Сына знакомых забрали служить на год в морскую пехоту. Мальчику достанется по полной программе, но вернется закаленным во всех отношениях. Год это не три, как раньше в армии и четыре на флоте, конечно. Он сейчас в учебке, по всей видимости. Мне одного месяца плавательной практики в свое время, а точнее 50 лет назад хватило, чтобы почувствовать, что такое срочная служба, а мы были в привилегированном положении на корабле как выпускники вуза. Это было после пятого курса. В те годы чтобы получить диплом, любому военнообязанному надо было получить звание младшего офицера запаса, а чтобы получить это звание, надо было обязательно иметь зачет по плавательной практике. Таким образом, практика имела ключевое значение. Меня как комвзвода сильно доставал самый старший из наших институтских кураторов. Он был мужик настырный и злопамятный. «Почему не постигся, у тебя длинные волосы? Чтобы в Таллине пошел в парикмахерскую и постригся. Звучало как приказ. Нарываться на взыскание из-за пустяка не хотелось. Делать нечего. Когда нас распустили побродить по городу, я нашел с трудом какую-то мелкую местную парикмахерскую. Зашел. Мне: «Тере-Тере», а я ей: «Здравствуйте!». Лицо у парикмахерши изменилось с приветливого на противоположное, и губы сузились. Я ей проговорил начет канадской и покороче. В ответ было глубокое и, как показалось, неприязненное молчание. Меня жестом усадили в кресло, и последовало только жужжание машинки и щелканье ножниц. Непонято было, поняли меня или нет. Может, и поняли, но в итоге я получил типично эстонскую деревенскую стрижку под высокий горшок. Канадка там точно не просматривалась. Вероятно, свою неприязнь к «оккупантам» она выместила на мне, своем случайном российском клиенте. Когда я вернулся к своим, они меня не сразу узнали и стали потешаться, над переменой, которая произошла со мной. Потом оброс и как-то сгладилось. К месту назначения в город Лиепаю мы довольно долго плыли из Таллина на большой открытой десантной барже. Сказали сидеть в трюме. Там было скучно и ничего не видно из-за высоких бортов, и некоторые пробрались наверх на бак баржи и поближе к морскому ветерочку. Там они за длительное путешествие завели знакомство с морпехами из команды баржи и, помимо всего прочего, порассказали друг другу всякие байки и побросали с ними ножички в цель. При этом наши не сильно уступали, так как среди них были и мастера спорта по разным видам спорта. А такие ребята мгновенно усваивают нужные движения.
Корабль, на который мы погрузились в Лиепае, был большой – старый легкий артиллерийский крейсер 68-бис проекта с увесистым главным калибром - пушками калибра 156 мм (шестидюймовки), которые к тому времени были уже небоеспособными. О всех кораблях этого проекте много данных в русской Википедии. Наш "Комсомолец" тогда считался уже учебно-боевым. Стрелять мог только 100 миллиметровым средним калибром. Бабахало им, впрочем, весьма впечатляюще. Отличить нас от личного состава было легко, так как от рядовых матросов мы отличались голубоватым цветом формы уже бывшей в употреблении (б/у). Тратить на месячных вояк нормальную годичную форму посчитали нерациональным. Вообще-то форма выдали салажью. У некоторых из наших, в том числе у меня, на плечах были старшинские полоски (лычки). Условные признаки командиров над своими взводами. Это по началу вызывало недоумение остальных служивых. Дело в том, что на нормальной службе салага старшиной быть не мог по определению. С лычками форма обязательно менялась на белую повседневную. На флоте все нюансы формы и знаков отличия имеют громадное значение. Попробовали бы Вы при царе Алексее Михайловиче не по чину размер воротника к кафтану приделать? Легко бы не отделались! Потом личный состав понял, что эти чуднЫе - студенты-практиканты. Я поначалу получил брюки клеш. Когда-то, лет за 20 до этого, это был писк морской моды. Но к шестьдесят восьмому году такие уже не носили. Брюки мне совершенно не понравились. Подметать набережные и палубу совсем не хотелось. Стал думать, как поступить. На счастье нашелся один из наших, который взялся сузить их до нужного размера. У него в запасе были ножницы, нитки и иголки. Он вообще любил это дело, и из него вышел бы хороший закройщик. Для решения задачи надо было резать клеш, и брюки превратились в набор лоскутков. На какое-то время я был без штанов и, если бы случилась какая внезапная тревога или если бы объявили сбор, пришлось бы бежать на этот сбор в трусах. Я поэтому стоял у парня над душой и обещал ему золотые горы после окончания практики. Наконец, я получил обратно свои долгожданные брюки, в крепко прошитом виде чему был неслыханно рад. Звали моего благодетеля Толя Морев. Посему я в знак благодарности и прославляю его в своем произведении. Поначалу матросов-срочников держали в кубрике рядом с нами, только выше. Они ребята были незамысловатые и неиспорченные, большинство из деревень. Задумка была такая: хотели чтобы те культуры набрались от сильно образованных ленинградцев. Эта затея командования полностью провалилась. Очень быстро на корабле ошибку поняли и матросиков отселили подальше от центра морального разложения, так как из нашего кубрика шел только мат и жутко непристойные песни. Наши передовые мужики из детей ректорских и деканских излучали такую спесь, что быстро на равных сошлись с некоторыми из офицеров и постоянно играли с ними в карты. В этих сражениях флотских они, как правило, несли, так как опыт золотая молодежь имела колоссальный. Посему, они были, как бы неприкасаемые и, частично, такое отношение распространялось и на остальных практикантов. Крутые из наших ходили только на построения и на приемы пищи. Один из вахтенных по незнанию вкатал одному из наших студентов, дежурному тогда по помещению, наряд за то, что тот ночью спал, а должен был бодрствовать. Так этому каплею потом шепнули, чтобы он из штанов не сильно прыгал, так как люди на корабль пришли достойные и обижать их не следует. Это же повторялось на всех постах. Сам ходил вразумлять одного из старшин, который принял одного из наших, попавших к ним на пост, за первогодку со всеми вытекающими для бедолаги последствиями. Мы приходим на пост, а он усердно трет тряпкой, а остальные лениво двигаются и при этом «травят» какие-то истории. Такое неуважение допускать было нельзя. Удар по авторитету нашей команды был пресечен. Так как были на особом положении, болтаться по кораблю нам негласно разрешалось. Для набора будущими офицерами запаса, как считалось, знаний. Обычный матрос корабля за такое сразу получил бы наказание. Мы этим широко пользовались. Однажды обнаглели и от безделья забрались наверх, в самую штурманскую рубку. Это вторая по важности точка после командного поста. Вот оттуда нас все же дежурный офицер после минутного колебания достаточно решительно попросил вниз по трапу. Кстати, я быстро приспособился спускаться - подниматься по крутым, в том числе вертикальным трапам и проделывал это лихо и с удовольствием. Спрыгнуть с высоты тоже хорошо получалось. Даже на даче у себя впоследствии на память о бодрой молодости соорудил крутую лесенку на второй этаж. И спускаюсь всегда животом вперед как бывалый флотский человек. На берегу изредка нас заставляли ходить строем. Это была большая потеха для случайных зрителей из военнослужащих, так как добиться ровного строя от таких охламонов как мы было невозможно. Все были расписаны по постам. На приборки, конечно, ходили. Интересно было, когда практиковались в борьбе за живучесть. Это дело непростое и головы и наработки требует, особенно поначалу. У матросов от частых тренировок все было доведено до автоматизма. В борьбе за живучесть все открытия уже давно сделаны. Если переборка под давлением и надувается как парус, надо быстро заводить деревянные или металлические распоры, упирая их в противоположные жесткие связи. Металлические раздвижные штанги и тогда были отличные. Если же пробоина сквозная, да еще скрывается за трубами, коробками, кабелями....., то задача многократно усложняется, да еще добавьте дефицит времени. Я детали действий здесь описывать не буду. Скажу только, что в реалии, когда идет борьба за корабль и за собственную жизнь, чудеса иногда делаются за считанные секунды. Ситуации, примерно, как у летчиков при авариях самолетов. Понятно, что наши тревоги были учебные. Так что небесполезно поплавали. Особенно тяжелыми были ночные тревоги, но, как я сейчас вспоминаю, их было немного.
Я в элиту не входил, с офицерами не корешил, но имел две лычки как командир взвода и меня не прижимали, хотя койку я стелил, конечно, не по правилу. А обычных матросов-срочников гоняли на флоте в хвост и в гриву. У них там права были нулевые.
Чтобы мы всё же почувствовали тяготы срочной службы нам комфорт поубавили и всех – 70 человек запихали в один кубрик спать в 3 яруса. Объясняли, что такой толпы они не ждали. Один на рундуке, второй и третий на нижней и верхней койках. Кубрик был рассчитан на 30 человек, так что духота была неимоверная. Выдали пробковые жесткие матрасы. Такое крошево внутри из сантиметровых по размеру кубиков нарезанной пробки. Я после за всю жизнь никогда не встречал такие матрасы, на которых так бы крепко спалось. Ночью по кубрику бегали крысы, поэтому рундуки надо было плотно запирать. Крыс интересовал наш хлеб, так как остальное подчистую съедалось. Подъём был в 6 утра и проходил он тяжело, но надо было спешить, так как опоздание или невыход на утреннее построение наказывалось. А я как комвзвода еще отвечал и за своих ребят.
Кормили не очень щедро. То есть по объему много, а по качеству хуже, чем моряков на царском флоте. От такого питания матросы-срочники выглядели не лучшим образом. Бачковали мы по очереди. Бачковой стоял в очереди в камбузе и нес большие баки с едой для своей команды. От этого он имел небольшие преимущества. Мясо раздавалось маленькими кусочками. Были случаи обмана, чтобы его побольше досталось. Были люди, которые без мяса жить не могли, особенно приехавшие с юга и от восточной кухни, и им было очень плохо. Эта страсть некоторых из них толкала на откровенное жульничество. Макарон, перловки и хлеба было много. Компот был вкусный, но его было мало, он выпивался, хотя в него, как говорили, добавляли бром, чтобы молодые мужики не лезли на стену от отсутствия понятно кого.
Отношения в тесном кубрике были не блестящие. Это был не санаторий, а в суровых условиях все быстро теряют тонкий лоск любезного общения. Переругивались частенько и даже иногда срывались на откровенную злость. Еще бы месяцок такой жизни и мы точно передрались бы.
Нам в течение этой практики основательно повезло. Внезапно скомандовали выход в море и участие в морских учениях. На корабль прибыла группа контролирующих и наблюдающих в очень высоких чинах, в том числе сухопутные генералы и полковники. Они довольно смешно смотрелись своим неуклюжим видом среди флотских вояк. Все золотопогонники полезли на КП. Корабль снял швартовы и вышел в море. В тот день была жара, и мы все изнывали. Но когда крейсер развил ход, всё мгновенно поменялось. На палубе стало очень холодно. Пронизывающе холодно. Пришлось бежать в кубрик за бушлатом. Все матросики были внизу на своих постах, мы торчали на палубе и на нас смотрели снисходительно. Потом скомандовали спуститься в помещения и оттуда по трансляции мы слышали, что происходит. Вот тогда крейсер пострелял, правда, не главным калибром, потом сказали, что акустики слышат звук подводной лодки. По ней соседние корабли постреляли из РБУ (реактивная бомбометная установка) глубинными бомбами. Разрывы были реальные и по корпусу било очень сильно, как громадным молотком. Лодку, видать, не «потопили», и через некоторое время по радио заявили, что гидроакустики слышат звук торпеды идущей на корабль. Мы-то знали, что это лукавство, так как отсек гидроакустиков находился под нашим перенаселенным кубриком, и он был опечатан на весь период нашего пребывания на крейсере. Корабль поманеврировал, но потом заявили, что по докладу акустиков торпеда прошла под днищем корабля. Нас как бы тем самым «повредили или утопили». Видимо, это тоже входило в сценарий учений. Лодка-то своя, естественно, была. Раз своя, то ей было позволено и попасть в кого она захочет. Когда заявили, что наши ракетные катера наносят удар по условному противнику, мы правдами и неправдами пробрались на палубу. Ну, где такое увидишь? Поэтому в тот день мы реально видели как катера запускают ракеты. Это было тогда новейшее оружие. Вероятно, это был апофеоз учений и главная «фишка» для гостей. Ракурс был выбран так, чтобы наблюдающей команде было всё хорошо видно. Ракеты, естественно, летели не на нас, а куда-то к горизонту, иначе бы нам мало не показалось, но все эти вспышки от работающих двигателей, горки с подъемами и снижениями, а также грохот взрывов на дальних целях с нашего корабля были отчетливо видны и слышны. Все поставленные задачи, как полагается, были выполнены для наблюдающего начальства.
Из интересных моментов была швартовка к необорудованному побережью. Здоровенный корабль швартовали очень долго. Швартовы, то есть толстенные и тяжеленные канаты тянули и зацепляли всей командой. Не забыли при этом «обрадовать», что если канат с такого крупного корабля неправильно заведен и лопается, то человека рядом обрывок троса от сумасшедшего усилия летит и режет пополам. К счастью, в тот раз никого пополам не разрезало. Добавлю, что на боевом корабле вариантов даже в мирное время стать грузом-200 очень много. Например, если лопается паропровод в машинном отделении, то все, в нем находящиеся, шансов не имеют. А такое возможно на старых кораблях, когда на изношенных трубах пояаляются "раковины". Кто же соблюдает сроки ремонтов для кораблей не первого ранга? В шторм, если по приказу или по собственной глупости оказываешься на палубе, может смыть за борт. Могут и не хватиться, а если не сразу хватятся, точно не найдут. Долго в наших широтах вдали от берега не поплаваешь. Это не речка и даже не широкая.
Были у нас на практике два своих начальника от вузовской кафедры, один из которых, кап-три, который помоложе, отправился с нами в поход, другой постарше кап-два, остался на берегу. Последнему подфартило. Целый месяц в Лиепае на хорошем питании и без обязанностей – это всё равно, что отпуск. Но оба они сошлись в конечном пункте, в Балтийске, где мы должны были сойти с корабля, чтобы сесть на электричку и ехать к себе домой на перекладных. Они все время нашего пребывания на флоте мало нами интересовались, а вот тогда в день отъезда я их видел весьма взволнованными. Им предстояло самое трудное в их командировке – совладать с распоясавшимися студентами, на время потерявшими страх и совесть. Причем, толстый кап-два был главным ответственным. Наш кап-три молодой со своей задачей справился. Никто за борт не свалился. Сколько на борт посадил, столько и забрал. А вот старшему пришлось расплачиваться за проведенный в неге месяц. Они нашу братию знали хорошо и предвидели, что произойдет. Так и случилось. Мы не зеки и в последнем городе помещения, чтобы нас держать, не было и они были вынуждены после обеда распустить шатию и назначить вечером место сбора на вокзале Балтийска. Тем, кто не придет в срок грозили всяческими карами, только что не трибуналом и расстрелом. Мало у кого деньги были большие на тот момент, зато многие догадались и заказали деньги по почте в пункт высадки, и тут началось. Отправившись на почту и получив переводы, наши стали на радостях массово закупать спиртное и закуску. Все-таки месяц сухого закона большинству был непривычен и очень неприятен. Напивались по-разному. Большинство на вечерний сбор пришло, некоторых удалось отследить, привести в чувство и к поезду почти все собрались, но несколько человек напились до невменяемого состояния и к отходу не явились. Один из главных, кап-три, поехал в поезде с нами, второй, кап-два, из старших вынужден был остаться, искать штрафников и тащить их домой, можно сказать, за воротник. Из Балтийска до Риги ехали на электричке. Было поздно, после приключений и загула всем хотелось спать, поэтому спали, кто как мог. Кто на сидячих местах, а кое-кто и на узких полках обычного пригородного вагона. Местных в вагоне не было. Вероятно, перебрались подальше от подозрительной компании. В Риге удалось погулять по центру и вечером уже сели на настоящий плацкарт до Ленинграда. После возвращения уже в вузе был громкий разбор полетов и, как полагается, всем понаставили оценки. Я получил за практику четвертак, так как не всё было гладко и в моём заведовании, также были и троечники и пятерочники. Нарушившим дисциплину вкатили временные двойки, объявили выговоры и задержали выписку диплома, но потом всё равно отметки им переправили на положительные, зачеты и дипломы они получили, и как и все остальные отправились по распределению в разные места. Кто же будет портить показатели учебного заведения? Несмотря ни на что это приключение вспоминается с удовольствием. С тех пор вся техника раз пять-десять сменилась. Жаль, что корабли у нас за редчайшим исключением разделывают на металлолом. Наш разрезали в 1980 году. Сохраненных как памятники прошлого раз – два и обчёлся. А, так, с удовольствием бы приехал и походил по палубе и полазал бы по отсекам.