Никогда не видели столько народа эти две маленькие комнаты с радужно-расписанными стенами и узорными окнами.
Низенькие покои царских палат в Московском Кремле были пропитаны удушливым смрадом лампадного масла да терпким запахом всяких лекарственных трав. Сильно был недужен царь московский и всея Руси Алексей Михайлович. Совсем еще не стар он был, ему шел сорок седьмой год. Далеко не спокойна была жизнь "Тишайшего". Он любил покой и порядок, свято верил в свое великое назначение на земле, всегда старался быть справедливым, был прекрасным семьянином, но словно злой рок тяготел над ним.
Царь неожиданно заболел и, видимо, к смерти. Хворал он, но все конца так скоро не ждали. Надеялись, что обойдется, но вчера вдруг «схватило», да так, что сразу стало ясно: отходит Алексей.
Собрались все, кому по положению можно было быть здесь, рядом с опочивальней царской. Наталья царица в тревоге беседует с Матвеевым. У печки узорчатой теплой греется Прозоровский. Рядом с Нарышкиным Головин, Долгорукий - самые близкие к царю люди.
В опочивальне только патриарх. Он для утешения духовного что-то говорит своим хрипловатым голосом. Но царь не слышит.
Страдая душой, видел Тишайший, как вокруг него грызлись жадные до власти бояре. Милославские родственники, по его первой жене, Марье Ильиничне, грабили народ, спускали с нищих шкуры, отняв у них сумы. Тиха и кротка была покойная царица, под пару Тишайшему оказалась, да вот- взял ее Господь!
Вспоминал больной царь свою Машеньку покойную и, сравнивая ее с такой "гром - бабой", какою была его вторая жена, Наталья Кирилловна.
Совсем не московского уклада была эта женщина. Прирубежная вольная жизнь сказалась в ней. Такой царицы в Москве не было! Разве Мнишек у Самозванца такая была? Во все дела государевы она свой бабий нос совала, государя учить пыталась, порядки такие развела, что не приведи Господи... Это царский сват Матвеев ее на различные нововведения поучал. ... Вон Голицын во дворец в куцем немецком платье осмелился прийти. Ох, совсем последние времена наступили!
Вон в Кукуе никто иного платья и не носит, да худа от этого нет, и гром небесный никого не накажет. Господь словно еще посылает кукуевцам Свои неисчерпаемые милости! Каждый простец там не хуже столбового московского дворянина живет. Стало быть, не противны Господу Вседержителю ни камзолы с короткими полами, ни всякие иноземные новшества. Видно, все, что у человека, все от Бога.
А вот боярская грызня хуже всего; уж она-то от дьявола!
Прежде Стрешневы с Милославскими грызлись, а теперь Нарышкины ввязались. Милославские да Стрешневы вдосталь напились крови народной, Нарышкины недавно беднотой были, а потому с голодухи-то так на народ накинулись, им бы остановиться, а им все мало.
И ненавистны же эти кровопийцы народные! Не дай Бог, смута по клочкам их народ разорвет! И что только будет с государством, когда преставится он, царь?
Тяжело вздыхал больной Тишайший; мрачные думы угнетали его утомленный мозг. С ним-то, законным царем, все эти Стрешневы, Милославские, Прозоровские, Морозовы, Нарышкины, Головины, Долгорукие считаются, и все же ему, законному государю, куда как трудно управляться с ними! Круто их не поворотишь - недавно еще Романовы на престол московский сели: Тишайший всего только второй царь из их семьи. У бояр-то много друзей и приспешников прикормлено; ежели будет смута, Бог знает, кто верх возьмет. Ему, царю, престол оберегать надобно, и все он для него делает. Как он своего друга, патриарха Никона, боярам с головой выдал, на худую жизнь, сам, плача, обрек; а разве бояре-то - псы, из-за кости грызущиеся, поняли это, уразумели, какую великую жертву им государь принес? Какое там! Только и притихли они, когда окаянный Стенька Разин на Волге смутой потряс. За свои мерзкие шкуры они испугались и за царя попрятались, а как гроза прошла, опять за свою грызню принялись. ... Эх, Грозного бы поднять из могилы на эту грызущуюся "сволочь"! ... Уж, он-то показал бы им, что такое есть на Руси царь-государь венчаный!
И, чем больше думал об этом больной царь, тем все сильнее захватывал его ярый гнев! Что бы ни было на сердце, а как придут люди, показывай им радостное лицо, глубоко таи, что думаешь. Эх, тяжела ты, шапка Мономаха!
А на смену гневу всегда приходили сознание своего собственного бессилия, жестокая, гнетущая тоска. Он, великий государь, повелитель жизни и смерти миллионов людей, властитель судеб огромнейшего государства, был венценосцем и честно выполнял свои обязанности, как бы тяжелы они ни были ему. Именно в силу этих обязанностей он, могущественный, обладавший властью, был в то же время рабом каждого ничтожного выскочки, пробравшегося к престолу хотя бы окольными путями. Тишайший знал, что такое власть, и скорбел за того, кому должен был оставить ее после своей смерти.
- Эх, Лешенька, Лешенька! - с тоскою и сокрушением вспоминал он своего второго сына, царевича Алексея Алексеевича, умершего на семнадцатом году своей жизни,- рано тебя Господь прибрал. ... Спокойно оставил бы я тебе царство свое! Уж ты-то унял бы боярские свары злые, ты прикончил бы их грызню! Вот Софьюшка, доченька милая, такая же, да - жаль! - девицей родилась. Для государева дела в девице какой прок? Много их, девиц-то, у меня напложено: Авдотья, Марфа, Софья, Катерина, Маришка, Федора первая покойной Машеньки, да Федора вторая от Натальи, да Федосья и Наталья предпоследняя, - считал государь своих дочерей, даже не вспоминая об умершей в младенчестве "второй Авдотьюшке", последнем его ребенке от царицы Марьи Ильиничны, о сыновьях Дмитрии, его первом ребенке, и Симеоне.
О царевиче Алексее Алексеевиче Тишайший вспоминал всегда с особенной тоской. Это был юноша, казалось, самой судьбой предназначенный властвовать. С твердым, как кремень, характером он подростком наводил на бояр такой страх, какой даже он сам не мог их заставить испытывать трепет страха.
Чтобы припугнуть кровопийц бояр, распространилась людская молва, что мол, царевич Алексей вовсе не умер, а был вынужден бежать из Москвы от боярских злоумышлений, и он де, вор Стенька, сбивает народ только на защиту гонимого боярами царевича. Благодаря этим слухам Стенька Разин был обязан своим успехам на Волге. А царевич Алексей приобрел большую популярность в народе.
Вспомнив о покойном сыне, царь вспомнил и о живых сыновьях.
- О - о - ох! - вздохнул он. - Всем хорош Феденька-то мой: и разумен, и добр, и всякой премудрости обучен. Вот, ежели Бог даст, выживу, пошлю его в посольстве за рубеж, пусть посмотрит да поучится, как там люди живут! И хороший из него царь выйдет: на своем он настоять сумеет, когда где нужно, то и поклониться народу православному не затруднится, а вот тоже слаб здоровьем, как и я. Не многие лета протянет и Иванушка, дурачок блаженненький. Уж где на этого царство оставить? Ведь его самого без надежного глаза ни на минуточку оставить нельзя. Вот, разве последний мой? - И при воспоминании о царевиче Петре Алексеевиче, хорошая улыбка так и расплылась по широкому лицу царя. - Вот бы кому на престол восседать! Ничего, что ему только четвертый годок идет, а видно ястреба по полету. Эх, буян дорогой! Не дойдет только до него царская чреда! Федора женить нужно, дети-наследники пойдут, а Петруша, огонь-царевич, в стороне останется. ... Поздно родился он. … Поздно!
А сел бы он на престол, худо пришлось бы и Прозоровским, Милославским, Головиным, Долгоруким и всей остальной боярской сволочи! Грозный царь из него вышел бы! Вон и девицы тоже выходят ой, какие бунтарки ядреные! Софья им всем на покрышку, да и Марфа с Марьей ей не уступят. А Софья совсем царица - девица; в пору входит, на Ваську Голицына заглядываться начала. Ох, доченьки, девицы! И зачем вы у меня народились, себе не на радость? Сколь бы вы красивы ни были, сколь бы вам Господь ума ни дал, а придется вас всех отрядить по монастырям. И умрете вы, женского счастья не ведая!
Вот царь очнулся от дум своих и говорит что - то наклонившемуся владыке.
В опочивальне только патриарх. Он для утешения духовного что – то лепетал своим хрипловатым голосом. Но царь его не слушал.
- Ну, позови Федора. … Отхожу ведь. … Страшно - то как. … День, день - то какой.
- Теперича ночь. …
- Вот мне идти теперь в богадельни. … А я. … На суд иду. … Так Федора – то позови, и всех. …
Опочивальня наполнилась воплями и плачем. … Царица, переступив порог, упала в обморок.
Царевича Федора принесли на руках, идти он не мог ноги опухли.
- Поднимите меня, - прошептал царь. Его подняли.
- Ну вот, Федор, благословляю тебя на царство! Бог тебе поможет, недужен ты. Ничего тебе наказывать не буду. … По совести твори. … Да слушайся князя Юрия, да дядю Артамона. … и … отца святого патриарха. А вы, – царь обратился к Нарышкину, Прозоровскому и Головину и другим боярам, - Ивана да Петра оберегите.
Царь видимо слабел.
- Остроги откройте все, отпустите в помин души. Кто за долги – за тех заплатите из казны. А что о Соловецких. … так ты, Федор, делай, как Господь тебе скажет. … А если что, Артамона спроси. …
Алексей умолк и бессильно опустился на подушки. Патриарх подошел к изголовью, взял руку царя.
- Все, отошел. …
Все было кончено в опочивальне. Юрий Долгорукий на руках вынес Федора и посадил его на престол.
Бояре стали подходить к руке.
И все тотчас же, при отце духовном и властях, пред святым Евангелием, «веру учинили на том», государю, «служити, и во всем безо всякия хитрости, и быти им в его государском повелении так же, как были при отце его, государеве …»
Три удара большого кремлевского колокола объявили Москве о смерти царя.
При царе Федоре Алексеевиче продолжались репрессии против старообрядцев, в частности, был сожжён с ближайшими сподвижниками протопоп Аввакум, по преданию, предсказавший близкую смерть царю.
«В то время на Дону большая часть населения не приняла «никонианскую ересь». Казаки открыто заявляли свой протест, причем «на первых порах руководство движением захватило группу старшин и богатых Казаков, которые не желали смириться с уничтожением политической независимости Войска Донского».
В Войсковые атаманы часто избирались старообрядцы.
В казачьих обществах старообрядцы – распространенная религиозная группа. Казаки оставались при особом мнении, отказывались от исправленных книг и от духовенства, назначенного из Москвы. По их понятиям «Никонианство» было возвращением к язычеству, «в еллинскую веру».
Литература - А. П. Пронштейн. ИСТОРИИ КАЗАЧЕСТВА НА ДОНУ.
http://www.proza.ru/2018/08/03/1763