Я с детства видел, как прабабушка шила из разноцветных лоскутов одеяло и получалось иногда очень красиво. Я нашёл в книжке сказок красочные картинки с жар-птицей и прабабушка сшила мне сказочное одеяльце. Вот и эта история, в которой много страшного, но много и радостного, любви и нежности, спасающей из огня, сшита
как лоскутное одеяло из рассказов разных людей. Что-то было подслушано помимо воли
любвеобильных героинь истории. Часть исповедей раскрыл священник после того, как воинствующие безбожники выгнали его из церкви и избили, а верующие юные девушки и влюблённые в них ребята помогали ему скрываться и кормиться.
Начинается рассказ с тридцатых, а кончается сороковыми огневыми, когда немцы сжигали русских целыми деревнями, не жалея ни женщин, ни детей.
Тимофей хотел избежать раскулачивания, страшного не только зверским разбоем, когда с пеной у рта комбедовцы унижали и грабили зажиточных крестьян, а если выгоняемы из родного дома вместе с родителями и престарелыми бабушками дети называли комбедовцев фашистами, а те, обезумев от вседозволенности пинали детей в зубы, которые бедные дети выплёвывали из окровавленных ртов. Старики вспоминали с плачем последнего русского царя, при котором не было такого разбоя, не убивали миллионами голодомором, как в начале двадцатых и начале тридцатых, не расстреливали сотнями тысяч. Сколько свидетельств мученической жизни крестьян и казаков в три страшных десятилетия и все утверждали, что царь Николай 2 - ангел по сравнению с извергами после него, когда жуткий страх скрашивался только любовью
да и та была украдкой, лекарством от беспросветного унижения людей.
Пришлось бросать всё нажитое на Смоленщине и пробираться лесными тропами и болотными гатями с женой белоруской в Белоруссию. Тяжелее всего переносили эти скитания дети, но Тимофей говорил сыновьям, что иначе бы высланные в тундру они ели мышей и умирали голодной смертью, а дочерям, что они были бы изнасилованы охранниками на этапах пересылки, а потом загублены тем же голодом.
Конечно они останавливались и на какое-то время обживались на Гомельской земле, потом под Витебском в селе Тимофей заменил остаревшего и заболевшего кузнеца. И ему уже не хотелось скитаться дальше на запад, как уговаривала жена. Жена ему, конечно, не могла сказать всей правды, отчего ей не жилось спокойно в таком казалось бы благословенном селе. В семье завскладом, где она подрабатывала стиркой к ней приставал сладострастный наполовину еврей, наполовину цыган хозяин. Поскольку он не был нисколько православным. то и мольбы Елены его не брали. Один раз он накормил оголодавшую с раннего утра и до вечера работавшую женщину солёной рыбой, а когда та страшно захотела пить, напоил вином и охмелевшую заставил ласкать его так, как она и мужа разве что в бане лакала. А потом она уже не всё и помнила, что было. Но боялась сказать мужу не столько из-за себя, сколько из за-того, что муж может поднять на обидчика руку и сживут со свету всю семью.
То ли Бог её услышал, то ли судьба смилостивилась, но неразрешимая казалось ситуация разрешилась тем, что старшую дочь пятнадцатилетнюю красавицу Настю посватали на хутор. Во время свадьбы их родственник из соседнего хутора сказал Тимофею, что если он его допоит и докормит до смерти, то он оставляет ему свой дом и хозяйство, которое ему вести уже не под силу. Тимофей сначала неделю заставлял старшего сына, который был у него молотобойцем, самому учиться ковать,
а потом на неделю ушёл на хутор и они поправили с хозяином крышу, накосили и нагребли сена на корову и овец. Конечно и младшие дети и жена работали с утра до вечера. Лена даже однажды вечером опустилась перед стариком на колени и обливаясь горючими слезами целовала старику руки.
Тот также был растроган до слёз:
-Да что мне, старику надо, похороните меня по человечески. Если Тимоша скуёт железную оградку на могилу или хотя бы калитку да крест православный водрузит на
жёрнов поскольку и отец у меня был мельник и я начинал мельником. Отняли у нас мельницу, когда в колхоз стали сгонять, вот и пришлось нам к тётке, сестре матери в эти места переселиться. А здесь уж обжились. А ковать мне не столько пришлось, сколько Тимоше, но всё-таки из двух старых велосипедов я собрал не велосипед, это больше мальчишкам надо, а сковал тележку на велосипедных колёсах и на ней не только днями, а и лунными ночами возил землю, расширяя участок. Как ещё Бог уберёг, что однажды копая землю не только что мины, а и бомбу во время
заметил и аккуратно на своей тачке вывез и сбросил в яму, где прежде глину копали. Не всё сразу мины и бомбу , а постепенно. Последняя выскользнула из рук и взорвалась между ямой и речкой. Ну я лопатой ещё путь воде расчистил образовалось озерцо, потом я рыбы всякой запустил. От взрывов немного оглох а потом случайно нашёл клад, выброшенный взрывом. Потом я Тимоше покажу.
Дед Силантий выпил чаю из блюдца и продолжал:
-От том, что клад был я слышал, но не знал место. В первую мировую я воевал и был унтер-офицером, награждён Георгиевским крестом. С царём-батюшкой не только беседовал, но и христосовался. Вот уж самый человечный из всех владык! Если бы немцы свыше 60 тысяч не отравили газом, если бы не предательство, по другому бы всё складывалось! После ранения я ехал с офицером, с которым вместе в палате лежали и я его учил на гармошке играть, а он меня на гитаре. И уговорил он меня к ним заехать по пути на родину. От сестры его я был без ума: белокурая, голубоглазая, взгляд ангельский. Целовались, обнимались, я был на седьмом небе. И вдруг революция. Их какой-то родственник доказывал, что будет разруха, разграбление всего и вся, расстрелы и голод. Брат с сестрой вместе с ним уехали за границу, только при прощании он шепнул мне на ухо, что не всё золото увёз, а что сестру мне может заменить их родственница, не такая красивая, но рукодельница.
С этой девушкой мы сошлись и полюбили друг друга. А уже полыхала гражданская и вот в эти места она меня привезла к сестре-вдовушке. Что греха таить, пришлось мне и вдовушку пригреть, тем более, что жена всё не беременела, а сестра её забеременела почти сразу. Жена как бы обиделась и на неделю уехала в какой-то храм помолиться, а увезла вот этот самый клад, о котором мне призналась много позже, когда у нас с ней сын родился. Не надо было мне ему в детстве о хорошем царе рассказывать!
Тимофей с женой и детьми обжились на хуторе. Детям понравилась рыбалка на речке и на озерце. В лесу было немало ягод. Гостили на соседнем хуторе у Насти. Со сватами сложились родственные отношения. Когда Тимофей играл на гармошке, сват и сватья пели и плясали. Очень хорошо плясала русского и цыганочку сестра сватьи - совсем ещё молодая женщина, мужа которой посадили за частушки. Один раз, когда Тимофей выходил на улицу, она завела его за сеновал, обняла и поцеловала.
-Если б ты знал, Тимоша, как трудно без мужика, тоскливо без любви, а мне ещё и тридцати нет. Хочется с тобой зарыться в сено на сеновале и ласкать тебя нежно-нежно...
Губы её были медовые, глаза с поволокой и он не устоял от страстных объятий на сеновале, а потом она пошла домой, взяв с него слово, что он возьмёт удочки и догонит её. Конечно было не до рыбалки, когда любились на полу. У Лили было 4 куры и коза. Они всё-таки сходили на речку. Он поймал несколько ельцов и пескарей, трёх окуней, а она наломала берёзовых и осиновых веников для козы. После этого снова любились и она предложила ему полмешка старой, но ещё хорошо сохранившейся картошки.
Когда пришёл домой, Тимофей сказал, что обменял на рыбу. Тут же картошку пожарили и все с аппетитом поели.
После этого их тайные свидания продолжались и Лия буквально расцвела. Когда она уже сказала Тимофею, что беременна, пришло письмо от её мужа, которому половина срока заменили ссылкой в Тульскую область, работать на шахтах. Она к нему ездила, но об отношениях с Тимофеем сказать не решилась.
В конце тридцатых старшего сына взяли в армию. Хорошо не попал на Финскую войну, много было погибших , раненых и обмороженных. Муж Лили вернулся израненный с обмороженными ногами и через три месяца умер. Лиля месяц крепилась, но потом они снова стали встречаться тайно с Тимофеем. Той порой вторая дочь вышла замуж. Жених оказался родом смоленский и когда ездили на свадьбу, Тимофея стали уговаривать остаться, работать кузнецом в соседнем с родным районом. Лиля поехала с ним, а жена ждала , пока младшие закончат школу. Тимофей купил полдома и выкраивал время для ремонта. Лиля снимала угол у старушки, но помогала Тимоше клеить обои. Только приехала семья, не до новоселья, началась война. Лиля вспомнила, что недалеко от шахт был колхоз и наверняка была кузница. Они с Тимофеем поехали и устроились, а жена ни в какую не хотела переезжать, хотя немцы уже накатывались с запада. Дочери Тимофея с детьми еле успели не попасть в оккупацию и приехать к отцу. Настя устроилась на работу в Туле.
Сын Тимофея Иван вместе с подростками по подземным лазам пробирался в склад, где с давних видимо времён была подпилена наискось половица рядом со стенкой. Пока село не заняли немцы подростки во главе с Иваном кормили из склада свои семьи. А немцы согнали полсела в этот склад и хотели сжечь или расстрелять. Всю ночь Иван с друзьями и подругами выводили в первую очередь детей и женщин по подземным ходам. Им удалось спасти больше половины. Иван с другом Петром и ещё двумя парнями напали на часовых у склада, им удалось у двух выбить автоматы и ранить или убить, в темноте не очень было видно, трёх немцев, а четвёртый ранил в плечо Ивана. Петр успел открыть ворота и оставшиеся в складе высыпали на улицу. Все , кто мог ушёл в лес, захватив дома пилы и топоры, лопаты и немного еды. Так образовался стихийный партизанский отряд. Ютились в двух наспех срубленных домах. При редких вылазках убивали немцев и добывали оружие. Но старших, в том числе Ивана перебросили в другой партизанский отряд. Ему еле удалось взять с собой, как медсестру, любимую девушку Таню, вылечившую ему руку после ранения.
Немало русских сёл и деревень были сожжены вместе с людьми, да и жителям этого села, чудом спасшимся, при наездах и рейдах немцев приходилось спасаться по окрестным лесам и болотам.