Полюшко-поле,
Полюшко широко поле.
Едут да по полю герои,
Прошлого времени герои.
Ветер развеет,
Эх, да по зелёну полю...
Их удалые песни,
Прошлого времени песни.
Только оставит
Их боевую славу
И запыленную дорогу,
Вдаль уходящую дорогу.
©
Руни Олафсен осторожно коснулся своего синяка под правым глазом, поморщился, и уже в который раз одернул руку.
Сегодняшнее утро должно было стать для юноши важным и воодушевляющим, почти переломным моментом его жизни, ведь именно в этот день они с Леннартом условились наконец-то двинуться в путь, в сторону столь желанной и непостижимой Белопламии. Вот только все было совсем не так радужно, как планировалось. По крайней мере, для Руни, для которого раннее утро ознаменовалось тяжелым, ранним пробуждением и болью в ушибленном глазу, пообещавшей еще долго досаждать норвежцу вместе с шишкой, что он получил позавчера у дверей таверны. Норвежец разочарованно выдохнул и снова коснулся ушибленного и от того слезящегося глаза, словно проверяя, там ли еще синяк, и как будто смутно и пусто надеясь, что его там все же не окажется.
- Локи бы тебя побрал, - выругался себе под нос норвежец, стараясь подавить смазанные нотки отчаяния, ведь он ожидал от этого утра чего-то невероятного, а теперь даже не было достоверно известно, отправятся ли они сегодня в путь или останутся еще на один день, пытаясь разобрать бардак, оставшийся в таверне после вчерашнего вечера. Столько проблем, и все по вине одного и того же человека! Во всяком случае, Руни так считал и поэтому, сидя за стойкой, тихо ворчал на мельтешащего рядом и периодически рассматривающего синяк Леннарта. Тот, судя по всему, был просто в прекрасном расположении духа, несмотря на перевернутые столы его же детища, пару сломанных стульев и даже одно выбитое окно. В данный момент его больше интересовал новый набор деревянной посуды, который датчанин неизвестно откуда принес в таверну в шесть утра, тогда же, когда и соизволил вернуться сам, весь пропитанный элем и не особо уверенно держащийся на ногах. Зато энергии в нем было хоть отбавляй, и сейчас он всю ее пускал на расхваливание своего нового приобретения.
— Не-не-не-не, малец, — между делом заплетающимся языком повторял мужчина, — этот фингал тебе точно поставил не я, у меня бы вышло ровнее! Я уверен, что это был тот вояка, который подарил мне этот набор посуды, после того, как мы доблестно набили друг другу морды и неожиданно подружились! — ликовал Хеммингсен, и его увлечение посудой, в сравнении со всеми остальными качествами мужчины, казалось Руни почти нелепым, — и не бурчи, к обеду я точно со всем управлюсь, и мы двинемся в путь! Железно! — добавил Леннарт и стукнул кулаком по стойке, на что юноша лишь скептически приподнял бровь над здоровым глазом.
— Только взгляни на эти изящные кружечки! — икнул и восхитился датчанин, но после того, что произошло вчера, норвежец и слышать ничего не хотел об "изящных кружечках", да и о кружечках вообще. Руни перевел тоскливый взгляд на хаос, который царил в таверне, и перед его глазами уже в который раз ожило все произошедшее вчерашним вечером.
В нос как будто снова ударил кислый запах выпивки, смешанный с едой, и вот, Руни снова оказался во вчерашнем вечере. Юноша был раздражен, он пытался пробраться к затравленному Оскару, но кто-то больно сжал его плечо и отбросил назад. Руни зажмурился и развел руки в стороны, стараясь удержать равновесие, которое так старательно пыталось его покинуть, пока он невольно пятился. Все же устояв на ногах, юноша открыл глаза и увидел перед собой спину Леннарта.
— Не лезь, — почти грубо бросил датчанин, и в голове Руни сразу же забился целый фонтан противоречий и возмущений, потому что первые несколько минут он не понимал, что вообще происходит, и почему Хеммингсен не дал ему заступиться за Оскара. В его мысли даже закралось подозрение, что сейчас он тоже присоединится к остальным гостям и начнет издеваться над вором в качестве мести за морковку.
Все прояснилось, когда Леннарт подошел к мальчишке и, даже не глядя, перехватил кружку, которая в тот момент летела прямо в лицо датчанина, хотя изначально предназначалась и вовсе Оскару. Недолго думая, мужчина со всей силы швырнул многострадальную кружку обратно, прямо в лоб тому, кто ее до этого кинул. Руни показалось, что у воина, поймавшего головой деревянный предмет, едва ли не искры из-под век посыпались, и, собрав глаза в кучу, незнакомец упал головой на стол и перестал двигаться.
В таверне воцарилась мертвая тишина. Норвежцу уже была знакома такая массовая реакция народа на что-то, но то, как люди в свое время отреагировали на вопли Руни, было совсем не похоже на то, как они реагировали сейчас на Леннарта. Гости таверны застыли и старались не шевелиться, во всяком случае, первые несколько минут именно так и было. Хеммингсен тоже молчал, все это время сминая тяжелым взглядом каждого человека в таверне, не перепало только Брунгильде, Оскару и Руни. Осматривая присутствующих, мужчина был весь напряжен, словно зверь, готовящийся к резкому атакующему прыжку и, возможно, именно от этого ожидания нападения Руни, как и многие в таверне, дернулся, когда Леннарт заговорил.
— Вы, жалкие смерды, — голос Хеммингсена был низкий, размеренный, почти рокочущий. Датчанин не сорвался на крик, как этого от него, возможно, многие ожидали, но и без крика, резко чеканя каждое слово, мужчина демонстрировал вполне явную, почти осязаемую угрозу. Он оскалился и для того, чтобы окончательно сойти за зверя, ему не хватало только длинных острых клыков.
— Как в ваши тупые головы могло прийти, что вы можете так себя вести с теми, кто работает в моей, — Леннарт подчеркнул последнее слово каким-то особенным образом и повторил его, — моей таверне.
Оскар поднял взгляд на датчанина и удивленно выпучил на него свои большие зеленые глаза. Заметив это, Руни занервничал, как бы мальчишка не сболтнул чего лишнего в такой напряженный момент. Вместе с тем вояки переглянулись между собой и загудели. "Ты притащил этого щенка для веселья, ну, так не мешай, тиикарева твоя башка" - поднялся и рявкнул, судя по всему, самый смелый из присутствующих воинов, и несколько других поддакивающе заржали от его слов, придавая первому больше уверенности в себе.
А дальше все начало происходить так быстро, что Руни, кажется, едва успевал реагировать, почти точно так же, как в тот вечер, на набережной, когда они с Хеммингсеном только познакомились. Вот, Леннарт подлетел к своему не очень умному собеседнику, вот кулак датчанина врезался в лицо незнакомца и пересчитал ему зубы. После этого многие повскакивали со своих мест, кто-то набросился на Леннарта, а кто-то наоборот набросился на тех, кто набросился на Леннарта. По таверне начало летать еще больше предметов, чем летало до этого. В ход шла не только посуда, летали даже стулья, а кто-то и вовсе попытался кинуть стол, но не смог, и поэтому только с грохотом перевернул его. За первым столом отправились и другие, образовалась суматоха, все вокруг кричали, ругались, били друг другу морды, а головой своего бывшего собеседника Хеммингсен и вовсе выбил окно. Руни не мог поверить тому, насколько быстро атмосфера таверны из приятной и уютной превратилась в миниатюрное подобие Вальхаллы, а Оскар, тем временем, воспользовавшись ситуацией, юркнул в сторону двери и был таков. Заметив это, Олафсен облегченно выдохнул, а потом ему в глаз неизвестно от кого прилетела кружка, да с такой силой, что оставила после себя огромный фиолетовый синяк, и на какое-то мгновение перед норвежцем все поплыло.
Закончилась драка так же резко, как и началась, хотя в этом Руни был не уверен, потому что он видел только как большая часть людей выбежала вместе с Леннартом на улицу, кто-то даже вынес воина, который раннее поймал лбом кружку, и на момент всего этого балагана все еще видел тяжелые, обморочные сны. После, юноша увидел датчанина только утром, когда тот вернулся нетрезвый и с новой посудой в руках. Судя по всему, всеобщая драка закончилась таким же всеобщим примирением.
От погружения в мысли Олафсена отвлек Леннарт, который наконец-то набрался мужества отлипнуть от новых кружек и, подойдя к выбитому окну, начал заделывать его досками, при этом что-то любовно бурча про свою таверну. Далее мужчина расставил мебель по местам, выкинул прямо на улицу сломанные стулья и даже немного подмел. На большее, при всем запасе энергии, его не хватило, поэтому, завалившись прямо на один из длинных столов, Леннарт тут же захрапел. Руни окинул непонимающим взглядом всю эту картину, стараясь понять, как вчерашний Хеммингсен, сильный и быстрый, словно зверь, и вот этот пьяный, храпящий на столе мужик могут быть одним и тем же человеком. Норвежец закатил глаза и вздохнул, после чего дверь в таверну открылась, и в помещение вошла Брунгильда с ведром парного молока, которое она периодически брала у своего знакомого в Ньорд. Она прошла внутрь и окинула спящего датчанина вполне обыденным взглядом, уж кого-кого, а ее в данной ситуации ничто не удивляло.
— Доброе утро, Руни, — улыбнулась Брунгильда, подойдя к стойке, — будешь завтракать? — скорее только для вида спросила она, потому что ответ был очевиден. Норвежец кивнул и почти смог проигнорировать знакомое жжение на щеках, после чего, сделав некоторые приготовления, они сели завтракать.
В дальнейшем время тянулось очень медленно, несмотря на то, что Руни не сидел без дела, а помогал Брунгильде закончить уборку или смотрел, что еще можно взять с собой в дорогу. Мысленно он корил себя за то, что так рано встал, ему ведь так хотелось выйти как можно раньше! А теперь юноше приходилось смотреть на то, как сладко спит Леннарт, и завидовать, потому что у него самого сна больше не было ни в одном глазу, даже в здоровом. Тем не менее, норвежец еще смутно надеялся, что хотя бы в обед они отправятся в путь и, действительно, ближе к полудню Леннарт исполнил свое обещание и наконец-то соизволил проснуться. Вид у мужчины был потрепанный, а одна щека и вовсе густо раскраснелась из-за того, что датчанин, судя по всему, все это время лежал именно на ней, но, тем не менее, Хеммингсен выглядел очень довольным и удовлетворенным. Да и как в итоге оказалось, собирать ему тоже осталось немного, поэтому, закинув как можно больше провизии и взяв с собой оставшиеся необходимые вещи, Леннарт вскоре объявил, что они готовы отправляться. Тогда как раз только немного перевалило за двенадцать дня, и быстро, как-то даже скомкано попрощавшись с Брунгильдой, Руни и Леннарт вышли из таверны и отправились в путь.
До деревни Вобен, их первого пункта назначения, было всего полтора дня пути, но у норвежца создалось впечатление, что они вышли из таверны всего на пару часов и сейчас вернутся обратно, поужинают втроем, с Брунгильдой, и снова откроют таверну для местных гуляк. Юноша даже несколько раз обернулся, взглянул на староватое здание и взволнованно нахмурился, словно что-то обдумывая, какая-то жгучая неприятная мысль все не давала ему покоя, и от того даже ноги казались какими-то тяжелыми. Но то, что его беспокоило, он высказал Ленарту только тогда, когда они уже шагнули в местный лес, и разнообразные запахи трав приятно и успокаивающе защекотали в носу.
— Леннарт? — тихо и неуверенно отозвался Руни, подняв взгляд и взглянув на лицо датчанина, который в этот момент выглядел удивительно умиротворенно. Его взгляд, обычно тяжелый и сосредоточенный, сейчас хоть и не был менее сконцентрированным, но все равно не обжигал этой странной, кипучей силой, что обычно горела в его жилах, хотя та, несомненно, никуда не делась.
Услышав оклик, мужчина едва ли не удивленно посмотрел на юношу, и оный понял, что за все время их знакомства почти ни разу не заговаривал с ним первый вот так, без весомой на то причины.
— Ленни, — отозвался Хеммингсен, — ты можешь называть меня Ленни, ты помнишь? — подметил датчанин и улыбнулся.
— Ленни, — мгновенно исправился юноша, — Ленни, ты оставил всю таверну на свою женщину? Ты не боишься?! — и после сказанного Руни почему-то поморщился, в голове этот вопрос-претензия звучал намного лучше, но будучи озвученным стал каким-то неказистым.
Леннарт непонимающе приподнял одну бровь и почесал слегка отросшую щетину.
— На какую такую женщину? — полюбопытствовал датчанин, но не успел Олафсен ответить, как Леннарт, судя по всему, сам все понял и, остановившись, громко рассмеялся.
Его смех, кажется, бурей разнесся по всему лесу, поднимая в небо стаи местных птиц и вызывая у норвежца волну непонимания, смешанного с негодованием.
— Ты о Брунгильде, что ли? — едва успокаиваясь, пропыхтел мужчина. — Да если бы у меня была такая женщина, как Брунгильда, — он не закончил, так как его одолела новая волна смеха.
Вдоволь отсмеявшись и несколько раз задев самолюбие Руни, Леннарт наконец-то продолжил идти и одновременно с тем удосужился объяснить, чем была вызвана такая реакция.
— Брунгильда не моя женщина, Руни!
— Это я уже понял, — огрызнулся норвежец.
— Просто однажды она пришла ко мне в таверну и сказала, что ей некуда идти, а я не мог бросить ее на улице, — Леннарт хмыкнул, — но многие думают так же, как ты, поэтому никто ее не тронет, никому не хочется иметь со мной дело! Да и я уже оставлял на нее таверну, когда уходил в море, — в этот момент догадка Руни о том, кто такой Леннарт, подтвердилась.
— К тому же, она и сама может постоять за себя, не клюй на ее обманчивую хрупкость, как лосось!— хохотнул датчанин. — Она так меня огрела, когда я попытался с ней заигрывать! Сказала, что любит одного единственного на всем белом свете! — на последней фразе Леннарт попытался передразнить манеру речи Брунгильды, но выглядело это совсем не зло, даже наоборот, особенно, когда датчанин несколько раз моргнул, изображая строющую глазки женщину.
Руни в тот момент испытал смешанные чувства, ему было смешно, и одновременно с тем хотелось заступиться за Брунгильду, и ее чувства к кому бы то ни было. Посему лицо Руни в конечном итоге выразило только недоумение, на которое датчанин пожал плечами.
— Женщины, — протянул Хеммингсен и развел руки в стороны, — в любом случае, я знаю, что она справится со всеми своими обязанностями, не переживай за нее, — уверенно заключил мужчина, и между путниками снова воцарилась тишина, которую перебивало только пение лесных птиц и шелест лиственного ковра под ногами.
Руни вздохнул и предпочел поверить словам Леннарта, хотя после увиденного в таверне он не мог ни в чем быть уверен до конца. Одно дело, как ему казалось, уйти в море с другими воинами, и совсем другое - уйти в Белопламию, в поисках которой многие погибают или исчезают бесследно значительно чаще, чем в морских походах. Кому-то достаточно будет сказать, что Леннарт погиб в Белопламии, и ему поверят, и тогда вся защита Брунгильды растает как роса на опушке этого леса под лучами солнца. Мысли Олафсена становились все тяжелее и тяжелее, они, казалось, почти физически давили на голову юноши, а потом голос Леннарта обрубил их все разом, словно топором.
— Руни, так может, ты скажешь наконец? — юноша, только что вынырнувший из омута размышлений, вновь поднял немного потерянный взгляд на датчанина, — что за правду ты ищешь в Белопламии?
Норвежец опомнился и поморщился. То, что Леннарт не забыл о его словах, показалось ему почти удивительным, но от того не менее неприятным. Пытаясь отдалить момент откровения, Руни попробовал перевести разговор в другое русло.
— А ты зачем туда идешь? — и Леннарт, услышав это, ухмыльнулся, прекрасно понимая, что пытается сделать Олафсен.
Руни сразу стало неловко от такой ухмылки, но он все равно не понял, что его идеальная стратегия потерпела крах в самые первые минуты своего существования. Датчанин же, несмотря на то, что сразу же раскусил юношу, все же решил поддаться ему, и внутренне Олафсен едва ли не ликовал.
— Я уже был там однажды. Почти там. И хочу вернуться, — Леннарт улыбнулся, а глаза Руни от удивления распахнулись настолько сильно, насколько вообще могли.
— Ты... что? — вкрадчиво едва выговорил юноша, и оба путешественника снова остановились.
— Я был рядом с туманной завесой и даже разговаривал с тиикари, — продолжил датчанин, искоса наблюдая за реакцией Руни, — когда они принимают человеческий облик, они разговаривают с тобой как люди. Но когда они находятся в своём истинном обличии, они не могут разговаривать как люди, и тогда их голоса как будто звучат у тебя в голове, непередаваемое ощущение, — мужчина протянул последнюю фразу, понизив голос почти до шепота.
Пока тот говорил, Олафсен снова перевёл пристальный взгляд на своего собеседника, замер, и словно зачарованный начал вслушиваться буквально в каждое сказанное им слово, при этом стараясь не дышать, чтобы ничего не упустить.
— Это ты хотел услышать? — взглянув в глаза норвежцу, с ухмылкой спросил Хеммингсен.
Где-то полминуты они смотрели друг на друга, ничего не говоря, и только после датчанин прервал паузу, и, вместе с тем, оба путника вновь зашагали вперед.
— Меня даже приглашали на полуостров, но я отказался, — пожал плечами Леннарт, пытаясь выглядеть как можно более скромно, что ему совсем не шло.
— Что?! — воскликнул Руни.
— Что? — удивился мужчина в ответ.
— Тебя звали на полуостров, и ты отказался, ты в своем уме?! Чем ты вообще удостоился такой чести?! О, Фрейя-мать, что с тобой не так... — вздохнул норвежец и закатил глаза.
— Какой ты сегодня оживленный! — хохотнул датчанин, на что Руни только демонстративно сдвинул брови. — К сожалению, это очень длинная история, а я и так уже много тебе рассказал, малец! Теперь твоя очередь, давай-ка, начинай, сэр "я не умею переводить разговор на другую тему незаметно от Ленни" из города Тоге! — воскликнул мужчина и потрепал светлые волосы Олафсена, заставив их топорщиться в разные стороны.
Если бы Руни мог нахмуриться еще больше, он бы это сделал, но его брови уже не могли двигаться навстречу друг другу, поэтому юноша только фыркнул от безысходности и нервно пригладил волосы обратно. Отступать ему было некуда, он сам задал такие правила "игры" и теперь был вынужден следовать им же. Ко всему прочему, юношу одолевало жгучее любопытство касательно Леннарта и Белопламии: что же такое могло произойти, что тиикари сами позвали его в Белопламию? Еще немного помявшись, Олафсен решил, что если он тоже расскажет немного о себе, то Хеммингсен продолжит.
— Я... Понимаешь, тиикари... — норвежец запнулся, говорить об этом ему явно не нравилось, — тиикари, они... — наконец, собравшись с мыслями, продолжил юноша, но его рот неожиданно закрыли рукой и заставили замолчать.
— Тихо, — вкрадчиво проговорил датчанин, остановился и осмотрелся, — мне очень жаль перебивать тебя, но мы здесь не одни, — промолвил он и убрал руку от лица Олафсена.
Юноша что-то возмущенно проворчал и тоже осмотрелся, при этом не понимая, что же такое услышал или увидел Леннарт, потому что сам Руни ничего не замечал.
— Ты слышишь? — прошептал датчанин, и только тогда до слуха Руни дошел едва уловимый хруст веток, судя по всему, еще достаточно далекий.
— Это может быть как лось, так и медведь, — предположил мужчина, — он еще далеко, но если это медведь, то он наверняка уже учуял нас.
Со стороны чащи снова послышался хруст, только в этот раз более заметный, и это заставило Олафсена напрячься. Особенно не радовали мысли о медведе, хотя и разъяренный лось вряд ли был животным, которое каждый желает встретить в глухом лесу.
Датчанин потянулся к скандинавской двусторонней секире, что висела у него на бедре и, взяв её, выставил перед собой.
— Держись за мной и не вздумай убегать, — полушепотом скомандовал мужчина, и у Руни даже мысли не возникло ослушаться его в такой ситуации.
Быстро оказавшись за спиной датчанина, юноша сглотнул, потому что хруст веток и шорох стали слышаться чаще и намного более явно. Что-то действительно неумолимо приближалось к ним, и Леннарт приподнял топор, чтобы мгновенно атаковать, если зверь окажется агрессивным. В последнем Руни даже не сомневался, и те секунды, когда треск усиливался и приближался, казались ему до безобразия растянутой во времени вечностью. Когда в чаще мелькнул светлый силуэт, юноша уверился, что это, во всяком случае, не медведь, но это мог быть белый лось, которых изредка могло посчастливиться здесь увидеть. Леннарт сильнее сжал древко секиры и напряг руку, чтобы атаковать, тогда как существо уже без зазрения совести ломало всякие преграды, пока перед ним не расступились последние ветки, и путь не оказался абсолютно свободным. Датчанин с присущей ему скоростью дернулся вперед, намереваясь осуществить удар.
Меньше всего Руни и Леннарт ожидали, что на них из чащи выпрыгнет светловолосый мальчик на белом осле.