Должен предупредить сразу: на фотографии не Ники. Во-первых, Ники девочка, а во-вторых, возле мотоцикла с зонтиком в руке стоит просто один из тех пострелов маленького городка Маук, глядя на которого понимаешь, что именно они – наше будущее, как носители генофонда, ибо им насрать на интернет и компьютерные игры, на мифы о нанотехнологиях, и 3D принтерах. Они тощие, юркие и вечно голодные. И они просто проводят лето.
Они купаются от удовольствия и до посинения, жгут костры для согрева своих тощих и неокрепших тел, загорают до облезания кожи, объедаются ворованными незрелыми яблоками и пережженной на костре и не соленой молодой картошкой, что бы заглушить нестерпимый жор. Разбивают в кровь коленки, продираясь через бурелом в поисках грибов и ягод, мастерят рогатки, ловят рыбу, и запекают в глине свою добычу. После чего страдают ужасным поносом, но идти домой, признавая свое поражение в единоборстве с природой, для них – это признак слабости, что смерти подобно. Так, настоящие пацаны, не поступают.
Итак, городок Маук, между Касли и Верхним Уфалеем, озеро с западной стороны города. Я зарулил туда часов в восемь утра. Стартовал на рассвете из любимого мной Михайловска, от товарища, а точнее из прилегающего к городу села Воронино, но мы все привыкли говорить Михайловск – для лучшего понимания всеми непонимающими. Вот скажи вам, что дело было в Воронино, как долго вы будете чесать в затылке, уточнять какой уезд, губерния, переспрашивать, а случаем не в Пеньково, хотя и его местонахождения вам не известно. А тут Михайловск, и сразу понятно, откуда выросли ноги.
В общем, я выехал в свой первый рассвет месячного отпуска. Денежек было не так, чтобы очень, но до северного или южного моря, я вполне мог добраться, если бы захотел, но не хотел. Думал просто помотаться по среднему Уралу, вплоть до границы с Казахстаном. А почему через Михайловск – традиция, однако, а еще его можно уверенно назвать аэродромом подскока, перед самой линией фронта. А чужое колесо я обмочил еще в Екатеринбурге – возле нашего подземного гаража много машин стоит, и стоят так удачно, что при сильном желании на них даже насрать можно.
Комната в доме, где я перекантовывался в Михайловске, имела отдельный вход. Так что я мог спокойно, не мешая домочадцам, курсировать до импровизированного гаража, и проводить последние проверки техники и экипировки. Итак, закончив все вовремя, я ночью выкатил Вуди из хозяйского коровника, прикрыл дверные створки, и, не заводя мотора, утолкал мотоцикл подальше – зачем беспокоить ревом мотора малолетних детей товарища, тем более, что мы попрощались еще вечером.
Выкатив мотоцикл на дорогу, я завелся, прогрелся, включил спокойную, приглушенную музыку, и двинулся через плотину в город, выбравшись, вскоре, на главную трассу. И вот тут как с цепи сорвался – почти сорок пять километров полного сумасшествия на пустой и хорошей дороге.
Из динамиков рвет Clawfinger - 1993 Deaf Dumb Blind это их самый первый концерт. Выжимая сцепление, и выкручивая в такт почти до отказа газ, двигатель вторил припеву: Nigger – Niga, Niga, Niga, Niga. Nigger – Niga, Niga, Niga, Niga. В куплетах я ускорялся, или сбрасывал скорость планировием. И, наверно, вполне даже мог уронить мотоцикл в бешеном ритме танца. Но вот я въехал в рассвет, и уже приближалась дорожная вилка перед Арти, где всегда стоит гаишный пост, и где меня уже штрафовали за езду без шлема, простив больший штраф за превышение.
Сменив музыку и перейдя на свой обычный стиль, я спокойно миновал пост, и двинул в сторону старинного городка Касли. Как-то имел честь посетить его проездом и мне очень понравилось. Решил познакомиться поближе. Плеер постепенно выдавал песни из сорока поставленных подряд имеющихся у меня концертов Челентано, а мотоцикл так же постепенно приближал меня к моей первой цели: Старые Арти, Нязепетровск, которому я посвятил около получаса, Верхний Уфалей – еще полчаса, приближался Маук, когда меня припекло так, что ехать дальше, стало просто невозможно.
Сбросив скорость, стал присматривать местечко для остановки. И внезапно узрел крохотное озеро, отделенное от дороги лишь жидкой полоской кустарника. Почему бы и нет, подумал я и свернул к нему. Сразу же развернул мотоцикл на выезд и только тогда заглушил движок, выключил музыку и снял шлем. Осмотрелся. Похоже, что здесь тупо прошлись один раз бульдозером, срезав кусты: слева озеро, справа непробиваемая стенка из деревьев и кустарника. Впрочем, нет, вон есть дырка, в которую я и сунулся полюбопытствовать. И был удивлен, узрев внутри заросший глубоченный овраг с очень крутыми склонами. Соваться туда можно было только по страховочной веревке. В общем, пляж представлял собой вполне приличное место для стоянки.
Первым делом, снял косуху, обувь и беспалые перчатки. Далее первый свите и первые, кожаные джинсы. Потом второй свитер и вторые матерчатые джинсы. Майку с длинным рукавом и кальсоны. Вторую майку, с короткими, и плавки решил оставить, а вот от носков избавился незамедлительно. Вытащил из сумок бриджи и тапочки, напялил их на себя, закурил косяк, облокотился на мотоцикл, заваленный кучей шмоток, и расслабился. Покуривая, я глядел на озеро, недалеко, буквально за углом, располагался Маук. Слева высокие кусты плотной стеной протянулись от живой стены, что возвышалась за моей спиной до самого озера, имея в середине проход размером в стандартную комнатную дверь.
Ага, подумалось мне: это ж-ж-ж неспроста. И я уверенно направился туда сбросить отработку, машинально отмечая, пролезет ли в этот проем мотоцикл. Да, за кустами была еще одна дырка в овраг, куда можно было присесть, и, удерживаясь руками за деревья, делать и более важные дела. Я прошел дальше – хорошая трава, озеро, к которому уже трудно пробиться, практически заканчивалось, и лабиринты из кустарников и деревьев, уходящие вдаль – вполне подходить, чтобы где-то в зарослях разбить ночной лагерь.
И я решил посидеть на пляже часов до пяти – поесть, отдохнуть, покемарить, поболтать с аборигенами – всегда же интересно поболтать с людьми, когда ты под кайфом, а они нет. И чем моложе человек, тем интересней – ты его провоцируешь, а он сердешный не понимая, в чем суть, режет свою правду матку. Режет и шьет ее, режет и шьет, режет и шьет. И еще злится, что его не понимают, а объяснить он ничего не может потому, что он, как лоскутное одеяло, сшитое из различных обрывков знаний, ничего не может противопоставить любому цельному и неделимому произведению искусства. И еще гордится, зараза, своей лоскутностью.
Потом смотаться на пару-тройку часов в Касли, вернуться обратно к озеру и встать лагерем за кустами… Упс, а вот и первый. Из-за угла выполз, на трайке-скутере вполне себе нормальный мужчина, ехавший стоя. Два колеса располагались спереди, а на площадке, вынесенной сантиметров на тридцать вперед, стояла девочка лет десяти. Она опиралась спиной на рулевую тумбу, и обхватывала ее сзади руками – этакая носовая фигура парусника. Именно она первая посмотрела на меня. Затем голову повернул мужчина, через секунду затормозил, и сразу же повернул на пляж.
К тому времени я уже привел в порядок вещи, поел и пил чай, развалившись, на матрасе. Рядом лежал раскрытый зонтик – по несколько странному взору мужика, мне показалось, что он принял меня за принимающую солнечные ванны проститутку, манерно попивающую шампанское. Трайк плелся черепашьим шагом, но таки доплелся до меня.
– Здравствуйте, вы откуда будете? – спросил он меня.
– Да так, катаюсь.
– А с какой скоростью катается ваш мотоцикл?
– А ваш, с какой шагает?
– О-о, вы сразу заметили, что мы с дочкой вышли на пешею прогулку.
– Конечно, заметил – если бы вы выехали на посиделки, вы бы присели на седушку скутера.
– Михаил.
– Декс.
– Ну, ну, не огорчайтесь, у вас еще все впереди.
– А вы вообще в окружении, но не сдаетесь, держитесь молодцом.
– Вы ошибаетесь – это они уползают.
– Но земля-то круглая, – черт, подумал я, первый раунд за ним. – А все-таки, Михаил, почему вы едете стоя?
– У дочки болят суставы. Ей трудно ходит, вот мы и совершаем, таким образом, пешие прогулки.
От неожиданности я потерял дар речи. Боже, как же мне стыдно:
– Извините меня.
– Ничего, ничего, я же сказал, что у вас еще все впереди.
Ничего не скажешь, мило познакомились, мило поговорили. А ведь он давал мне шанс, к перемирию, когда представился. Но, с другой стороны… да нет другой стороны – я нахамил ему с самого начала, а он честно ответил на мой прямой вопрос. Вот тебе и пример вежливости и открытости в одном флаконе. Если я так буду себя вести, то могу вообще дальше Касли не ехать – побьют как бешеную собаку камнями за чванство. Я же знал, что в деревнях и маленьких городках, принято здороваться. Да уж, обкурился с утреца. Да какой там – с ночи до утра дую. Вот и нарвался. Хотя… мужик сам задел тему скорости. Блин, так это он меня спровоцировал? А я попался. Ладно. Но тут из-за угла появился парень лет тридцати, и уверенно направился к нам.
Познакомились, и стали мило беседовать, обо мне, моем мотоцикле, моем путешествии, моем образовании, и моем призвании в этой жизни. Очень любознательные люди – сразу видно, что мое их интересует и волнует намного больше чем свое. Я, конечно, понимаю их, но, все же, я не лекцию приехал читать на тему «Я и мой байк». Впрочем, долго они не задержались, удалились каждый по своим делам. А вскоре, появляются мальчишки. Они зашли на пляж, спокойно, совсем не удивившись моему соседству. Поздоровались, расстелили на земле покрывало, побросали на него полотенца с полиэтиленовыми пакетами, и залезли в воду. Вот тут-то и начались крики и визги.
Вволю наплескавшись, они вылезли на берег, вытерлись, и, чинно рассевшись на покрывале, вытащили из пакетов не хитрую снедь: бутерброды, огурцы, помидоры, яблоки и бутылки с газировкой. На машине приехали двое мужиков, забросили удочки, и, минут через двадцать уехали, ничего не поймав. Я сидел на берегу, укрывшись от палящего солнца зонтиком, и опустив ноги в воду. Похоже, что эта лужа воды, метров двадцать-тридцать в диаметре, была родникового происхождения – от холода у меня сводило пятки. Я оглянулся, и спросил у пацанов как тут глубоко, и получил ответ, что из них еще никто не смог достать дна, а обрыв начинается в метре от берега. Я задумался, если озеро питают родники, то куда же уходит лишняя вода? Может здесь есть какая-то подземная река?
Мальчишки ушли. Я целый час был один, пока не появились двое парней на Урале с коляской, на которой торчала турель под пулемет. Мой мотоцикл их не заинтересовал, впрочем, как и я сам, но мы поздоровались, перекинулись парой слов, и они уехали дальше. Через час снова появились давешние мальчишки, но уже налегке – только полотенца и маска, для подводного плавания. Они принесли из леса, с другой стороны дороги, охапку дров, разожгли костер, и полезли в ледяную воду. Вновь крики, визги и вопли радости. Дорожка между спуском в воду и костром быстро стала мокрой и скользкой – кто-то даже упал на ней, и тут же вновь бросился в воду залечивать ушибы.
Они склевали у меня два пакета карамели, выцедили пару термосов чая, запивая им наструганные мной бутерброды, замочили мокрыми труселями весь мой надувной матрац, и предприняли несколько попыток стрельнуть сигареты. На последнее я благоразумно отказывал им в грубой форме, что бы отбить охоту для повторных попыток. Но они, попыхивая, в наглую, своим запасом, только интересовались:
– Тебе что, жалко?
Я несколько раз рассказывал им про пчелку, ее жалко, елку, а потом просто стал посылать всех в задницу. Пацаны смеялись, и с разбегу прыгали в воду, обдавая меня холодными брызгами.
Часа в четыре пришли парни, лет по двадцать. Я начал, потихоньку собираться. Парни словесно накостыляли пацанам, постоянно спрашивая их: Опять курили, почему до сих пор не дома, не простыли и когда же вы окончательно посинеете? Я уже садился на мотоцикл, как они подошли ко мне. Мы поздоровались, чутка поболтали, я завелся, включил музыку, и, попрощавшись с каждым за руку, и с пацанами тоже, уехал.
В Касли я купил две селедки пряного посола и все, что к ним полагается. Как и рассчитывал, в восемь часов у озера уже никого не было. Быстренько прошмыгнул на мотоцикле к присмотренному месту, и разбил лагерь. После чего развел большой костер – спасибо, пацаны оставили немеренно дров, и стал чистить рыбку. Кишки и головы решил выбросить в озеро – рыба любит воду, заодно и руки помою. Недолго постоял у самого края воды и выкурил косячок, любуясь закатом. Вернулся в лагерь, костер еще не прогорел, вдобавок, мне показалось, что углей получается мало, и я добавил дровишек – хотелось приготовить печеный картофель. И тут услышал тихие шаги.
Были слабые сумерки, и, оглянувшись, я смог разглядеть гостя. Это была молодая девушка, почти девочка, но уже сформировавшаяся. Симпатичное лицо, не очень длинные, светлые волосы. На ней было надето что-то типа ночной рубашки, до середины бедра, с короткими рукавами и большим вырезом. Она шла босиком, медленно, завороженно двигаясь – я проследил ее взгляд – прямо к моей рыбке пряного посола! А еще она была мокрая, наверное, купалась. Я решил пошутить:
– Сударыня, почему вы мокрая, на улице, что идет дождик?
Было видно, что она слышит меня, но вектор ее движения не изменился. Она подошла к складному столику, опустилась на колени, и начала есть рыбку. Черт побери, она начала поглощать мою рыбку пряного посола. Без маслица, перчика, лучка, уксуса, хлеба, печеного картофеля и водки – да она святотатствовала!
Похоже, что мой ужин накрылся медным тазом – как мне отобрать рыбку и прогнать эту сумасшедшую? Ладно, еще не все потеряно – у меня есть пара банок тунца. Я сажусь напротив на табуреточку и начинаю наблюдать. Девчонка ест медленно, аккуратно, не реагируя на меня, она ест рыбу вместе с костями. У нее правильные черты чистого лица, прямой нос, краешки бескровных губ уходят вверх – кажется, что она улыбается. Грудь… ну как вам сказать – как раз такая, как я люблю. А еще у нее пронзительно зеленые глаза. Несмотря на идиотскую ситуацию, гостья нравится мне. Девчонка съедает все, встает, передергивает плечами, и мокрая ночнушка с чавканьем падает на землю… Бог ты мой, у меня перехватывает дыхание, а внизу живота начинает неистово биться башкой король бабочек. Моя гостья – само совершенство. Еще не девушка, но уже не девочка – фигура слегка напоминает мальчишескую, без всех этих бабьих округлостей. Именно такое произведение природы принято называть «юность».
Девчонка переступает через сброшенную тряпку, и, подходит к костру, вытягивает вперед ладони. Она не дрожит от холода, хотя водичка в озере та еще, но она явно замерзла и теперь греется. Я, вытаскиваю из палатки полотенце и плед, начинаю просушивать ей волосы, и пытаюсь растереть тело. Похоже, девочку контузило холодное озеро, и она в шоке. Я набрасываю ей на плечи плед. Она реагирует – поворачивается ко мне, залезает руками под косуху и прижимается ко мне всем телом. Немного постояв с поднятыми руками, я аккуратно обнимаю ее. Ростиком она доходит мне до подбородка. От нее пахнет водой, илом и моей рыбкой. К черту рыбу – я влюбился в нее!
Но, как вырвать ее из объятий холода? Я знаю, как глубоко он может забраться. Растирать коньяком нельзя – испаряясь, он еще больше охлаждает кожу, значит, намажу ее разогревающим бальзамом, есть у меня такой, и засуну в спальник. А еще напою ее сладким чаем с коньяком. И тут она, еле слышно, так, что я с трудом смог разобрать слова, заговорила:
– Жить, я хочу жить. – и заплакала.
Подхватываю ее на руки, и, метнувшись к палатке, опускаюсь на колени. Нежно, словно боясь, что она сейчас рассыпится на тысячу осколков, опускаю ее внутрь. Скинув косуху на улице, что бы не мешалась внутри, залезаю к ней. Зажигаю над головой фонарик, пошарив в мешке с туалетными причиндалами, вытаскиваю тюбик бальзама. Возбуждение давным-давно прошло – сейчас я испытываю только приливы нежность и жалости. Намазываю девчонку бальзамом спереди, аккуратно переворачиваю ее на живот, и обрабатываю спину, попку и ноги. Ее тело холодное, как камень – не удивительно, что она заторможена, оглушена. Расстеливаю спальник, и вкатываю ее в раскрытое матерчатое чрево. Застегиваю. Закуриваю косяк и начинаю любоваться делом рук своих. Девочка лежит с раскрытыми глазами. Кажется, что она не дышит. Но, внезапно, тихо произносит:
– Дай, пожалуйста, затянуться.
Опаньки – вот это номер, хотя, что тут такого – травка может помочь справиться ей с холодным ужасом, отвлечь от всего плохого. И я вставляю косячок ей в губы. Она глубоко затягивается, и, слегка закашлявшись на выдохе, произносит:
– Спасибо.
Так, что же дальше? Ё-мое – надо же позвонить в скорую! Но что-то удерживало меня от звонка – я курю, гляжу на нее, и приговариваю:
– И откуда ты такая, красивая, взялась? Что за сумасшедшая свалилась в это чертово озеро, – хотя сегодня днем я не видел ни одного представителя женскага полу, что пришла бы, и омыла свои чресла. – Кто же ты?
Девочка, чей голос звучит уже более окрепшим, произносит:
– Я русалка, и я хочу жить.
Чокнутая!
Я выбираюсь из палатки. Костер прогорел и почти потух. Черт, начинать все заново уже в ломы, но развести его все равно придется – нужен горячий чай, да и я голодный. Начинаю хозяйничать. Разогреваю банку красной фасоли и кусок копченой курицы. Завариваю в термосе кубик пуэра. Аромат стоит обалденный, Быстренько затачиваю все с хлебом, и залезаю в палатку:
– Ты как, милая? – девочка лежит с закрытыми глазами, но поднимает веки и отвечает:
– Хочу есть.
– Что будешь? – я начинаю перечислять свои припасы.
Она останавливается на двух банках тунца, чае без сахара и коньяка, а на десерт, вместо конфет с печеньем, девочка возжелала косяк.
Поела – я кормил ее с ложечки, делает одну затяжку шмали, и, попивши чаю, закрывает глаза. Я вылезаю на свежий воздух и крепко задумываюсь: а может она не врет? Может и в самом деле, она русалка? Ест только рыбу, или у нее просто аллергия на все, кроме рыбы? В любом случае, ее надо чем-то кормить. Придется мне прямо сейчас смотаться в Касли – там есть круглосуточные магазины – закуплюсь провиантом, в аптеке куплю разогревающий бальзам, и мухой назад. За час-полтора управлюсь. Я чешу репу и вновь залезаю в палатку.
– Ты как? – тупой вопрос, конечно, но что еще я мог спросить.
Девчонка открывает глаза и отвечает:
– Уже лучше.
Это точно – по ее голосу явно чувствуется, что дело идет на поправку.
– Я тут смотаюсь в Касли – куплю тебе корма, – я улыбаюсь невольному каламбуру. – Как хоть звать тебя?
– Ники – это от Екатерины.
– А меня можешь звать папа Декс.
Я возвращаюсь даже раньше, нагруженный разными рыбными продуктами. Купил то, что было в собственном соку, большую банку сельди пряного посола, несколько банок морской капусты, баночку мидий, и килограмм креветок. Заглядываю в палатку, и опять этот тупейший вопрос:
– Ну, Ники, ты как?
– Хочу есть.
Я перечисляю, что купил. Она все одобряет, и как минимум четверть из покупок съедает зараз. Затем затяжка шмали и горячий чай. После чего Ника заявляет, что ей надо искупаться. У меня отпадет челюсть. Да что ж такое твориться-то? Кстати, я совсем забыл о ее родителях:
– Ники, а папо и мамо тебя не ищут с собаками и большим, кожаным ремнем?
Вылезая из спальника, она успокаивает меня:
– Не ищут – я сирота из детдома.
Да уж, с папой Дексом это я удачно пошутил.
Заворачиваю ее в плед, беру полотенце и при свете фонаря веду до озера. Она входит в него, приседает, и в мгновенье ока, без шума и всплеска, исчезает под водой. Я же начинаю считать эти мгновенья, с надеждой, что она вот-вот появиться на поверхности. А вот хрен там – прошло достаточно времени, и я, переволновавшийся до коликов, начинаю уже скидывать одежду, совсем не понимая, что же будет делать в полной темноте, в этом холодном озере, слепой очкарик, плавающий не лучше силикатного кирпича. Но, тихий всплеск, и Никин голос:
– Не волнуйся, я сейчас выйду.
Полотенце, плед, палатка, разогревающий бальзам, спальник, рыбные консервы, затяжка шмали, чай. Я выбираюсь из палатки, и устало выдыхаю. Но тут Ника зовет меня:
– Декс, иди ко мне.
Я залезаю обратно:
– Что случилось?
– Декс, согрей меня.
Я уже замучился обалдевать, и поэтому просто возмущаюсь:
– Дитя, не шути так – не смешно.
– Ты не понимаешь – мне нужно тепло, человеческое тепло. Очень нужно.
Впрочем, я читал, что при обморожении, в самых тяжелых случаях, человека спасают, обкладывая его другими человеками, и начинаю раздеваться. Черт, холодно-то как – я замерз, еще не успев полностью залезть в спальник. Мы с трудом помещаемся в нем – Ника повернулась ко мне лицом, я обнимаю ее и стучу зубами от холода. Впечатление, что я обнимаю каменную статую. Но все же, мы понемногу начинаем согреваться. Я перестаю выдыхать исключительно в спальник, и прекращаю дрожать. Ника же, поцеловав меня в щеку, ловко крутанулась в моих объятьях, и оказывается ко мне спиной. Ничего не остается, как только обнять ее за животик и грудь, как раз такую, как мне нравиться. Снизу постучали…
Утром я просыпаюсь с квадратной головой – Ники еще три раза ходила купаться, и я каждый раз сопровождал ее, правда, в последние купание, когда мы возвращались, кажется, уже она поддерживала меня, засыпающего на ходу, под руку. Часы показывают восемь утра. Ники еще спит. Я выбираюсь из палатки, и вытаскиваю за собой одежду. Забиваю первый утренний косячок. Минут через пять голова приобретает нормальную форму. Наскоро умываюсь бутилированной водой, и растираю полотенцем лицо, причесываюсь, глядя в зеркало заднего вида мотоцикла. Надеваю косуху, и сажусь на табуреточку, попыхивая сигаретой. Начинает припекать. Минут через двадцать с чистого, безоблачного неба хлынул проливной дождь. Ах, вот как, подумал я, и ныряю в палатку за зонтиком.
Дождь стоит стеной. Я двинулся к озеру, и останавливаюсь метрах в десяти перед живой изгородью, что отгораживала пляж. Навстречу мне медленно идет прямая как палка старуха, одетая, как и Ники, в подобие ночной рубашки, но с более длинным подолом и рукавами. Она останавливается метрах в трех напротив меня, и буквально начинает сверлить во мне дыры своим водянистым взглядом близко посаженных, бесцветных глаз. Длинные, редкие волосы, прибитые ливнем, спутаны до невозможности. Овальное, вытянутое, лицо без морщин, вместо губ лишь полоска рта. Прямой длинный нос, и полное отсутствие бровей завершает портрет. Глядя на нее, у меня складывается впечатление, что ее стирали в стиральной машинке. Стирали, стирали и застирали до такой степени, что на лице не осталось никаких красок. Так и хочется разрисовать ее яркими фломастерами.
Стою, ухмыляюсь. Первое правило: не заговаривай с нечистью. Держу паузу. Потом решаю, что чему быть – тому не миновать, вытягиваю руку ладошкой под ливень, киваю головой вверх, спрашиваю:
– Твоих рук дело?
– Моих.
– Что еще умеешь?
– Тебе не вынести.
– Носильщики носят.
Может развернуться и уйти, так ведь точно попрется следом, зараза. Ладно, хрен с тобой, протухшая рыбка:
– Чего надо?
– Верни, что украл.
Тихий, бесцветный голос. Никаких эмоций.
– Ты, базар-то фильтруй, лахудра. В твоем холодильнике акромя мальчишеских ссанок и нет ничего. А я пацан честный – мне чужие анализы ни к чему, свои сдать не могу – страховку потерял.
– Верни рабыню.
А голосок-то у нее крепчает, похоже, бабка начинает злиться.
– Верни. Ей все равно не сбежать – от воды не уйти.
– А вот от такой доброй бабушки уйти просто необходимо! – отчеканиваю я.
– Верни, ни к чему тебе все это. Через год она все равно забудет всю свою земную жизнь, а тебя уж и подавно. Верни, по-хорошему!
В ее голосе появилась сталь.
– Да пошла ты, лярва, – я вкладываю в свои слова как можно больше призрения, и нарочито небрежно цыкаю слюной через зубы.
И тут эта стерва закричала. Это было что-то страшное: смесь инфразвука, средних частот и ультра. Все это давит на мозг, уши, психику. Я бы, наверное, мгновенно оглох, если бы не моя предусмотрительность. Меня мутить, и корежит, а весь дождь, разделявший нас, отброшен мне в лицо. Я закрываюсь от ведьмы зонтиком. Да уж, попал. С трудом терплю боль, проклинаю все на свете. Зонт вырывается из рук. Что бы удержаться, встаю боком, принимаю упор на правую ногу. Голова вниз, зубы сжаты – мне бы только день простоять, да ночь продержаться.
Крик обрывается, как обрезанный. Зонт выпадает из моих рук. Я начинаю медленно выпрямляться. И в следующую секунду стальной шарик калибром пятнадцать миллиметров, пущенный из спрятанной в руке, за зонтиком, рогатки, смачно впечатывается крикунье точно в середину лба. И остается там, как звезда – засандалить шариком от подшипника – это вам не горохом об стенку! Голова ведьмы мотнулась назад, и увлекает за собой все тело. И она падает на траву как стояла, словно мишень в тире, только медленно. Тут же прекращается дождь. Да уж, не соврала стерва, ее рук дело – стара настолько, что без воды по земле уже и метра пройти не может. Дрыхла без задних ласт всю ночь, а с утреца наколдовала ливень, и потащилась пропажу искать. Нашла, на свою голову, Декса.
Я хватаю за плечи ведьмину ночнушку и тащу тело к туалетной бреши в овраг. И буквально зашвыриваю его внутрь. Слышно, как оно скользит по смазанной дорожке и скатывается в самый низ. Ну вот, дело сделано. Если убил, так туда ей и дорога, а если нет, то лоботомия охладит ее пыл. Интересно, а как исчезают тела мертвой нечисти? Теперь надо как можно быстрее валить отсюда. И, заглянув, на всякий случай, на пляж, я спешу на стоянку, на ходу вытаскивая из ушных каналов самодельные, ватные бируши.
Ники стоит у палатки радостная, обнаженная и мокрая. Увидев меня, бросается на встречу, и, обняв, пытается закружить.
– Ники, малыш, нам надо срочно уезжать, – я стараюсь мягко унять ее пыл.
Она послушно кивает головой и лезет в палатку за полотенцем. Я начинаю сворачивать лагерь.
Облачаю Ники в свои бриджи, заправив в них свитер, и кеды. Нахлобучиваю на нее Хер Майора, от которого она приходит в неописуемый восторг – действительно, легкая каска выглядит очень стильно. Столько визга восторга, за дорогу, я еще никогда не слышал, и уж точно никогда больше не услышу. Челентано продолжает петь свои сорок концертов, и меня, постепенно, отпускает страшное напряжение. Два косяка, конечно, помогли, да и, честно говоря, я сомневаюсь, что смог завалить старую русалку. Очухается, поднимет шум, и будет всякая нечисть выслеживать нас по озерам-рекам, но попробуй-ка, поймай – слухи мотоцикл не обгонят.
Приехали в Касли, расспросили местных, и, узнав адрес, уезжаем на мини рынок. Ники выбирает себе одежду и обувку, но от трусиков и купальника отказывается наотрез. Время поджимает – пора купаться. Озеро Иртяшь относительно теплое, и, пока Ники плещется на общественном пляже, строго соблюдая мое указание «глубже пояса в воду не заходить, более минуты под водой не находиться», уезжаю в магазин за рыбой. То, что Ники плещется в своей ночнушке, меня успокаивает – внимание отдыхающих приковано к ней, этой странной девушке, приехавшей с байкером, на здоровом, навороченном чоппере, и ее странному наряду. Все отдыхающие как бесплатные надсмотрщики, которых я использую втемную.
Едим в уединении, на полянке за пляжем. Короткий отдых, пятиминутное купание, и мы отправляемся под Чебаркуль, на озеро Кисегач – я отдыхал там постоянно, в детстве, и был в прошлом году, на мотоцикле. Добираться как раз около двух часов, без спешки. Там и заночуем. Можно поставить палатку входом к самой воде, в проходе между деревьями, отгородиться мотоциклом, и станет вполне уютно – я знаю местечко, Ники будет спокойнее купаться ночью, а я смогу наблюдать, не вылезая наружу, да и отоспаться надо в тиши, и подумать.
Уже в пять часов вечера Ники выходит из вод Кисегача, держа в руках здоровенную щуку.
– Это нам на ужин, – заявляет она, и снова уходит в воду.
– А это на всякий случай, – выбираясь на берег, Ники поднимает над головой еще одну большую рыбину.
Я ошарашено глазею на нее.
– Это ты как так сумела?
– Не знаю, – она пожимает плечами, – Просто подплыла к ним сзади, и взяла пальцами за жабры.
– Кстати, – продолжает она, – В озере не русалок.
– Это тебе щуки доложили? – шучу я.
– А это я просто нюхом чую, – отвечает она вытираясь.
Облачившись в шортики и майку, она начинает помогать разбивать лагерь. Я присаживаюсь на табуреточку, забиваю травкой папиросину и, покуривая, любуясь на нее. Периодически Ники подходит ко мне, делает затяжку, потом показывает язычок и убегает хозяйничать дальше. Докурив, беру большую складную пилу, топор, и ухожу в лес за дровами. А Ники, не дожидаясь ужина, садиться за сырых креветок.
Вот иной читатель спросит: А что ж это у вас, батеньки писатели да кинорежиссеры, что не главная героиня, так красавица писанная. Умная-разумная, гожая-пригожая, спортсменка да комсомолка. Нет, чтоб все с точностью до наоборот, не токмо правды ради, но и прикола для. Вот пришла бы к тебе, Декс, ночью, толстая-претолстая, разбитная шалава, и стала бы хавать твою рыбку пряного посола, что бы ты тогда делать стал? Как голосить бы начал? Ась?
Отвечу: прав ты, дорогой мой читатель относительно общих тенденций. Но и ты ответь мне, как свое окружение, ну там, жена, любовница, прислуга, как ты формировал? Как попало, как попался, или, все же, с чувством, с толком, с расстановкой выбирал? То-то же. Вот и тут, выбрали ведьмы болотные красавицу молодую, чтоб слаще измываться было, и стали в тюрьме подводной ее ломать. И получилась бы у них, через год, тупая, безсловестная, забитая, но послушная во всем красавица рабыня. Красивые рабыни завсегда дороже ценятся – это тебе на любом невольничьем рынке скажут. Но не вышло у злодеев – сбежала Ники, ко мне пришла. Тут, в принципе, любая молодая русалка, что могла бы прийти ко мне, подобно Ники, обязательно была бы красавицей – других эти ведьмы и не ловят.
Мы приготавливаем наваристую уху с зеленью, а вторую рыбину я запекаю на углях, обернув ее фольгой. Еще разогреваю себе банку красной фасоли, добавив в нее кетчупа и красного перца. На середину стола устанавливаю толстенную свечку, так что ужин проходит в романтической обстановке. Ники рассказывает мне какую-то фигню про свой детдом и школу – похоже, что она не совсем понимает, что с ней произошло, и как все это вышло. Ее детский мозг воспринимает все произошедшее как дурной сон, а настоящее, как прекрасное и прикольное. Все правильно – надо и дальше накуривать ее травкой, ибо, правда в том, что она действительно русалка. Ну, еще не совсем русалка, но уже и не человек. Судя по словам старой воблы, коей я засветил в лобешник из рогатки, Ники перерождается. У нее появляются новые знания, навыки, которые, скорее всего, заменят старые, земные, а примерно через год, когда процесс будет завершен, и она станет настоящей русалкой, она забудет свою прежнюю жизнь навсегда. И меня в том числе. Думаю, что у нее могут даже появиться новые органы чувств – вырастут, как тут не вырасти, а вот хвоста не будет, это точно. Хвост выдумали западные художники и писатели. А вот интересно, зимой русалки впадают в спячку, как медведи, или нет?
Поели, Ники помыла в озере посуду, сели пить чай, и не только. После папироски, я закуриваю ароматную сигариллу, а Ники удовлетворяется простой сигаретой. Спрашиваю ее:
– Ты где вообще научилась курить травку?
– Ну, у нас в детдоме не принято отрываться от коллектива.
– Ники, расскажи мне, как ты стала русалкой.
Ее взор разом гаснет, она начинает нервно теребить сигарету. Но справившись с собой, рассказывает:
– У нас был праздник, в детдоме – она назвала число – после чего мы все пошли на пляж. Играли в мяч, дурачились, купались, я нырнула – тут-то меня и прихватили. Помню, двое держали за ноги, двое – за руки. А пятая, когда я начала заглатывать воду, впилась в меня поцелуем, и я почувствовала, что становлюсь русалкой.
– Так ты утонула?
– Нет, конечно – если утонул, то утонул. А тут как переход – ты просто переходишь в другую жизнь.
У меня отлегло – все-таки, сегодня ночью, я делил спальник не с ожившим трупом, а с живой русалкой. А если она ничего не напутала с числами, то ее обратили всего неделю назад.
– А дальше?
– А потом я потеряла сознание, очнулась в полной темноте, в страшном холоде – холод, как таковой я не чувствовала, но он сковывал разум, движения. На ощупь пыталась выбраться, но вокруг был, как я думаю, сплошной камень, и небольшая железная решетка.
– А как же ты сумела сбежать?
– Не знаю, – она пожала плечами, – Вода.
Похоже, что у русалок слово «вода» имеет особое значение. И ведь Ники употребила это слово автоматически. Человек бы оправдался словами «черт его знает», или «чудом», но Ники сказала так, как сказала.
– Меня не кормили, иногда появлялась старуха, и начинал страшно кричать, тогда мой мозг как буд-то взрывался. А потом я очутилась наверху, а ты как раз бросил рыбьи головы. Я как с ума сошла, съела их, и отправилась за тобой, по запаху. Вот и все. – закончила она и закрыв ладонями лицо, заплакала.
Я обхожу столик, присаживаюсь рядом с Ники на корточки, обнимаю за плечи, глажу по щеке:
– Ну, Ники, малыш, успокойся. От судьбы не уйдешь, но прийти к ней можно разными дорогами, обещаю, что я помогу тебе выбрать нужную, и помогу пройти по ней.
Сработало. Ники поднимает ко мне заплаканное лицо:
– Правда?
– Правда!
Она хлопает заплаканными глазами, шмыгает носиком, обнимает меня, и… убегает купаться.
Я продолжаю сидеть на табуреточке и размышляю: рассказать правду Ники или сделать все правильно? А ведь ее должны искать! Тело утопшей должны искать. Да, именно тело, а не нечто живое. Так, тут все чисто. А как остановят нас, на мотоцикле, менты, да начнут трясти документы? Кто я ей, кто она мне? Как выворачиваться будем? У меня с собой марихуановых шишек высшего качества лет на десять, да дома еще на десятку наберется – мне попадаться нельзя – в зиндане сгноят. Скажу, что девчонка на трассе тормознула, попросила подвести. Ники подтвердит. Ее загребут, и кирдык девочке – она же без воды не может. Значит, будем выезжать исключительно в рассвет, когда ментов очень мало, и ехать будем предельно аккуратно, всего пару часов, и вставать лагерем у реки или озера. А с хавчиком теперь можно не париться – Ники на десятерых наловит.
Ники выбирается из воды, и подходит к огню, держа в руке рыбину. Ее обнаженное, мокрое тело вызывающе поблескивает в свете костра. Она вытирается и закутывается в плед. Уф, зараза такая! Чтоб тебя! Я растираю руками лицо, отгоняя морок, и спрашиваю севшую напротив Ники:
– Ну что, русалка ты наша, что делать будем дальше, сама-то как думаешь?
Ники облокачивается на стол, и подпирает подбородок ладонями. С улыбкой взирает на меня:
– Забей, пожалуйста, косячок, я как раз сейчас подумаю.
Мы молча скуриваем папироску. Молча прикуриваем сигареты. Еще немного молчим.
– Декс, я ведь видела, что ты сделал с той ведьмой. Это именно она держала меня в заточении – я ее по запаху узнала. Потому и обрадовалась, что ты с ней расправился. Я знаю, ты большой, сильны, умный, и ты уже все придумал. Разреши мне просто жить и наслаждаться последними минутами. Я чувствую это – недолго мне здесь быть осталось. А я ведь еще и не жила толком, не любила, и не была любимой.
Ники встает, скидывает плед, и обнаженная подходит ко мне. Берет за руку, поднимает и ведет в палатку.
– Я хочу, что бы ты согрел меня. И согревал до самого последнего момента…
Кисегач. Раннее тихое утро. Ники где-то плещется, я же, выспавшийся, сижу на камне, у самой воды, курю простую сигарету, размышляю. Конечно, Ники поступила чисто по-женски или по-детски, как хотите – скинула все заботы на мужика, а сама и в ус дуть не желает. Так, стоп, это я свою бывшую сейчас вспомнил. А тут случай особый – почти ребенок, из детского дома, ни разу не сталкивавшийся с реалиями нашей жизни – такой не справиться с поставленной задачей – точно куда-нибудь вляпается. Вдобавок, ограничения в передвижении, необходимостью каждые два часа купаться. А если она на Урале останется? Например, тут, в Кисегаче? Что за жизнь ее ждет? А что такого – ждет ее обыкновенная жизнь обыкновенной Российской русалки. Я усмехнулся. Тут обыкновенный мужик взвыть готов от такой обыкновенной жизни, что уж говорить за русалку. Тем более что в озере никого нет – а это, все-таки, подозрительно. Нет, я сделаю то, что задумал, и баста!
Ника появляется неожиданно – тихо подкрадывается в воде и с криком вскакивает.
– Испугался? – со смехом спрашивает меня, уворачивающегося от мириада брызг, и игриво заявляет, – Хочу погреться.
Я любуюсь на обнаженную фигурку вытирающейся Ники. Вот почему она купается обнаженной? У них, русалок, вроде, как своя униформа есть – балахон. Вай, как хорошо, что она купается обнаженной, и такой же ходить по лагерю! Я затаптываю басик, и поднимаюсь...
Иной досужий читатель может возмутиться, мол, а где же тут развернутое описание любовных и палаточных сцен? Законы жанра требуют, читатель предвкушает, и жаждет насладиться изюмом, хурмой и прочей клубникой. К чему все эти сухофрукты в виде многоточий и общих фраз, типа «и все заверте…»? Ась?
Отвечу: прав ты, дорогой, прав, говоря о любовном жанре, или о порнографическом. Но я пишу обычное, нормальное произведение, в жанре «проза». Вот ты, дорогой читатель, ты, как нормальный человек, будешь описывать незнакомцам, проходящим мимо, все прелести своей жены или любовницы, и что ты с этим всем вытворяешь? Вот и я не собираюсь. Так что, если что, де Сада тебе в зубы и флаг в руки – фапай.
Я решаю оставаться на Кисегаче до упора – Ники должна набраться сил, окрепнуть, освоиться в новой среде обитания. Залечить травкой душевные раны – она плачет во сне. Да и просто расслабиться. Из нечисти на озере, никого нет, так что нам никто не угрожает – тут можно быть спокойным. Народу то же нет – мы встали лагерем на мысу, у турбазы «Сосенка». Именно на ней я постоянно отдыхал в детстве. Это последняя база вдоль берега, если считать от главной дороги, ныне огороженная высоким забором от всего мира, живет своей жизнью. А местные жители, приезжающие на пикник или рыбалку, лесной дорогой, встают вдоль берега с противоположной стороны базы, так что мы никого не видим, и нас никто не беспокоит. Красота!
Мы отдыхаем, катаемся под музыку по лесу, просто гуляем. Вечером подолгу сидим у костра. Обкуриваемся до одури. Танцуем и дурачимся. Вытаскиваем из палатки матрос, валяемся на нем и любуемся звездами. Я включаю смартфон, открываю карту звездного неба, и мы вместе изучаем созвездия. Занимаемся любовью и ласками. Ники постоянно купается, ест и греется на солнце. Разговоры просты и непритязательны, как журчание воды в ручье. А еще Челентано – Ники буквально влюбилась в него. Я поставил на случайное воспроизведение песен, и он постоянно звучит на малой громкости из колонок мотоцикла. Я только приглядываю, по приборам за состоянием аккумулятора, и, как только, так сразу гоняю движок для зарядки.
– Декс, а почему ты еще нигде, ни разу не купался? У тебя водобоязнь?
Ники, выходит на берег, играясь, пытается обрызгать меня водой.
– Просто я не люблю холодной воды, даже если она кому-то кажется теплой, для меня она все равно холодная – сразу начинаю дрожать и стучать зубами. Вот после бани, просто обожаю окунуться в речку или озеро, а так – нет. Ну, и еще: я опасаюсь плескаться в наших внутренних водах – вдруг зараза какая, а когда я еще под душ попаду, что бы смыть все?
– Но ты же ешь сейчас из вымытой в озере посуды, ну сполоснули ее бутилированной водой, так этого все равно мало, – Ники вопросительно смотрит на меня.
– Ну, при тебе мне как-то неудобно кочевряжиться – у меня, все-таки, не фобия, но когда гоняю один, а гоняю я всегда один, то посуду не мою, не ополаскиваю – зачем драгоценную чистую воду тратить? Я, после еды, миски салфетками протираю. Начисто.
Теперь уже я, улыбаясь, гляжу на нее, и продолжаю:
– Я тут про одного чела слышал, так тот ваще, просто надевает на тарелку пакет полиэтиленовый, с рулона – поел, пакет выбросил, и все ништяк.
Я улыбаюсь еще больше.
– Пошли гулять…
Ники поправилась и перестала напоминать фигуркой мальчишку. Она стала сильнее, в ее движениях появилась необыкновенная грация и пластика – я наблюдаю это, когда она танцует ночью у костра. Челентано выдает музыку на любой вкус, и Ники принимает все. Она радуется как ребенок, и особенно любит его концертные выступления – ей кажется, что она все еще человек, и находиться вместе с другими людьми на живом концерте своего кумира. Каждый день она открывает для себя что-то новое из своей новой водной жизни, как буд-то каждый день прочитывает по одной странице какого-то своего, русалочьего катехизиса, и постоянно поражает меня неожиданными знаниями о воде.
– А сегодня, Ники, у тебя есть открытия?
Мы сидим за столиком, только что поели, выкурили папиросину и пьем чай. Я вприкуску с конфетами, Ники вприглядку за ними – мне нельзя алкоголь, а ей все, что не из воды, кроме риса, он ведь растет практически в воде, и, почему-то, зелени: укропа, петрушки, лавра, и чая, того и того. Ники улыбается и попросит наклониться к ней. Я склоняюсь над столиком. Она обхватывает мою голову ладонями, и кладет большие пальца мне на глаза.
И в то же мгновенье я чувствую, как палуба уходит у меня из-под ног, и ощущаю яростный напор ветра. Поскальзываюсь и падаю, накрытый забортной волной. Меня несет к якорному клюзу. Следует оглушительный удар по голове, и я прихожу в себя уже в воде. Всепроникающий ужас холода, разряд молнии – я парализован, начинаю тонуть. Вода не пропускает звуков. Погружаясь в пучину, наблюдаю в полнейшей тишине, как наверху, агонизирует мой корабль, исхлестанный и изжаленный молниями…
– Ну как? – руки Ники возвращаются к кружке, а я, уронив табуреточку, и отскочив в сторону, обалдело оглядываюсь вокруг.
– Вот это торкнуло, – радостно сообщаю я улыбающейся Ники.
Она много рассказывает о воде. А однажды, Ники просто начинает танцевать, в попытке нарисовать мне живую картину перемешивания двух потоков. Если для нас просто ручей, с маленького болотца несет грязь в озеро, то Ники видит, как прозрачные, бардовые воды ручья перемешиваются с лазурью большого водоема. А подводный ключ, бьющий на глубине водоема, для нее выглядит хрустально сияющим и искрящимся фонтанчиком. Она различает воду по множеству параметров, чувствует ее за много километров, предсказывает дождь, причем точно говорит, какой именно будет, и как долго будет идти. У нее неимоверно обострилось зрение – кошки и орлы нервно покуривают в сторонке. Возможно, что у Ники стали появляться даже зачатки эхолокации.
– Декс, расскажи мне сказку про русалку, – умоляюще просит Ники.
– Но я уже сто раз тебе рассказывал, – пытаюсь я отнекаться от надоевшей мне сказки.
– Так ты ее каждый раз рассказываешь по-разному. В последнем рассказе ты вообще познакомил русалочку с Капитаном Немо и отправил их, вместе с Наутилусом, под Донецк к ополченцам. Но мне именно это и нравиться, что каждый раз по-новому.
Мы лежим под звездами, Ники обнимает меня, я расслаблен и хотел бы просто поболтать:
– Ники, когда-нибудь я сам напишу книгу. Книгу о любви. О дружбе. О верности. Смелости и мудрости. Простую книгу простым и понятным языком. Мамы будут читать ее перед сном своим детям, дети, когда вырастут, будут перечитывать ее вслух своим престарелым родителям. Влюбленные юноши будут дарить ее своим возлюбленным. Ученые мужи будут защищать по ней диссертации, а поэты сверять по ней свои вирши. И эта книга будет о любви и жизни. О такой жизни, о которой все мечтали, и которая наконец-то наступила. И о такой любви, что только до гроба. В книге не будет боли и страданий, напротив – все будут жить долго и счастливо. Все будут любить и будут любимы. И все умрут в один день. Абсолютно все, в один день…
Ники тихо лежит, положив голову мне на грудь. Кажется, она уснула. Ее метаболизм другой, не человеческий. Ей нужно меньше воздуха. Холод действует на нее затормаживающее, но обилие еды разогревает тело. Она больше спит, больше ест – вода забирает много, пока забирает. Но, как я понимаю, скоро все может поменяться – Ники хорошая ученица. Вот и сегодня она поразила меня неожиданным рассказом о том, как она чувствует геомагнитные поле земли. Только вот интересно – зачем все это русалкам, которые живут в одном месте, и по морям-океанам не путешествуют? Или все было наоборот? Вначале много путешествовали, а потом расселились по озерам да заводям? Непонятно…
– Декс, Декс, смотри, – кричит из далека Ники. – Смотри.
Но я и так гляжу на нее, однако, сумерки не дают четкой картинки, что там у нее происходит. Я лишь вижу, что высунувшись по пояс из воды, она направляется к берегу, и у меня начинают вставать дыбом волосы – Ники, оседлала огромного сома, и теперь, как на коне, скачет по волнам. От берега в воду уходит каменная гряда, заканчиваясь трехметровым обрывом, и Ники пристает к самому краю. Сом кладет голову на камни, он выглядит спокойным, а я перестаю волноваться – говорят, что он может и человека заглотить, но Ники радостно похлопывает его по бочине, и рыба-кит вполне осмысленно косит наверх глаза.
– Смотри, какой красавец, я назову его Марвин.
Ники предстоит дальняя дорога, и я покупаю ей ласты и простенький нож аквалангиста из нержавейки, и чуть не поперхиваюсь сигаретным дымом, когда она, в первом же заплыве, разогнавшись, почти полностью выпрыгивает из воды – ну чисто дельфин! Под водой она может находиться, задерживая дыхание на целый час, или наполняя водой легкие. Потом выходит на берег, наклоняется, и вода просто выливается из нее. Ее кожа стала более гладкой и эластичной, а однажды, глядя в зеркало заднего вида мотоцикла, она заявляет, что черты ее лица меняются. Не знаю насчет лица, но Ники подросла – это точно.
– Декс, а ты любил раньше? – спрашивает Ники.
– Да.
– А меня ты любишь?
– Люблю.
– А почему?
– Тебя не возможно не любить, – отвечаю я, и целую ее в нос.
– Декс Александрович, скажите мне правду! – Ники поднимается с матрасика и, уперев руки в боки, с наигранной суровостью нахмуривает брови. – И ничего, кроме правды!
– Ты послана мне самой судьбой, – начинаю я придуриваться в высоком штиле.
– Я серьезно!
– А я правдиво, тем более что, скорее всего, у меня не будет больше возможности полюбить кого-то еще, вот я люблю, как в последний раз.
– Это почему?
– Потому, что если женщина соответствует мне по возрасту в жены, то, по внешнему виду – вполне годиться в матери. Ты же видишь, как юно я выгляжу.
– Но ведь есть же и очень молодо выглядящие женщины.
– Есть, конечно, но их мало. А еще, в душе я пацан, и мне просто не о чем с ними разговаривать. А еще есть просто молодые женщины, и их больше. И вообще, когда в юности мне начали нравиться молоденькие девочки, то с годами мои вкусы не изменились – мне до сих пор нравятся именно они, а не стареющие мальчики.
– Но ведь молоденькие девочки глупы.
– Глупы, когда пытаются изображать из себя умных, независимых и креативных. Кстати, тут и мальчики не далеко от девочек уходят.
– А я, когда вырасту, смогу полюбить кого еще?
– Сможешь, обещаю тебе.
Из Чебаркуля, я привожу ей альбом с цветными карандашами. Оказывается, что Ники неплохо рисует, и теперь она в картинках показывает мне свой, подводный мир. Конечно, простенькие рисунки не в состоянии передать всю полноту картины, что ей открывается, но я просто чувствую, как много стоит за ними – вот уж не ожидал, что подводный Кисегач, если на него глядит русалка, может красиво выглядеть. Мы уезжаем в Миасс, и я веду ее в минералогический музей, где Ники буквально прилипает к витринам с драгоценными камнями и самоцветами. А после купания мы идем в ресторанчик, где она достаточно долго обсуждает с официантом свое рыбное меню, но остается вполне довольной. Особенно атмосферой и обстановкой – это ее первый в жизни поход в подобное заведение.
Мы, завороженные, стоим у серого, из какой-то трухи, пятиметрового круга, в центре которого располагаются три здоровых, до полутора метров в высоту, муравейника.
– Это просто какое-то сказочное зрелище, – тихо произносит Ники. – Как город.
– А ты прикинь еще, что у них, наверное, и под землей, есть огромный лабиринт. Хотел бы я погулять, как муравей, в этих муравейниках.
– А со мной, со мной не хочешь поплавать?
– Ники, – взмаливаюсь я, – Это будет, примерно, как я катаюсь по лесу на эндуро, а ты бежишь рядом.
– Ладно, ладно, – улыбается Ники.
Наваждение от увиденного быстро проходит, и она начинает:
– А вот под водой…
Ники все чаще говорит «а вот под водой», и это беспокоит меня. Даже когда мы занимаемся любовью, я не уверен, где она мысленно находится. Пусть она и отдается вся, без остатка, но частенько мне кажется, что в самый момент экстаза, ее охватывают видения бури, и она, раскачиваясь на волнах, пытается справиться со стихией, перебороть порывы ветра, уклониться от разрядов молнии, и, не разбившись о камни, уйти на глубину, в тишину вод. Но волны отбрасывают ее назад, к берегу, и борьба возобновляется с новой силой, и единственное желание Ники, это уплыть скорее домой, вдаль от этого убийственного берега и камней, от земли…
– Так, это уже третий раз? Да, третий – все, готова! – я запариваю в литровом китайском чугунном чайнике забористый чифир, наливаю его в маленькую термокружку, закрываю крышкой, и протягиваю Ники, – Теперь, маленькими глотками, два-три раза, потом передаешь кружку мне, и закусываешь его сушеной рыбкой.
Последняя, уже почищенная, кучкой лежит на столе. Вы бы знали, чего мне стоило не дать Ники попробовать ее в первый раз раньше времени. Ники глотает обжигающий напиток, морщится, ее передергивает, но она делает еще один глоток и начинает с удовольствием грызть сушеного леща.
– Ну, как, – спрашиваю я.
– Прикольно. А что это?
– Это наш, национальный, Сибирский напиток чифир. Там, за забором, в Московии – я машу в сторону Уральского хребта – его потребляют исключительно в тюрьмах, а у нас и в тюрьмах, и в тайге, лесу, на рыбалке, в походах, и просто так, для поднятия настроения.
– Прикольно, – повторяет Ники, и с удовольствием принимает из моих рук кружку.
Ники постоянно плавает с Марвином. Она вызывает его, похлопывая сложенной в лодочку ладошкой о воду. Он приплывает через минуту, и они уходят в глубину. Я даже начинаю ее ревновать, хотя и понимаю, что это глупо – просто я каждый раз ожидаю ее возвращения с замирающим сердцем. Я уже давно пытаюсь не считать дни, в попытке оттянуть развязку, но она неизбежна, и это нагоняет на меня тоску. Я пытаюсь справиться с ней при помощи шмали, и успокаиваю себя тем, что там, куда уйдет Ники, ей будет во сто раз лучше, а в голове постоянно крутятся слова старой русалки: Она забудет все, а тебя и подавно…
Ники возвращается на берег после купания, оглядываясь, как буд-то боясь, что озеро исчезнет. Хотя она может проводить в воде все время, но, пока позволяет ее природа, она находится рядом со мной.
– Чем сегодня будем заниматься, что придумал? – спрашивает она вытираясь.
– Вот, хочу заняться мотоциклом. Поможешь?
– А что надо делать?
– Ничего, просто быть рядом. Ты ведь будешь рядом?
– А то, – улыбается она.
Мы проводим на озере, в тиши, покое и неге, почти две с половиной неделе. Я, конечно, могу позвонить и взять за свой счет еще пару недель, но Ники начинает все дольше оставаться в воде и чаще купаться. Похоже, что пора собираться в путь, и на следующий день я начинаю сворачивать лагерь. Ники все понимает – она сразу грустнеет, но, не задавая лишних вопросов, помогает мне. Я не говорю, куда мы едем – пусть это будет сюрпризом. Мы собираемся в ночь, и проводим ее на озере Чебаркуль, откуда уже и выезжаем в рассвет на дальнюю дорогу, что бы найти путь Ники.
Я выбираю особую тактику передвижения: пристраиваюсь за дальнобойщиком, и иду, как приклеенный, в кильватере. Сразу падает расход бензина, а гаишники, которых мы встречаем на пути, замечают нас слишком поздно, что бы хоть как-то среагировать. Загодя, Ники показывает мне, куда надо свернуть, что бы мы нашли водоем для купания. Но, все же, частенько ей приходиться спускаться прямо с дороги, и плескаться в грязной речке, которую мы проезжаем через мост. Я всегда стараюсь уйти на второстепенные дороги, а к вечеру, мы тщательно выискиваем приличный водоем и место для ночлега. Весь наш путь пропах пылью и рыбой, из которой я разве что компот не варил, а так, испробовал всевозможные простые рецепты, что находил в интернете. С вечера тщательно разрабатываю маршрут по гугл картам, но по ним не всегда понятно можно или нет подъехать к воде.
Ники очень нравиться кататься под музыку на мотоцикле – она постоянно расставляет в стороны руки и гудит, изображает из себя самолет. Иногда я тоже, когда мы идем на длинный спуск, на большой скорости, выжимаю и фиксирую сцепление, отпускаю руль, и расставляю руки в стороны. Ники тут же поднимает свои, и мы вместе начинаем падать вниз и кричать: у-у-у-у-у. По вечерам, воткнув в ухо по маленькому наушнику, смотрим в ВК видео от Жака ив Кусто. И фильмы с Челентано. Ники мечтает увидеть его в живую, а я обещаю ей, что когда-нибудь это случится, обязательно случится, и она верит мне.
В принципе, наш путь проходит без приключений, как рутина – мы просто двигаемся к намеченной цели, хотя и не без мелких дорожных и бытовых неприятностей, и радостей. Но все это мелочи. Последняя остановка у нас под Усть-Лабинском, на водохранилище. За вечерним косяком, мы просто лежим под звездами на надувном матрасе, и слушаем тишину. Ники еще не знает, что я задумал, но ей передается моя грусть, и она то же молчит. Травка поднимает настроение, и я включаю Челентано. Мы начинаем танцевать и дурачится. Я укуриваюсь в хлам, но это не мешает нам в любви провести ночь. На следующий день мы долго собираемся в путь – элементарно, понимая, что это наш последний общий день, я просто не могу выбраться из палатки несколько часов, после пробуждения, и не отпускаю Ники. И вообще, я тяну резину по полной программе. Даже подумываю сказать, что мотоцикл сломался, но не рискую. Я вновь обкуриваюсь в хлам, и с трудом вывожу мотоцикл на дорогу. Весь оставшийся путь пролетает как в мультфильме – ярко и прикольно, но опыт травокурения не подводит меня и на этот раз – мы просто двигаемся несколько медленнее.
Километров за пятьдесят, до намеченной цели, Ники, держась за мои плечи, поднимается на несущемся мотоцикле в полный рост, вдыхает полной грудью, и, перебивая шум мотора и музыку, спрашивает меня:
– Декс, это то, о чем я думаю, неужели это правда?
– Правда, Ники, правда.
И она начинает кричать. В начале как человек, а потом как русалка. Ее крик был слышен, наверное, на многие километры, но это крик радости, и поэтому никого не убило и не покалечило. Да, мы едем к морю. И чем ближе, тем радостнее становится Ники, и тем больше грустнею я.
Мы приезжаем на море к вечеру, Ники делает пробный заплыв, и пока она плещется, я завариваю чай, готовлю поесть, лагерь разбивать не стал, и вскрываю две баночки икры – красной и черной – мой прощальный подарок. А что я могу сделать еще? Мы сидим за столиком, заканчиваем ужинать. Ники в захлеб рассказывает мне о своих первых впечатлениях о море, но я слушаю в пол-уха – мне невероятно тяжело и грустно. Не спасает даже ганжибас. Я настоятельно рекомендую, и Ники соглашается с моими доводами, что лучше Греческих островов ей ничего не найти. А в океан соваться даже не стоит – слишком большие расстояния. А вот Греческий архипелаг – это самое то, да и до него рукой подать. Море островов, нимфы, кентавры, сатиры, сирены. А вот интересно, сирена и русалка – это одно и то же, или это, типа, сестры, двоюродные? И влюбиться она в какого-нибудь Героя, и нарожает ему героических ихтиандров. И будет она жить долго и счастливо, только не забывай писать мне…
– А знаешь, Ники, сегодня я искупаюсь. Только учти – плавать я не умею, так, что без фанатизма.
Она выскакивает из-за столика, и, подбежав, обнимает меня.
– Спасибо, Декс, я знала, что ты сделаешь это именно сегодня.
– Только, чур, пообещай не оглядываться.
– Обещаю, – и она целует меня. – Пусть будет по-твоему.
И мы поплыли. Вдаль от берега. В ее будущее. Уже по ее дороге – сколько их у нее еще будет? С берега доносится Челентано – интересно, она побывает в Италии, что бы подкараулить его где-нибудь на побережье, ведь он, вроде, еще жив? Мы плывем голова к голове, очень медленно, но, все равно, я начинаю отставать, а вскоре и вовсе останавливаюсь, и просто гляжу ей в след. А она медленно, но неумолимо уходит в закат…
P.S. Я уехал сразу же, как только вытерся, оделся и скидал, как попало, в кофры все вещи – мне было не выносимо оставаться на этом месте ни на одну минуту. Я погнал домой, бездумно наматывая километр за километром, проезжая один безликий город за другим. Если я останавливался, то тут же падал прямо на землю и засыпал. Вставал и снова ехал. Я очнулся от депрессивно-марихуанового угара только дома, где еще ни разу не был – я приехал в село Пуктыш, Курганской области – отсюда мой отец, почти сразу после войны, будучи еще пацаном, ушел в большой мир. Полуразрушенная церковь, стоящая на берегу озера, приняла меня под свою защиту. Я заглушил мотор мотоцикла, спустился к воде, и набрал полную кружку какой-то зеленовато-серой бурды. Плевать! Я залпом выпил пахнущую тиной влагу – кто бы мог подумать, а может именно здесь мой дом?