По Вене в это время прогуливались тысячи таких пар, как Рей и Катерина. Так же бродили по отдыхающему городу, так же пили горьковатый кофе, купленный в случайной уличной кофейне, так же разговаривали о чем попало, забывая через минуту содержание разговора.
Небывалое чувство прекрасного, необъятной свободы и светящегося вдохновения полностью поглощали Катерину. В каждом движении она видела совершенство, в любой проезжающей машине – колоссальное развитие мира и технологий, в каждом маленьком, мимо пробегающем ребенке – будущего героя молодых грез, в каждом старике – достойного представителя страны или вообще рода людского. Она ловила теплое и нежное дуновение ветерка, но не жадно, а желая поделиться с другими этим невидимым сокровищем. Любая нотка самого утонченного запаха настораживала ее, будто самая главная загадка жизни. Любое слово Рея звучало фоновой музыкой всему прекрасному. Она была везде и одновременно нигде (если не считать мир мечтаний). Она видела и слышала все, что происходило, и одновременно ни на что не обращала внимания. Мысли Катерины были сконцентрированы на чувстве, подобном бабочкам в животе, только они были где-то под горлом, в груди, точно эти самые бабочки летали там, щекотали ее изнутри, а потом устало засыпали, снова просыпались и снова щекотали. Теплота, как утреннее солнце, только зарождающееся, поселилась в ней.
То, что происходило с Катериной, ей самой безумно нравилось, но в то же время и настораживало. Так всегда происходит с человеком, который с самого своего рождения ограничивается в чувствах или лишается возможности открыто демонстрировать их. То же случается и с желаниями. Мы привыкли ограничивать их, привыкли, будто должны желать только одного, любить только одно занятие или вещь, песню или картину, фильм или игру. Но на самом деле никто не обязан скрывать эмоции или желания (только если вы этого честно не обещали).
Сколько разнообразных мыслей пронеслось у нее в голове, но они были похожи: она пыталась понять выбор своей жизни, но не могла. Все сводилось к тому, что она, по сути, ничего сама не сделала в жизни. Там, на своей родине.
Всю жизнь за нее что-то делали, даже выбирали будущее. А ей оставалось только подчиняться.
Но не здесь и не сегодня. Сегодня она сама могла выбирать, куда и с кем пойти, где кофе выпить и когда вернуться домой, а может, вообще не вернуться, встретив восход на мосту. Но все равно она сама понимала, хотя и было стыдно это признавать, что ей не хватает чуткой и строгой заботы, маленького чувства безответственности, которое было у нее в детстве. Так случается даже с птицами: сколько бы они не летали, куда бы не заносил их шальной ветер, почти всегда они стремятся к родному гнезду, заботливо и осторожно построенному на самом лучшем дереве.
За Катериной шла девушка, безумно красивая и легкая. Нежноголубое, почти белое платье поддавалось каждому порыву шустрого ветра, как и ее снежные волосы, собранные в прямой хвост. Каждое ее движение, каждый шаг казались не просто воздушными, а невесомыми. Она не шла – плыла. Светло-голубые глаза смотрели не в спину девушки, не далеко вперед, даже не на небо – они смотрели на все окружающее, протекающее быстрым потоком жизни. Шла она не торопясь, но все равно не отставала ни на шаг от них, и движения ее были плавны даже тогда, когда она перебирала или потирала бледно-серебряные сверкающие кольца, которые были на каждом ее пальце. Самое примечательное из них – на указательном пальце правой руки. Металлическая змея, переплетающаяся с тонким и хрупким цветком, широкими кольцами обвивала тонкий палец девушки, в конечном итоге положив свою голову на кончик пальца. А пахло от Свободы пшеничным полем, темными и могучими горами, буйной и пенящейся рекой, что омывает сухую землю, пахло ночным небом и землей после дождя, солнцем и звездами, всем самым прекрасным.
Бордовое солнце заката с любовью дарило последние свои лучи земле.
– Скажи, а почему у тебя такие грустные глаза? – спросила Катерина у Рея, когда они проходили мимо Альбертины.
– В смысле, грустные? – спросил тот, вопросительно взглянув на девушку.
– Ну как тебе сказать... Понимаешь, иногда смотришь на человека и видишь, что внутри его ничего серьезного толком-то и нет. А, бывает, смотришь в глаза и тонуть в них начинаешь, точно это вязкое озеро. Вот и у тебя так. Они грустные, и это очень хорошо видно.
Они разговаривали, как старые добрые друзья, не выбирая поддельных слов вежливости или почтения, хотя и были знакомы меньше пяти дней. Так и можно найти свою родственную душу: когда всегда есть о чем поговорить, но и молчание в ее компании – это тоже разговор, которым также можно насладиться.
– Когда-то давно, пять лет назад, – начал он, – я был влюблен. Хотя мне до сих пор кажется, что все еще влюблен. Она была прекрасна, – вздохнул он и принялся вдохновенно описывать Софу с такой нежной улыбкой, словно маленькому ребенку рассказывают сказку, – я, правда, ее любил. Нельзя тебе описать, насколько сильно. Чувства – это вообще та вещь, которую не поймешь, пока сам не испытаешь. Она была для меня всем: солнцем, воздухом, землей, лучшим другом и семьей. А потом ее не стало.
Солнце играло своими бликами на его влажных глазах, готовых вот-вот открыть плотину, еле сдерживающую неминуемый поток. Что-то внутри его неистово дрожало и билось, рвалось наружу, почти крича.
– Я расскажу, если ты не против, – девушка кивнула, и он продолжил, – еще никому об этом не рассказывал, да и не было кому. В тот день, насколько я помню, было очень тепло и вовсе не ветрено. До этого мы отпраздновали ее День рождения, а через несколько дней я, она и ее мама должны были встретиться, чтобы обсудить какие-то бытовые мелочи. Ей подарили два билета в Вену, куда она так мечтала попасть, и мы должны были лететь. Но тогда, в тот проклятый день, прогремел…
Голос его дрожал еще сильней, чем раньше. Непонятный горячий сгусток подступил к горлу, мешая дальше разговаривать. Снова перед глазами всплывали ужасные картины, почувствовался тот запах пыли, камня и крови, как в тот день.
Заметно, хотя и не резко, похолодало. Солнце, порядком изможденное за день, упало за горизонт, предоставив свое место луне и ночи.
Неясная, почти прозрачная фигура, обладательница бездонно-черных глаз, возродилась из пепла, словно птица феникс. Все те же исчезающие ноги, те же болезненно-худые щеки и руки, те же выпирающие кости. Только она не была чем-то целым, чем-то самостоятельным, она скорее была каким-то отголоском прошлого, неприятным и болезненным воспоминанием. Прошло почти пять лет, а она ни на секунду не отходила от парня, то изредка пропадая, то снова появляясь, окутывая его своим колючим холодом. Они уже почти сдружились, привыкли друг к другу. Только к Боли нельзя окончательно привыкнуть, ее можно не замечать, пытаться не замечать, пытаться избавиться и избавляться, а можно ничего не делать, оставляя свое пустое тело ей на поедание.
– …взрыв. Мне повезло, я тогда спустился вниз в туалет, а потом еще какая-то странная девочка подбежала и попросила спасти ее котенка. Но в итоге она спасла меня. Потом этот взрыв, крики умирающих, вопли родителей, осознавших, что произошло, стоны заваленных. Среди них, возможно, был и ее стон, прощальный хрип, – он не стеснялся слез, которые были его частыми гостями, в конечном итоге прописавшимися у него, – а я ведь ей не сказал столько всего, даже не попрощался. Хотя разве я знал? Но все равно. Я ведь мог взять ее с собой. Не знаю, зачем, но мог ведь, – было понятно, что внутренняя война, разрушающая его, длится уже очень долго; и говорил он, торопясь, стараясь рассказать побыстрее, чтобы освободиться. – А ведь она так и не побывала здесь, как хотела. И поэтому я каждую весну сюда приезжаю.
Он обнял Катерину совершенно случайно, рефлекторно, если угодно. Близость человека, дорогого вам, помогает в тяжелых случаях. Его редкие вздрагивания не казались девушке чем-то постыдным или унизительным. Слезы вообще никогда не должны восприниматься как что-то постыдное, ибо они вызваны серьезными чувствами. Это все равно, что стыдиться поцелуев или объятий.
– Рей, – заговорила она, – не умирает только тот, кто не рождается. А это ждет всех нас. И нашу Землю, и Вселенную нашу, да и весь мир. Поверь, ей уже все равно. Да, это очень печально, и я не представляю, как это. Но я думаю, что умерла она счастливым человеком.
– Но ведь она не заслужила такого, – говорил он в плечо девушки.
Языковой барьер каким-то образом пропадал. Хотя половина слов были и не понятны парню, смысл он все равно улавливал. Иногда и слова не нужны, чтобы понимать человека.
– Многие не заслуживают того, что имеют, и многие не имеют того, что заслуживают, – говорила она, – но глупо жалеть мертвых людей. Правда, это как-то глупо. Я заметила, что люди, которые кого-то хоронят, жалеют либо близких тому человеку людей, либо себя. И это нормально.
– Знаешь, – продолжила она после минутной паузы, – завтра мы уезжаем. И вряд ли когда-нибудь увидимся, я могла бы посоветовать тебе сходить к ней на могилу и поговорить. Ты еще такой молодой, у тебя еще все впереди.
– Возможно, ты и права, – сказал он, оторвавшись от девушки, – так и сделаю. Во всяком случае, попытка не пытка.
Они сменили тему и продолжили гулять. Настроение улучшилось. Катерина смогла увидеть сквозь маску спокойствия и равнодушия что-то сокровенное, что было доступно только ему одному, а теперь уже и ей.
Еще что-то удивительное происходило в ней: чувство, ранее не испытываемое, зарождалось, будто мать вынашивает свое дитя, бережно охраняя от всех гадостей этого бренного мира. Ей нравились его глаза и волосы, его бархатный тембр голоса, томная скука в глазах, его история. Все в нем ее привлекало, заставляя желать поскорей разобраться в этой загадке, какой бы простой она ни казалась. Она хотела уделять ему каждую секунду своего свободного времени. Она видела: что-то похожее он тоже испытывает, но не могла понять к кому: к ней или к призраку прошлого. Одно слово Катерины, одна просьба и вопрос о встречах в будущем могли решить ее судьбу. Но она не решалась.
Также не решался и Рей. Ибо он и сам не знал точно, что происходит с ним: увидел ли он что-то, похожее на Софу, или иного человека, совершенно не похожего на нее?
Когда они подошли к дверям номера, на часах была уже половина первого.
– Извини, что взвалил на тебя весь этот груз, – опустив глаза, произнес Рей.
– Мэг говорит, что нужно стараться говорить «спасибо» вместо «извини». Не «извини, что заставил ждать», а «спасибо за ожидание». Попробуй.
– Спасибо, за то, что выслушала меня и помогла, – сказал он и сразу же почувствовал разницу.
Рей, крепко обняв девушку, точно не хотел ее никогда отпускать, пожелал доброй ночи и удачи в жизни. А потом ушел.
Зайдя в комнату, Катерина почувствовала свежесть, приятную ночную свежесть. Видимо, Мэг забыла закрыть окно.
Мягкая кровать сейчас казалась ей самой приятной и удобной вещью на свете. Тело пронзительно ныло, моля об отдыхе. Болела и голова. Но не от усталости, а от скопившейся в ней информации. Она думала о том, встретятся ли они когда-нибудь, последует ли он ее совету и будет ли счастлив. Ей дико не хотелось отпускать этого человека, но ничего поделать с этим она не могла, как сама думала. А Рей еще долго не спал. Этой ночью он совсем почти не спал.
А главной причиной этому было колючее чувство внутри. «Вернись! Спроси! Чего ты стоишь?!» – кричало что-то в нем. «Остановись! Зачем?! Снова может быть больно! Ты ничего не знаешь!» – следом кричало оно же.
Седой старик гулял под руку с молодой девушкой. Глаза их были одного цвета, только у мужчины гораздо бледней. Любовь и Одиночество очень часто гуляют друг с другом. К сожалению.
– Вам нравится Дунай? – спросила она.
– Мне нравитесь Вы, – ответил он.
– Простите, но я не могу ответить Вам взаимностью.
Ночная Вена прекрасна. Один раз взглянув на нее, вдохнув аромат свежести и старины, прогулявшись по ее улицам, вы обязательно захотите туда снова, чтобы еще раз повторить все это. Потому что каждый раз вы сможете открыть для себя что-то новое, что-то таинственное и загадочное, чего не замечали раньше. Истории таких же людей, пейзажи и картины, Дунай и ветер – все это останется с вами. Как с Реем. Как и с Катериной.
Но теперь была пора возвращаться. Время сказать Вене «до свидания», но ни в коем случае не «прощай».