- Закуривай, пехота, - Петров с удовольствием крякнул, проглотив полкружки водки.
На улице уже разгорался новый рассвет, а спать еще не ложились. Червонец удовлетворенно оглядел новое убежище – старая, но крепкая котельная, двухэтажная, с двумя входами, как и хотелось, недалеко от супермаркета, где приняли вчерашний бой.
-Дай и мне сигарету, - промямлила распухшими губами захмелевшая Шумова.
Андреев украдкой глянул на нее – крепка на рану девушка. Молотили ее руками и ногами, вязали проволокой, едва не разделали на части, а ничего, пьет водку, и, глядишь, синяки сойдут – будет как новая.
- Что-то достается мне раз от разу больше, - улыбнулась Людмила сама себе, - Наверное, следующий раз будет последний. Палец вот отгрызли позавчера, вчера избили и чуть-чуть не …
- Да брось, - махнул рукой Петров, - На мне места живого нет, и ничего, копчу небо. Только больше ушами не хлопайте. Без нас с дядей Вовой отсюда ни ногой.
- А ведь они вернутся, чтобы нас убить,- вступила в разговор Татьяна. Переоделась в магазине в джинсы и клетчатую рубаху, волосы собрала в узел. Когда почти что силком дали водки, затихла в забытьи на полчаса, проснулась другая – маленькая, затвердевшая, упорная.
- Ты, малая, об этом не думай, - Петров налил себе и Андрееву, - Сама под ноги тут смотри. Задний выход я растяжками на картечных патронах закрыл. Не граната, конечно, но по яйцам шибанет, думаю. Да и шум услышим. На главном входе – сторожки на второй ступеньке и на верхней. Там холостые. Ноги поднимайте, говорю.
- Владимир, а ведь он действительно бормотал с кем-то, кому-то крикнул на входе, - перебила Сашку Шумова. Андреев в глубине души восхищался ей – есть в человеке стерженек. Пережила за три дня столько, сколько другим за жизнь не удавалось, впрочем, других-то этих уж нет… - Я понимаю, он вошел без оружия, кинулся спасать нас. А сам не боец, так ведь?
- Боря обладал обостренным чувством справедливости и чести, - Андреев вздохнул. Лежит теперь Белкин на кафеле в супермаркете, глаза закрыты, окостеневший. – Он пошел вам на помощь, наверное, услышал крики. А все остальное было для него не важно – он выполнял свой человеческий долг. Будто бы сам с собой говорил – так ведь стресс какой мы все пережили, не мудрено тут запутаться в настоящем и мнимом… Кто был этот человек, которого я застрелил, Люда? Он именно мучал тебя, так?
- Бывший полицейский, что ли, - пожала плечами, помяла окурок, вспоминая, - Петров, налей мне. Они издевались над ним, понукали. Уголовники, так ведь принято у них, да, Саша?! – ехидно глянула на Петрова, - А сам видно, насильник прирожденный. Бил меня все больше по груди, по животу… Но насиловать не хотел, поняла сразу.
- Хватит тебе водки, - осторожно заметил Червонец, но булькнул ей в кружку на донышко, - Узнала двоих тех?
- Откуда, - горько хмыкнула, опорожнила посуду, - Я же не следователь, всех ваших блатных не знаю.
- Доставят они хлопот, - Петров не обращал внимания на ее подколы, списывал на пережитое. – Вор коронованный – который к тебе, Танюха, это… и боец, хоть и нарик, а тертый. Теперь не слезут с нас, либо других терпил найдут. Вот что, Володя, надо нам их самим искать. Тебе, извини уж, по городу шастать не с руки, а я уйду завтра, как высплюсь, на охоту. Так и хотели, помнишь?
- Раздумал попа искать? – осведомился Андреев, угрюмо закусывая водку липковатой колбасой.
- Сам видишь, - развел руками Червонец, - На этих чертях столько невинной кровушки, а они – вон, живехоньки и веселятся, будто им масть поперла. Прогорела моя теория о праведниках живых и грешниках мертвых…
- Какой ты праведник, - Шумова смотрела на него, подперев щеку ладонью, пьяными зелеными глазами, - Саша, ты же сам бродяга, разбойник, да еще и киллер наверное, а? Что ты из себя невинность корчишь? Преступник ты закоренелый, вот что.
- Ты меня с душегубами не равняй, - вскипел Петров, - Я на бабах безоружных авторитет себе не зарабатывал. Что ты за овца такая – второй раз тебя из дерьма вынимаю, а все недовольна…
- Подождите же, тут совсем другое, - перебила решительно Татьяна. Придвинула ближе складной стул, положила ладонь на руку Шумовой примиряюще. – Кто сейчас жив? Врач, прокурор, солдат, студент – это я… Еще был ваш Борис – учитель, и эти – преступники… Разные у всех годы, разная жизнь была. Учителя вот убили – ведь именно он нас спас. Как-то случилось, что из всего человечества мы и представляем в малом количестве всех людей. Будто выбрали нас, понимаете?
- А где повар, космонавт, депутат? – передразнил ехидно Петров, - не вяжется, девка. Глупая теория. Нет признака, нас всех объединяющего.
- Прав, курилка, - одобрительно оживился Андреев, - Что-то общее есть у всех нас, поэтому мы живы. Ну-ка, быстро – группы крови ваши? У меня – первая.
- Первая, - радостно поднял руку Петров.
- Не знаю, - опечалилась Таня.
- Третья, - сонно пробубнила Шумова, - эй, спаситель, прикури сигарету…
- Ну, хорошо, - Андреев помолчал, - Столкнувшись с этими бандитами, стало ясно – выжившие есть, и, возможно, немало. Вот вместе с Борей и убитым верзилой – 8 живых людей встретились за 3 дня только в центре города! Это много значит. Человечество существует. И мы обязательно докажем, что имеем право жить в этом мире.
- Владимир, - Татьяна мягко коснулась его локтя. Назвала по-взрослому, как женщина – Владимир… - Кому мы докажем? Кто у нас отнимает наш мир? КОГО мы реально видели за это время?
Андреев внимательно взглянул в ее близкое лицо с синими глазами. Две скорбные морщины появились в углах рта. Овал безупречный, губы бледные, сжаты. Лик девичий невинный, страдающий, становящийся женским. Красивая… Отодвинулся быстро Владимир Иванович, встал, прошелся по залу.
- Я видел, вместе с тобой, кстати, превратившегося в уродливую красную тварь пианиста в кабаке на проспекте. И еще одну маленькую пакость мы вместе с Александром уничтожили в школе, пока вас искали. Как врач скажу – существо в школе практически не может быть живым, у него отсутствовали внутренние органы.
- Я видела охранника, который откусил мне палец, - Шумова поставила на газовую горелку котелок вскипятить воду для чая. – Тоже красный и уродливый…
- Я видела, кроме пианиста, еще тетю Аню, уборщицу, - Татьяна серьезно покачала головой. – И мы все видели мертвых безглазых людей. А теперь скажите – где те чудовища, которые пришли сюда откуда-то? Все изуродованные люди – просто больны. Все мертвые – погибли от заразы. У нас с вами – иммунитет. Вот и все. Нужно начинать заново строить нашу жизнь.
- Для начала, предлагаю пожениться, - заржал Червонец, - Люся, так и быть, будь моей женой!
- Какая я тебе Люся, слабоумный, - беззлобно хмыкнула Шумова, - А как насчет тех, кто топает в кустах, Танюша?
- И почему река красная? – вставил Андреев. – Откуда воронка в целый квартал величиной?
Татьяна развела руками, вздохнула.
- Это моя догадка, чтобы с ума не сойти. Простите, я глупая.
Спать улеглись под утро. Первым караулил Андреев. Петров привел в порядок древний диван, притащил его из конторки в общий зал, пристроил к нему три складных табурета, накрыл все спальниками, с напускной грубостью буркнул женщинам, хихикнул:
- Девки, спать идите, постелено. Я щас бутылку допью и приду.
- И правда, иди уж, обниму, - покряхтела, снимая позаимствованную в магазине кофту Людмила. – Только не обессудь, вся в синяках вот, немытая и выпивши.
- Спи, бомжиха, - заржал Червонец. – Поболят завтра твои колотушки, терпи. Дядя Вова, я дрыхну на втором этаже. Через четыре часа тебя сменит малая. А ну, брысь спать, девка!
- Погоди ты, - остановил его Андреев, - Мы еще немного поболтаем, точно, Таня?
- Да, - эхом отозвалась девушка, присаживаясь рядом с ним на подоконник, - Я хочу с тобой поговорить…
Таня хорошо помнила отца. Серега Травин был высок, красив диким, вульгарным лицом, русыми кудрями и глазами русскими синими. Как водится, закончил восьмилетку в райцентре, выучился там же в ПТУ на тракториста, ушел в армию.
Вернулся в девяносто третьем, подфартило, не попал ни в первую, ни во вторую Чеченскую. Отслужил мирно, поколачивая казахов в Плесецке, да игрой на гармошке услаждая слух прапоров и, нечасто, скрашивая унылый быт жены капитана с хозчасти. Дома женился на тихой, неопытной, доброй и работящей девушке из соседнего, совсем маленького села, родилась дочь Татьянка и зажили, ладно будто, как все.
Только вот в ту пору вдруг забыли в государстве, что и в деревнях тоже люди живут. Один за другим банкротились колхозы, жадные городские отжимали последние крохи в виде ветхой техники и последней государственной скотины. Окручивая ловко на собраниях в придуманных паевых сельхозкооперативах заскорузлых молчаливых мужиков и стыдливо прячущих мозолистые ладони баб, старались городские скороспелые юристы-стряпчие.
Сами себе не веря, с головой кругом от успеха, ночами тиская проституток в придорожных кабаках за пузырями с подмигивающим Распутиным, взахлеб делились – сколько кто еще сожрал за сегодня кусков крестьянской тупорылой плоти…
Недолго ждали последствий своих сельских сходов и корявых малограмотных подписей на нечитанных протоколах собраний сельчане. Как с чужими, не лучше, чем Кортес с ацтеками Теночтитлана, расправились с ними свои, русские. К началу двухтысячных вымерла почти деревня, родина девочки Тани.
Серега Травин пил поменьше, чем друзья. Сердобольная мать ставила брагу, потому не опился сивухи, жил помалу, глядя каждое утро на ненавистный свет красными глазами. Женку, правда, свою молчаливую, колотил смертным боем. Ребер пересчитано и зубов – не вспомнить. Но терпела, горемыка, сыночка родила через восемь годков после Татьяны, в отчаянии вызов угрюмому небу бросила – смотрите, мол, есть еще муж у меня и жена я – настоящая…
Серегу вскоре подбили на грех заезжие на трассе городские. Он там у кабака дальнобоев теперь отирался ежедневно, на вино сшибал у добрых людей. Напоили, денег больших обещали, отправили домой за паспортом, в долю в бизнес в город взять сулили. Таня помнила, как пришел он, выбритый, кудри расчесаны, одетый в новое – куртка джинсовая с чужого плеча и штаны модные с кошкой – Пума назывались, - матери в глаза посмотрел, не бил.
- Ухожу, - брякнул мрачно, - Не люблю тебя более. Сама тут разбирайся, детишкам помогу, как прибыля пойдут.
Поревела мать три дня, до сердечного приступа. Таня батю боялась, но помнила прекрасное далеко – как случайно трезвый отец нес ее, пятилетку сопливую, на плече по китайскому рынку в райцентре. Солнышко светило, кулак ее и личико облепила сладкая противная розовая вата, только ос успевай отгонять. Люди расступались перед папой-великаном, а она плыла на его крепких плечах, гордая, защищенная от всех напастей и счастливая.
Украдкой, до самых последних дней, надеялась – обязательно отец вернется, обнимет дочурку, а может, и на плечах пронесет?...
А Серегу Травина, через неделю после, как уехал из деревни, ткнул заточенным трехгранным напильником прямо в сердце в городском кафе незнакомый человек с бесцветными глазами.
- Тебе за машинку расчет, бычара, - шепнул в растопыренные без крика губы и спокойно ушел.
Серега, пока умирал, глядя на торчащую пониже рандолевого модного крестика, заточку, вспоминал, как оформлял в ГАИ на свой паспорт непонятной марки диковинную машину с трехконечной звездой на капоте, у которой были почему-то изломаны замки и которую он больше никогда не видел…
Татьяна поступила в педагогический университет. Факультет – самый интересный, естественно-географический. Даром, что когда документы с экзаменационными высокими баллами возила, опытные абитуриентки презрительно у виска крутили, сигаретки покуривая:
- Ты совсем лохушка, да?! На этом факультете – ни одного пацана!! Замуж сроду тебе не выйти, ненормальная. С такими баллами – сдавай вон хоть на юриста. Блин, вот бывают же дуры по жизни. Тогда хоть папика себе найди – как жить-то будешь, село?
Таня улыбалась без обид, слушала. Город захватил ее яркой, переполненной событиями жизнью. Учеба летела легко и интересно. Не стеснялась городских, везде была первой – кросс ли бежать, или на межвузовской олимпиаде историю писать за свой родной универ. Спохватывалась через два дня на третий – звонила маме – как вы там, родные, братик Мишка как?
С парнями дружила со всеми на курсе. Знали ее ребята, уважали за принципы, порядочность и настойчивость в учебе. Ни с кем близости не водила, - рано ведь еще. Время придет – и появится единственный, нужный. Который на плечи вместо отца поднять сможет! А мальчишки пускай еще растут.
Чувствовала, конечно, что смотрят на нее мужчины. Быстрехонько вечерами спешила в общежитие, убегая, как вспугнутая птица от медленно едущих теплыми вечерами вдоль тротуаров черных полированных туш иномарок, где за опущенным вдруг стеклом появится лицо небритое: – Э, козочка, тормозни, вопрос есть…
А на восьмое марта подошел куратор в универе, молодой сам еще аспирант Антон Андреевич, Антошка, как, смеясь, называли втихаря девчонки из группы, переминаясь, тихо сказал:
- Травина, послушай, тут такое дело. М-м-мм, человек один тебя с праздником поздравить хочет. Кстати, с восьмым марта, - поспешно сунул ей влажную ладошку. – Вот. Цветов там аудитория ваша полная. Шофер заедет за тобой к главному корпусу в пять вечера. «Ауди», номер 003. Поужинай с человеком, да веди себя хорошо, дуру не валяй…
Убежала от Антошки бегом, закрыв пылающее лицо руками, когда дошло, о чем речь. Подружки не поняли, пожимали плечами, вздыхали:
- Везет же идиоткам. Папик сам нашелся, тут тебе, и хата, и подарки. Да еще с работой потом помог бы. А так – дашь вот через годик дрищу, который яйца моет по праздникам, а он тебе на восьмое марта – чупа-чупс… соси его и радуйся, если толку нет!
Ну, да теперь – все прахом. Нет больше ни Антошки, ни человека на «Ауди» с цветами… А есть – больной, страшный в наколках бандит с подручными, который не любви хочет – растерзать на части, уничтожить ее, живую.
Есть еще сны, которые видеть тяжко, после которых просыпаешься – а ты уже другая. Будто много чужих жизней прожила за короткие мгновенья. И есть он – мрачный под грузом забот, терпеливый, заботливый, внимательный и жалеющий – Андреев. Владимир Иванович, дяденька, а, может, - Владимир..?
Андреев внимательно смотрел на профиль Татьяны. Что случилось с ней за тот дикий день, пока мучали уголовники? Изнасиловать вроде не успели, однако, натерпелась. Как же ей страшно, должно быть, было, пока тащили, вязали проводами к батарее, одежду рвали. За эти два ужасных дня, наверное, лопнула в сердце девочки тонкая струнка радужного целомудрия, рассеялись, как туман, прекраснодушные грезы о действительности. Испытания превратили в женщину, и не надо для этого мужских-то объятий.
- Таня, плохо тебе? – Андреев спать расхотел. Пошли вторые сутки без нормального отдыха. Водка слегка расслабила, но сегодня нужно непременно поспать, хотя бы днем.
Она вздохнула, покачала головой, посмотрела ему в глаза, пристально, долго не отводя взгляд. В голубых озерах Таниной души плескалась печаль, губы приоткрыты словами невысказанными.
- Ты понимаешь, что нам никогда больше не увидеть наших родных? И что мы живы пока чисто случайно? – и голос у нее изменился. Прибавилось взрослых нот драматического сопрано.
- Все закономерности состоят из случаев, - Андреев внутренне вздрогнул от ее «Ты», - Про родных – тоже бабка надвое сказала… Живы мы потому, что голову не потеряли, и коллектив нормальный.
«Красивая, какая же красивая девочка», - подумал, отвел глаза сам, отодвинулся немного на подоконнике, похлопал по карманам, сигареты запропастились опять. С досадой чувствовал ее взгляд, понимал, что конфузливо суетлив и нелеп в свои сорок пять перед ее девятнадцатью.
- Владимир, - узкие ладони накрыли левую руку, русая прядь коснулась щетины на левой щеке, - Поцелуй меня. Пожалуйста.
Андреев повернулся к ней, как мог сдвинув брови, сурово и тихо, но внятно сказал:
- Ты это брось. Не придумывай себе глупостей. Все будет хорошо, мы непременно будем жить. Найдем мальчишку, я сам тебе жениха приведу, - говорил уверенно, а в груди трепетало что-то, надуманная правда расползалась в воздухе явным наспех скроенным обманом.
Она не слушала его, или совсем перестала верить.
- Я не хочу умирать, мне страшно, - сказала после минутной паузы, - Погибну скоро совсем, последние денечки, как капельки, утекают…
Андреев вскочил с подоконника, разозлился, потормошил ее за плечи,
- Дура малолетняя, - глаза сузил, так бы хлестанул пощечину для профилактики, но ведь не ударишь ангела?! – Что тебе в голову взбрело? Специально раздражаешь меня или себя жалеешь? А ты не жалей, и не плачь, слышишь, девка?
Татьяна посмотрела на него спокойно:
- А я и не плачу. Будь что будет, - быстро обвила растерявшегося Андреева руками за шею, мягкими смущенными губами прижалась к нему в долгом неопытном поцелуе.