За детство счастливое наше,
Спасибо родная страна!
Детство было у каждого, я и не
знал, что у него было такое?
В большом воинском эшелоне, мы ехали на срочную службу в нашу Советскую армию. Мы уже проехали половину Западной Сибири, всю Восточную Сибирь, обогнули озеро Байкал, проехали всё Забайкалье и Дальний Восток. Когда дальше ехать было уже некуда, нас пересадили на теплоход, - «Туркмения». Во Владивостоке, нас переодели в одежду цвета хаки и кирзовые сапоги. Кроме людей, - цвета хаки, на теплоходе почти никого не было, мы шли по морю двое суток.
Сначала, мы попали в танковый полк, потом нас стали выбраковывать, того кого оставили, сделали танкистом, остальных по разным частям разобрали. У кого была нужная нашей Родине профессия, устроились лучше, чем в танке, но не сразу. Сначала, мы прошли карантин, один большущий карантин, для маленьких частей, численным составом, батальон и меньше. Наших земляков-сибиряков, в карантине оказалось очень мало. Ребята с Севера и Урала, были нам, как-то ближе, чем с Дальнего Востока и Европейской части России.
Среди нас выделялся один призывник немного старше нас, - Гайнулин. Вернее сказать он выделялся тем, что как раз, ничем не выделялся, хотя должен был выделяться. Только в 1988 году был снят фильм, - «Собачье сердце», в котором артист Толоконников замечательно сыграл роль Шарикова Полиграфа Полиграфовича, бывшую собаку, путём операции превратившегося в человека. Наш Гайнулин, уже в 1967 году, был живым воплощением внешнего облика Шарикова, ему эту роль можно было играть без грима.
Роста он был небольшого, ноги у него были кривые, лицо покрыто каким-то пушком, даже подстриженным в ноль, он всегда выглядел лохматым. Большие его сморщенные губы, окончательно обезображивали его лицо, его низкий с переливами голос, был вкрадчивым и неприятным, слушая его, ты чувствовал себя, уже его подельником. Он действительно, шёл на разные преступления, не задумываясь, увлекая за собой других, более желторотых «птенцов». Лично мне было сразу видно, что «терка жизни» уже оставила на нём, не один свой след, а несколько. Все мои предположения, оказались верными, но это я узнал, только года через полтора.
Мне повезло, что он был уже шофёр со стажем, и его отправили, после карантина, служить в автобат, иначе пришлось бы, нам с другом, сменить казарму на камеру. У моего друга, тоже были очень дурные наклонности, но он, - земляк, работали с ним на одном заводе, жили не очень далеко, друг от друга, было о чём поговорить и не только. Моему другу, Гайнулин был близок по своему мировоззрению, а мне просто интересен, как разновидность человеческой личности. Человека с такой судьбой я никогда не встречал раньше, и, слава богу, никогда не встречал позже. Можно конечно всё свалить на судьбу, на обстоятельства, но это всё равно не может быть оправданием.
Поскольку наш знакомый шофёр Гайнулин служил в автобате, он был на много свободней, чем мы, сидевшие за колючей проволокой, военной авторемонтной мастерской, которая больше походила на завод. Мы даже не могли предположить, что когда-то увидим его снова, но автомобили ломаются, их надо ремонтировать, а больше было негде, только у нас. В качестве прикомандированного шофёра, к своему автомобилю ЗИЛ-157, подлежащего ремонту, мы снова увидели нашего знакомого Гайнулина. Армия не сделала его другим человеком, он сразу сходил в самоволку за бутылкой водки, жаль, что моего друга и земляка отправили в наряд караульным. Я не мог полностью заменить его, в предстоящем распитии спиртного.
Этот прикомандированный, умудрился сходить на пост, и там поделиться водкой с моим другом, прямо под проливным дождём, потом ему пришлось сушить свою одежду. Хорошо, у меня был каптёрщик знакомый, нашёл ему сухую одежду на время, и то советовал не показываться в ней, нашему старшине. Мне интересно было послушать о его жизни, пусть даже до армии, поэтому, мы с ним закрылись в бытовой комнате старой казармы, той самой, где мы познакомились в карантине. Один без присмотра он мог натворить всё что угодно, он был человеком, не понимающим, что можно, а что нельзя.
За дверями этой комнаты, шумели прикомандированные шофёры, которые не очень-то подчинялись нашим командирам, а те в свою очередь распустили их, как могли, потому, что не хотели иметь с ними, лишни проблем. Всё это воинство напоминало больше банду махновцев, чем регулярную Советскую Армию.
Прежде чем закрыться в бытовке, Гайнулин прихватил с собой гитару и армейский бушлат, видно выпитая водка, не сильно согревала и веселила его. Раньше я не знал, что он умеет играть на гитаре, оказалось, что он играет куда лучше всех в роте, кроме каптёрщика, но тот вообще был когда-то одарённым ребёнком, и играл на скрипке в местной филармонии до самой армии. Только, Славку каптёрщика, не просто было уговорить взять в руки гитару, не знаю почему, вроде музыкант, а вот подишь ты.
А наш товарищ наоборот, как будто, дорвался до, чего-то ранее запретного, а теперь вдруг разрешённого. Пел он разные песни, в том числе и цыганские, которых раньше я не слышал, он пел их на языке оригинала. Я не выдержал и спросил его: «Ты же, вроде – татарин?». Он, отложил в сторону гитару, закурил, как я понял косячок с анашой, и начал мне рассказывать о своей жизни, оказалось, мы ехали с ним через всю Сибирь в одном эшелоне.
Его призвали прямо с буровой, на территории нашей области, а до этого он работал в Тюменской области, там военкоматы злобствовали не так сильно. Ему удавалось отлынивать от службы в армии несколько лет, а тут вдруг раз и уже Сахалин. Да он, - татарин, но языка родного он не знает, так же как и родителей, говорят они из тюрьмы не выходят, что отец, что мать.
Вырос он в детском доме, где ходил, в белой рубашечке с пионерским галстуком, и коротких штанишках на помочах. С двумя такими же пионерами, он ограбил кассу детского дома, и сбежал, куда глаза глядят. До самой осени они бродили по просторам нашей большой Родины, пока не началось похолодание, а денег на тёплую одежду уже не было. Не всегда сытое и редко обогретое существование, надоело его товарищам, и они пошли сдаваться в ближайшее отделение милиции.
Не таков был подросток Гайнулин, он не хотел расставаться с украденной свободой, да только свободой, потому, что денег у него уже не было. Он шёл по сельской дороге, ночевал в стогах сена, воровал помаленьку, чтобы не умереть с голода, и уже думал о смерти в следующем стогу, когда он увидел цыганский табор. Ноги сами понесли его к людям, цыгане приняли его, накормили, переодели, как могли, так он стал цыганом. «Цыган, - это не нация, это профессия», - закончил первую часть своего рассказа Гайнулин.
«Вот и выходит, что я цыганский татарин», - прослезившись от попавшего в глаза дыма от, уже моей сигареты, сказал собеседник, а мне показалась, что он всплакнул о своей нелёгкой судьбе. Он рассмеялся, и вернул мне, пачку моих сигарет, которые ещё пару минут назад, были ещё в моём кармане брюк галифе. В целой части, один я не ушивал этих брюк, не вставлял проволоку, в подшиваемый подворотничок и не носил ни одного значка. На висящей, на верёвке гимнастёрке Гайнулина, тоже были погоны рядового, и не было ни одного значка, а говорят, что цыгане любят яркое и блестящее, но он же не рождён был цыганом.
Я поверил ему, что цыган, - это профессия, потому, что сам видел среди цыган много, очень русских и очень не русских, но не цыган, а людей таборной национальности. Гайнулин никогда бы мне этого не рассказал, если бы не дождь, не водка и не косячок анаши, он не баклан какой-нибудь. Он и меня как друга хотел угостить, анашой, показывал какой у него в портсигаре лежит заплесневелый шарик, этой дряни. Шёл 1969 год, когда говорят, что в СССР не было наркоманов, я ни с кем не спорю, а зачем? Наверное, их было меньше и то хорошо.