделано - назад не воротишь. Отдохну, раз уж так вышло". Он махнул рукой и сел за стол.

     Вернувшись в часть Егор не находил себе места. Ему казалось, что все вокруг знают о его поступке. Товарищи сочувствовали, хлопали по плечу и недоумевали, как такое может быть: три года человек на фронте, и не одной царапины, а жена в тылу, где даже звука летящего самолета не слышно, и умерла. От этого Егору становилось еще хуже. Даже воспоминания о трех днях, проведенных дома в счастье и любви, не могли заглушить свербящего скрежета совести.
Но война не оставляла времени на раздумья. Красная Армия, окрыленная победами, вытесняла врага с захваченных территорий и с тяжелыми боями шла на Берлин.

     В конце января 1945 года Егора вызвали в политчасть.
- Разрешите? - спросил он, открыв дверь в кабинет.
- Заходи, боец, - ответил политрук. - Присаживайся.
Он указал на стул, а сам сел за стол, вытащил из пачки папиросу и начал не спеша ее разминать. Минуту помолчав, политрук спросил:
- Домой ездил жену хоронить?

Егор почувствовал, что краснеет. Ему стало нестерпимо жарко. Холодный пот тонкими липкими струйками стекал по спине.
- Так точно, товарищ капитан.
- А что с ней случилось? От чего умерла? Она же молодая у тебя была.
- Так, - начал он и понял, что от сухости в горле не может произнести ни слова.
Политрук молча ждал. Размяв папиросу, он прикурил ее, выпустил кольцо сизого дыма и достал из стола светло-коричневую папку с надписью "Дело".
- Молчишь? В октябре похоронил?
- Да, - прошептал Егор.
- А как ты тогда это объяснишь? - закричал капитан.

Он быстро вышел из-за стола, подошел к Егору, открыл папку и ткнул в нее пальцем.
В глазах у Егора потемнело.
- Я не вижу, у меня все плывет.
- Плывет? Тогда я прочту. Он снова сел за стол и начал читать:
- Дорогой мой Егорка! Давно не получала от тебя писем и очень волнуюсь, как ты там, мой защитник. Все вспоминаю три счастливых дня, которые мы провели вместе…
Политрук затушил окурок в пепельнице и сказал:
- Дальше читать не буду, там все про любовь, но вот, что интересно, что дата в конце письма пятое января 1945 года. Так вот объясни мне, Егорка, как твоя умершая в октябре жена могла это написать в январе? А?
Егор вытер пот и пробормотал:
- Простите, простите меня. Я сейчас все расскажу…
- Конечно расскажешь и напишешь. Про все: как товарищей боевых бросил, как командира обманул. Да что командира! Самого товарища Сталина обманул! Пока посидишь под арестом, а мы решим, что дальше с тобой делать.
Политрук положил на стол несколько листов чистой бумаги и придвинул чернильницу.
- Садись к столу и пиши.
Когда Егор закончил, капитан забрал объяснительную, вызвал конвой и распорядился:
- Под арест! До выяснения обстоятельств.

     Егор ходил по четырехметровой камере.
"Что теперь будет? - думал он. - Эх, Люся, Люся, что же ты наделала. Если самого Сталина обманул, точно расстреляют".

Поздно вечером он позвал часового:
- Братишка, подойди.
- Не положено.
- Братишка, меня, может, расстреляют. Помоги. Дай бумагу и карандаш весточку домой написать.
- Не положено, - ответил часовой. - Да и не братишка ты мне, а предатель Родины.
- Нет, ты братишка. Мы же русские люди, значит братья. Да и какой же я предатель? Ты же меня знаешь. Сколько уже вместе воюем. Помоги.
- Ладно, уговорил. Только отправлять письмо не буду, не проси. Не хочу на твое место.

Охранник достал из кармана и сунул сквозь прутья решетки лист бумаги и небольшой плохо отточенный карандаш.

     Через два дня Егора доставили в политчасть. Он стоял посередине кабинета и смотрел, как капитан, сидя за столом, доедает тушенку. Политрук громко скрежетал ложкой, выскребая содержимое жестяной банки. Закончив, он поставил банку, облизнул ложку и сунул ее в ящик стола. Егор молча смотрел на капитана. Тот неожиданно хлопнул ладонью по столу и коротко сказал:
- В штрафбат!
Почесал затылок, потянулся и добавил:
- Хотя, я бы расстрелял. И тебя, и её, и твою соседку. Расстрелял бы на месте, без суда и следствия. По условиям военного времени.
Егор почувствовал, что ноги становятся ватными, точно так же, как тогда, когда, войдя в квартиру, он увидел Люсю живой. И так же, как тогда, перед глазами все поплыло.
"Не расстреляют, не расстреляют, - стучало в голове. – Выходит, простили. Значит, права была тетя Зина. Победителей не судят!"
- Конвой! - крикнул политрук. - Увести.
- Подождите, - взмолился Егор. - Подождите. Одна просьба. Пожалуйста, я очень прошу. Отправьте эту весточку жене. Мало ли что со мной случится.
Он протянул капитану исписанный за ночь листок.
Капитан хмыкнул:
- Ну ты наглец!
Быстро прочитал письмо, мгновенно скомкал его, бросил в банку из-под тушенки, чиркнул спичкой и поджег. По кабинету расползся запах горелого жира.

     Больше Люся не получила ни одного письма. Егор пробыл в штрафбате всего два дня и погиб в первом же бою.

     До конца войны оставалось девяносто восемь дней…

19.05.2018