БАВА

Игорь Агафонов 2
Рассказ
Про «А» и «Б»


«…В Москву за песнями»…



***
«З-з-ж», - прозудела эсмээка: - «Антоня, кудыт подевалси?»
Этак Антона Борисовича только Бава называл в пору юной поры.
Антоний попытался выудить из памяти: когда ж в последний раз они общались?
Ответил: « Я-т на месте. Ты откель зудишь?»

***
На другой месяц пенсионного отпуска  Бава – Владимир Исаевич – затосковал… и сразу понял, в чём дело. Шахматы в сети-паутине – безусловно, хорошо и даж замечательно. Времени уйма, играй себе – не хочу… Только вот ладони нет-нет да вздрогнут – мол, нам бы не только ушки деревянных слоников да коняшек помять, ещё бы чего-нибудь – поувесистей, позаковыристей. Жена, приметя его маяту, стала делишки выдумывать-подсовывать – по дому, саду-огороду… Он, что же, сам не примечает отвинченную ручку или сломанную ветку яблони?.. «Отчепись!..»
Короче, маята. Оттого и мнительность вперемешку с  раздражительностью.

И отправился он на полигон – к бывшей сменщице…
- О, Бавай! - вскрикнула та, когда просунулась его голова в кабину крана. - Заикой оставишь!
Бавой его нарекли (впрочем, однако, вслед за Антонием) по причине непременной задержки с ответом на «как дела?»: всякий раз он выставлял большой палец и, ощеряясь, ответствовал: «Ба! - и, подмигнув, добавлял: - Вай! Отчепись – своих делов-от полон рот!»
- Ты всегда кстати! Порулишь? Сбегаю кой-куда.
- Ну, сбегай… А я разомнусь.
Она бегала час с хвостиком, он же знай себе ворочал рычагами, поднимая  то крышку паровой камеры, то нёс бадью с раствором… Пока наконец, стропаль не крикнул:
- Это ты, Бава?! То-т, я гляжу, почерк знакомый!..
После часовой разминки направился в контору, сел напротив своего прежнего начальника и подпёр ладошкой щёку:
- Возьми, Палыч, обратно. Скучно чегой-то сиднем сидеть… Глаз по-прежнему алмаз, ручонки слушаются дважды два в дебюте…
Палыч почесал морщинистый лоб, оставил на нём розовые полоски…
- Да я не сомневаюсь… но…
Короче, не взял… ты и так, дескать, переработал лишнего... аж два с половиной.
- Аж два… с половиной?.. Уже?.. Аш два – течёт вода… течёт, течёт, течёт себе… И натекает-натикивает… Скоро в гроб начнёт сочиться!

- Ну чего, нормально сходил? - жена спросила вечером.
- Пара–нормально.
 - Это как?
- А так: смотрите кино про ино… и заводите знакомства с иными галактиками. Может, там пригодитесь.
- Образованные стали все.
- Продвинутые. Ети их!..
- Наплюй.
- А я чего? Пилию.
Не поверила – жена всё ж…

Однажды, изрядно поддав водочки (на пару дней супруга в соседний городок отлучилась – к внучатам)  и затем, закимарив, увидал Бава сон, похожий на цветной фильм. И всё там было столь явственно, что поначалу оторопь взяла. Зрение, слух, обоняние, осязание – обострились до совершенства: каждая клеточка будто вибрировала и вбирала всё вокруг. Проснувшись, долго не мог утихомирить волнение, потрясение даже. Ошеломлённо оглядывал комнату, где невзначай заснул, тусклый свет из окна, прислушивался к звукам с улицы. В недоумении и недоверии к действительности, беспощадно разрушившей кристально-яркий обворожительный мир… Застонал даже.
Откинувшись, закинув руки за голову, попытался вторично пройтись по проторенному во сне пути… Это было уже не совсем то… и всё же, всё же… хотя бы запомнить вчерне…
И вдруг Бава сообразил, что не сон вовсе вспоминал он сейчас, а плыли перед ним картинки из рассказа Антония: давным-давно прочёл в журнале… Рассказ этот ему сейчас и пригрезился как реальное нечто.
Бава удивился, озадачился, усомнился даже: а было ли с ним такое на самом деле?! Может, что-то иное, иначе?.. теперь уже не вспомнить, как  и какое именно, потому что бывшее в действительности вытеснил другой, придуманный Антонием образ. И образ, да, уничтожил правду жизни…

И всё же, всё же…
…Кран давно бездействовал, очень запущенный, потому что не имел постоянного хозяина и переходил из рук в руки, пока совсем не пришел в негодность. А работать он, по документации, должен был ещё долго.
Чем-то он напоминал Баве "Бибишку" из детской книжонки. Был у "Бибишки" сначала хороший хозяин, и жилось машинке хорошо, радостно, а потом наступили тяжелые времена. Хозяин заболел, и некому стало "Бибишку" обиходить. И месяца не прошло, очутился он на свалке, молодой еще, только-только оперивший свою трудовую жизнь авто¬мобиль. И горюет под дождем и снегом молодой старичок, обречённо ждёт: вот-вот перестанет биться сердечко...
Вскоре эту развалюху Бава привел в божеский вид. И сразу в бригаде увеличился объём залитого бетона: отныне пара кранов¬щиков работала без пауз, необходимых для «поспеяния» изделий. Залив бетон в формы на одном полигоне, крановщик перебирался на другой. Получался непрерывный процесс: здесь готовится, а там уже поспевает. Заговорили, что такая практика нужна и другим.
А кому-то новшество, знать, невыгодным боком…
Во сне том присутствовала дребезжащая недосказанность. Теперь, наполовину бодрствующий, Бава балансировал между ирреальностью и… да, реальностью, и терялся – чему отдать предпочтение? Имелись какие-то разногласия, что ли, в оценке подхода к производству и прочего – что называется в антураже, а именно: в товарищах-коллегах, либо напряг с начальством… не исключалась также обычная склока, каковую выпячивать уже и неловко. То есть существовала-таки причина, каковая объяснила бы его, Бавы, поведение, но она, причина, ускользала и не формулировалась, оставалась пребывать с неприятным привкусом – неуюта, неуверенности в себе, в своём праве поступка, уже свершённом, но теперь подвергнутым разбирательств критиков.
…До обеда Бава работал свирепо, не вклю¬чая селектор даже на маяк стропаля: «Чего молчишь?»
Воротился с обеда – бадья раствором загружена до краёв.  Начав подъем, спохватился: пере¬груз. Выдал открытым текстом по громкоговорителю, да что толку, перелопачивать стропалей всё равно не заставишь, уж они-то зна-ают, что и такую бадью поднима-ают. Такие виртуозы, как Бава. И все обошлось бы, да затормозил он на стыке тех самых рельсов, куда мон¬тажники уронили бетонные блоки. Подходящей замены на тот час не нашлось и временно звено в самом конце путей осталось на  полтора сантиметра выше – съезжать приходилось потихоньку, въезжать с разгону.
...Переполненная бадья качнулась, из нее плеснуло жидким раствором, повело вбок и сходу ткнуло в опа¬лубку. Рывком распахнул Бава дверь, выскочил на площадку: задние колёса крана приподнялись над землей… Бава гаркнул:
- Палундра-а!
Строполя, мгновенно оценив обстановку, ушлыми тараканами брызнули в разные стороны.
Падения, однако, не случилось. Выручили тормоза: не дали крану выкатиться из-под самого себя. Поняв это, Бава вернулся в кабину. На микроспуске поставил на твердь все четыре "ноги". Успокоив дыхание, погрозил кулаком…
Включил на "ход", машина ни с места, лишь противно визжали колеса. Высунувшись из кабины, разглядел: задняя пара "промахнулась" – без смысла шлифовала снег меж¬ду шпал.
Подошел Аким, кося в сторону, снял рукавицы-верхонки, сунул под мышку, достал сигареты, нерешительно протянул Баве, тот, помедлив, взял. Тогда стропаль уже смелей предложил спички.
- Что, - спросил, - амба нонче?
- Кому нонче, а кому!.. - испытующе поглядел на забрызганное канапушками лицо Акима и, встре¬тившись с его виноватым взором, добавил: - Зачем две машины в калошу бухнули? К другому крану не могли послать?
Стропаль захлопал белесыми ресницами:
- К-како-ому? На второй полигон, что ли? Дак он вчера по¬ломался…
- Ну, в другую бригаду.
- В другу-ую? Ты чо-о?! Они нам палки в колеса, а мы им масло в кашу?
- Па-алки в колё-оса, - Бава присел на корточки. – Масло… В головах у вас каша…
- Ну дак чо тада, - присаживаясь рядом, сказал Аким, - подцепим давай перегруз, пих-нем на место.
Бава заново ощутил ужас, охвативший его в критической точке... Перед глазами возникла картинка: ударившись о землю, конструкция распадается и пух и прах разносит ближайшие постройки.
- Кто пихать будет?
- А чо, вон скока нас, орёликов.
- Они пихнут, дожидайся. Щас и то не подходят… боятся. Шабаште.
Стропаль потоптался, пошмыгал носам:
- Как лучше хотел.
- Kaк лу-учше! Пихальщики… Тут бульдозер и тот надорваться может…
Забравшись в кабину, сел в кресло, включил обогреватель, закурил.
С высоты – чётким планом территория завода: под белесым небом рыжеют корпуса цехов, чернеют гигантские птицы разномастных кранов, ввысь фукают белые фонтаны пара над камерами, людишки снуют во всех направлениях, самосвалы с прицепами кривляются по проторенным колеям, бульдозер...
Бульдозер, да. Зацепиться за ту вон стопку бетонных шпал и дернуть. Только нужен толковый сигнальщик… Если начальство не прослышит и не прибежит, то, пожалуй, можно подождать сменщика.
На соседних полигонах кипела жизнь. Звонили, поворачиваясь, стрелы, гудели машины, доносились звонкие голоса. Только на Бавином пятачке всё в обмороке.
Минуло сорок минут, начальство не являлось.
Из кабины соседнего крана запустили солнечным зайчиком.
Там работает Мария, и таким лучевым способом спрашивает о причине застоя. Бава прикрылся ладонью. Отвечать не хотелось. Недавно ему понадобилось отлучиться во время смены в поликлинику на переосвидетельствование, попросил соседку подстраховать на часок. Она согласилась, и он побёг. Вернулся к скандалу: полигон прохлаждался: соседка отказалась разгружать машины, приехавшие к нему: «Я вам что, девчонка – скакать с одного крана на другой? Пусть бы ехали ко мне». Бава не стал напоминать ей, как он прыгал чинить её поломки. И плеваться не стал. Повернулся, ушёл. С тех пор не здрасте, ни привет.
Чего же теперь зайчиков пускать? Злорадствуем?
Накатила волна неприязни к человеческой неблагодарности. «Специалист я высшего класса или кто?.. каждый болтик своими пальцами ощупал, везде пригожусь!» А вот они – эти! – пусть без него поживут, пусть вспомнят, как по неделям простаивали в ожидании слесарей, которые роняют на рельсы целые блоки… Посмотрим, станет ли другой бригадир устранять ваши неполадки, ру¬гаться на собраниях, выбивая запчасти!..
Прикрыл глаза – с соседнего крана вновь прискакал "зайчик". "Чего прицепилась!?."
Увидав Виктора, вскочил и стоя следил, как сменщик шагал от проходной напрямик к полигону, на ходу здороваясь с работягами. И никто его не останавливал и, значит, об аварии не сообщал.
Спустился навстречу.
- Э-э! - отдернул Виктор ладонь. - Разрядами шибаешь! Чего такое?
В отличие от тяжеловесного, громоздкого бригадира Витя строен, легок. И в ватнике выглядит франтом. И Баве спокойнее стало, надежнее как-то, прибавилось уверенности в собственных силах, в благополучном исходе нынеш¬него дня. Однако не спешил, ждал, пока сменщик заметит неладное. Вот углядел, обнаружил. Сдвинул на затылок шапчонку, присвистнул.
- Ого! Эк тебя уго-го-раздило!
Бава опять пождал, какой вы¬ход предложит коллега. Витя, одну руку сунув в карман, другой пощипывает аккуратные усики, обходит скособоченный кран, подтру¬нивает:
- Сла-авненько. А я предупреждал: держи глазок вострей на этих стропалей. Какую-нито пакость учинят. Что? Вызывать слесарей? Поскрежещут ржавыми домкратами, деятель¬ность разведут... - Махнул ру¬кой: - Проканителятся! - Резко обернулся к бригадиру: - Что, месячишко отдохнём? Пока развинтят да по новой соберут. А? Куда им торопиться. Станешь подгонять – противовес об рельсы шмякнут. Хотя тебе что, тебя на высотный зовут... Тогда уж путёвочку мне в санаторий пробивай. Обеспе-ечь!
Бава не мог сообразить: чего больше в голосе напарника – иронии, досады, осуждения?..
- Я вот что предлагаю, - сказал, не выдержав неопределенности, - привязать к «но¬гe» да дёрнуть...
Витя не удивлён. Да и как может быть иначе, у него опы¬та не меньше. Посмотрел на кран, нахмурился. Стало ясно: взвешивает "за" и "против». Сухо прошелестел:
- Рыс-ск.
- Ну, - согласился Бава, начиная догадываться, чем закончится разговор. И в голос просочились язвительные нотки: - Так ведь и за обедом подавиться можно.
- Да нет, Баван, не надо примеров. Мы с тобой люди взрослые, чего нам мушкетеров разыгрывать? Понимаешь?
- Понимаю, Витя.
Почему-то исчез мандраж.
- Посуди сам, - Витя сунул обе руки в карманы, - сейчас мирное время. Рисковать, абы нос утереть? Кому?.. А брякнется каланча? Возьмет да и!.. Какая-нибудь раковинка в железках конструкции, а мы ведать не ведаем… Смогёшь поручиться? Я тоже на девяноста девять процентов в успехе… уверен. И всё же, всё же? Короче, извини.
Бава удивился тому, что не чувствует обиды. Ни обиды, ни растерянности.
Витя прохаживался перед ним, и в этом ощущалась нервозность. Вероятно, ему хотелось повернуться и уйти. Но что-то мешало, какая-то, должно быть, неудовлетворенность уже сказанным, и он:
- Ты – максималист. Давно собирался сказать – случая не подворачивалось. Но... Мирное время, панимаш? Ты ему даёшь жить, он – те¬бе...
Начал путаться, смущало, очевидно, спокойствие бригадира. Облизнув губы, вытер пальцами усики, качнулся с пяток на носки и этак свысока:
- Ладно, пойду.
Глядя вслед, Бава подумал: как обойтись без?.. Или внять совету?..

- Ну, придумали?
Мария стояла перед ним и, вертя в руках зеркальце, ловила лучи заходящего солнца.
- А тебе зайчиков наскучило пускать, пришла?
- Надоело. Витюша за бульдозером поплюхал?
- Ага, дожидайсь. Ты чего домой не топаешь – сменщица не пришла?
Мария погляделась в зеркальце, подоткнула под платок выбившуюся рыжую прядь.
- Домой успе-ется, - спрятала зеркальце в кармашек. - Сделаем так. Я за трактором, за третьим цехом, кажись, ковыряется, а ты пока цепляй…
- А не много впечатлений за один день?
- В самый раз.
- Не-ет, - минуту назад размышлявший, где ему найти помощника, Бава вдруг решил отказаться от помощи. - Нет, Маша, овчинка вы¬делки не стоит. Витюша прав.
- Не надо мне про Витюшу. Это ты у нас блаженный, бок обок работал столько и не знаешь с кем...
Бава проследил за её размашистым шагом к тре¬тьему цеху, придвинул кулаком челюсть к верхним зубам и потёр нос.
Вскоре, лязгая гусеницами, приполз бульдозер. Мария выско¬чила из кабины, на бегу крикнула:
- Готов? А то ему некогда!
Бава уже захлестнул петлей троса за "ногу" крана и теперь, не медля, зацепил другим концом за фаркоп.
- П-пр-ры-иветствую! - выставил обнажённые зубы из кабины молодой парень.¬ - Я предсказывал – пригожусь!
Бава не смог припомнить, где и чем выручал парня, улыбнулся в ответ.
- Только давай шустрей, а то я и так на языке у мастера без передыху.
- Я наверх, - Мария взялась за перекладину лестницы.
- Лучше я...
- Не-а, у тебя голос погромче. Командуй.
И начали.
- …вира! Еще!
И заскрежетал металл. 3авизжали лебедки, по¬тянули стрелу книзу. Мало-помалу колеса стали приподниматься.
- Стоп! Внимание! – И Бава сделал знак трактористу. - По микрончику… тяни!
Вздрогнул кран, затрещал, тракторист выскочил одной ногой на гусеницу:
- Эй вы, на меня не повали!
- Жми, в норме!
И вновь взревел мотор и – и вновь тресь, тресь! Тракторист опять испуганно наружу:
- Да что трещит?! Да ну вас к черту с вашей каланчой!
Бава бросился к нему:
 - Раньше думать!..
Бульдозер, натужно упираясь, выбросил из-под гусениц комья мерзлой земли.
- Хор-рош! - рявкнул Бава. - Майнуй!
Крановой исполнил без промедления. Раздался такой треск, что нервы у тракториста не выдержали: парень сиганул из кабины и скачками, оглядываясь, помчался к укры¬тию. Там упёрся ладонями в колени и «на полусогнутых» медленно стал возвращаться.
- Ну что, готов? - закричала ему сверху Мария. - Животик с тобой надорвешь.
- Ага, не привычен я к падающим жирафам…
Бава, сидя на корточках у стального колеса, улыбался. Ватник у него был распахнут, взмокшая тельняшка курилась...
Прежде чем заказать бетон, позвали сварщика, заварили образовавшиеся в конструкции трещины. Потом Бава работал за стропаля, Мария на кране. До конца второй смены выда¬ли нормы за обе...
3а проходной, расставаясь, Бава пожал ей руку, спросил:
- Можно в щечку?..
- Ну-у, - рассмеялась, - ещё бы!

***
Антон Борисыч услыхал: жь-жь-юк… Глядь: бросил кто-то ему на мобильник полсотенки. П-ф? Кто бы? С чего бы? С какой стати?.. Намёк? На что? Подковырка? Чья?..
Но тут звонок прервал его аналитику:
- Приве-е-т, двоеженец!
Друг детства! Да ничего себе! Тридцать… пять лет… («А»? – торопливо посчитал – да, точно!) Тридцать пять лет не проявлялся, и на тебе! А если вообще со школы повести счёт, не разлей вода, то…
- Откуда, где?!.
- Да вот, усаживаюсь в электричку… вспять из твоего городишки. Не мог дозвониться до тобя и порешил: пора заворачивать оглобли, никто гостей не желает. Нагостился, короче.
- Выскакивай скорей, выскакивай!.. Давай, давай!.. (и уже слыша топот бегущих ног) У кого же ты гостил? Разве не ко мне чапал?..
- Говорю ж: не знаю твоих координат. Попёрся к твоей первой законнной… Чаем напоили. Телефон узнал, а ты…
- А я как же теперь?.. Автобус запоминай!  Двадцать минут и ты у меня…
- А чё трубу не брал?
- Жду! Бегу в магазин…

Антон Борисович, выбравшись на пенсию – всю жизнь сознательную отбарабанил в местной газете – считал себя неплохим психологом, однако сейчас растерялся: он не мог сообразить, за каким чёртом его разыскал Бава... Нет, в самом деле?.. Разведённые жизнью ни тот ни другой не изъявляли желания повидаться и… что такого случилось? «Что ему такое приспичило?!.» Какая звезда упала? К чему сей знак?.. К чему конкретно? Знамение?!. Неожиданное и непонятное!
Да, Антон Борисыч, по скептицизму заядлого репортёра, действительно, никак не мог взять в толк и поверить, что детская дружба, не подогреваемая регулярным общением и не подпитываемая повседневными интересами, не в состоянии сохраниться. После многолетней консервации, так сказать… да были, к тому же, и трения, побудившие эту самую «консервацию».

И вот сидят на кухне, внимательно разглядывают друг друга, оба чуть заметно улыбаются. Вернее, у Бавы на круглом лице улыбка сияет, как инетовский смайлик, у Антония же – ухмылка заблудилась… в неопределённости, что ли.
- Чёрт подери, - хлопает по колену Антоний, - потрясно: нисколько не изменился, круглоголовый!
- Каким я был, таким я и остался? Шалопаем?
- Впечатление: как сидели тогда на твоей кухне, так и сидим! О-о!
- Только на твою кухню перенеслись. Чего на село-то перебрался? Автобус всего трижды в день. Не цивилизованно.
Бава подвернул ноги (табурет под его громоздкой фигурой не виден), да пригнулся слегка, и – что тебе наполненный песком большущий лоснящийся шар.
- На Будду смахиваешь.
Бава пожимает плечами: дескать, ничего не поделаешь – смахиваю, точно.
Скулу ему, замечает Антоний, выправили, теперь не скошена вбок (стало быть, ещё операции перенёс), овал лица слепили правильный... А был он классным бойцом, многих знаменитостей сажал на пятую точку в ринге. Челюсть, однако ж, в автоаварии покорёжил. После очередной победы над… ну не важно. Рассказывал: «Ходит передо мной этакий верзила, понимаешь, с надменным видом, презрительно поглядывает… Что ты! – со Стивенсоном встреча у него предстояла!.. Ну, эта кубинская знаменитость, четырёхкратный олимпийский. И, значит, мой верзила-соперник в предвкушении лёгкой победы над каким-то там задрипаным чемпионом приморского военного округа, повыпендриваться решил… А мне чего-то резко надоели эти его танцульки, и я бац через руку справа, и челюсть у него – хрусть!.. На носилках вынесли. А мне лекцию за столь беспардонное безобразие тренеры в раздевалке учинили: ты-де что натвороил, паразит! Тебя кто просил его валить? Вот поезжай теперь сам – олимпиона бить! Балбес! Тебе ещё опыта набираться и набираться! А ты – ишь!.. Прыгает без спросу выше канатов!»

Бава хлопнул себя по щеке:
- Хилый комар какой-то пошёл. Или у вас такие? И тяпнуть толком не умеют. Зудит, зудит, а не проклюнет.
- Да? Это у тебя кожа на лбу задубела. Как и мозги, наверно. Бодался часто, я ж помню.
- А по уху?
- Ты сперва доложи, за каким хреном ко мне пожаловал. По порядочку. А то сидит – щурится. Прикидывает свои скудные мыслишки к антуражу. Поделись сокровенным внутренним багажом, сразу тогда определюсь: какую щеку тебе подставлять.
- Ну и газетный же ты гад! Научился извращать все что ни поподя.
- Спасибо на добром слове. Так проездом, что ль? Куда?
- В Калиниград. У меня там дядька сразу после второй мировой, великой и отечественной, комендантом был.
- А причём тут дядька? Он разве ещё не помер?
- Да это к слову. Для охмурёжа особ противоположного полу. Познакомился по инету с кралей одной!..
Бава поднёс к губам шепотку пальцев, чмокнул. Полез в сумку, достал набор духов и ещё каких-то побрякушек в пакете.
- Во! Приготовил. У неё подружка есть. Тряхнём стариной?
- А не далековато?.. А западенцы пропустят?
- Перелетим. А далече – так слухи не докатятся до родных и близких…
- Лисица у норы своей курятника не зорит?
- Мудреем. К тому же, я на школьной любови теперичь женат. Да. Всю жизнь переживал, не реша-ался… А сны эротические одолевали…
 - И теперь, надо понимать:  в мечте своей разочаровался?
- Н-ну-у, почему… чтобы совсем уж… не-ет.
- А прежняя куда девалась? Сыновья, помнится, такие бое…
- А что сыновья? Давно взрослые. Собственные ошибки сочиняют. Старший, кстати, неподалёку от тебя – в Москве. Мозги у него шустрые – умеет устроиться.
Бава покусал ноготь на кривом пальце.
- А прежняя… Она у тебя боевитая была.
- Вот именно. Там всё просто… два гаража, два погреба... Всё, короче, по паре. Поделили поровну и адью. А со школьной своей зазнобой случайно встретились. У неё муж как раз тапочки белые примерил… Ну дак чё, рванём?
- Прикинем, привыкнуть надобно. На пенсию надежды мало, к тому же. Надо будет кредит где-то… Или ты берёшь на довольствие? Неожиданно всё. Дела… с ходу не бросишь.
- Да какие дела! Или чё, нравственным прыщём прикинулся? В пуританство? Мы ещё ого-го! – рановато воспитывать юное поколение. Или мне тоже ехать не советуешь?
- Только не надо на меня перекладывать. Совета просят, дабы свалить на кого-нибудь провал мероприятия. Каждый сам-сусам. Я за себя отвечу, но – с утра. Утро, известно, мудренее. Расскажи, как жил – не тужил.
- Да так и жил. Помнишь, как на кран карабкались?
- О! До сих пор в мандраже…

…И вот на грузовом лифте в продуваемом ледяным сквозняком нутре высотки. Затем через лабиринты предпоследнего этажа – к стальной балке, пристегнувшей «Гуливера» к громаде здания. Духовым оркестром гудит стылый ветер, несутся  наискось снежные хлопья – задёрнув обзор сметанной занавесью. Надо шагнуть через окно, просеменить метров десять  по доске-трапу без поручней – до крана…
- Хо-хо, - говорит Бава, - пурга… не спросясь.
- И что?
- Сдует, и полети-ишь. Парашют не захватил?
- Ничего, - после непродолжительного раздумья решает Антоний и покрепче натягивает на голову шапку.
- Да? Вниз не гляди, голова закружится. Варежки надень.
Антоня впрыгивает на подоконник, глядит под ноги – через сотню метров за лилово-белой, быстро бегущей мглой угадывается земная твердь.
Ухватившись за провисающий тросик, медленно ступает на самодельный трап, осторожный делает шаг, другой… И чувство: будто впервые видит он белый свет, жутко до дурноты... Мимо – тугая влажная масса, Антоня планирует в ней, балансируя левой рукой… варежка улетает… У-ух! Перебрался! «…не упал!! Мама... чки!.. родненьки…я…» Вцепившись в поручни, переводит дыхание. Дальше, набычившись против секущих висок снежных колючек, – вверх по перекладинам, левая ладонь каждый раз при перехвате прилипает к железу...
Отогревшись в кабине над электропечью, прокашлявшись, говорит, стараясь придать голосу игривость:
- Однако, рученьки мои забо-бо-о… Вот здесь, - показывает на сгиб в локте.
Бава покровительственно:
- Вниз когда… её пуще заболят. З-захряснут. И разогнуть полчаса не смогёшь. Вниз труднее.
- А мы чё ж, не по трапу?..
- Понравилось?
- Не то слово! Жизнь осмыслил, пр-рочувствовал! Восторг и ужас!
Бава назидательно:
- Вниз на лифте не езжу из принципа. Застрянешь и сетуй на цивилизацию… Идёт бычок, качается… бормочет чего-то там… на ходу. Вот досточка кончается – ой, щас я упаду… Всё должно быть в меру… Это я проверить хотел – сможешь, не сможешь…
Бава с хитрым прищуром скашивает лиловый глаз:
- В первый раз я неделю прицеливался… А то с самого низу лазил. До-олго получается. Курить бросил даже, дыхалку укрепить  чтоб. Рабочие ругаются – выработки у них из-за меня, видишь ли, нема. Я им: в одиночку трап уложить не можу… Они сразу скисли, засомневались – стоит ли рысковать?
Бава косит усмешливо:
- И представь, за всю неделю, пока прицеливался, ни одной подгонялки не услышал… и вообще никаких претензий. Молчком перемигиваются – ждут-пождут: когда же я созрею и осмелюсь: в глазёнках бесенята кувыркаются… Этот трапчик со стороны маленьким выглядит – на фоне, тэк сказать, промышленных габаритов, а на деле в нём, знаешь, сколько кило?.. Всей бригадой упирались, чуть не уронили. Разнёс бы нам внизу как атомная бомба. Всех сгнобили бы за диверсию…
Антоний, потирая виски, сам себе:
- Куда только не загонит репортёра любознательность.
3ашумела рация, и далекий, пересыпанный помехами голос стропаля наводить стал "вслепую" кранового на цель. Бава приоткрыл смотровое стекло, взялся за рычаги. И поплы¬ла па кругу стрела-аэроплан, покатилась по ней каретка, гак скрылся из поля зрения – опустился по друтую сторону здания; задрожал, зави¬брировал под ногами пол. Непрочной и шаткой представ¬илась Антонию конструкция «Гуливера» – колоском ржаным накренился на ветру… надломится вот-вот!
Глаза Антония непроизвольно выпучились и рот сам собой приоткрылся…
На развороте в приоткрытое окно ворвался ветер, уколол лицо крупчаткой. Б-р, прикрыл Антоний глаза ладонью. Стрела плыла в мутно-синем небе, вычерчивая габаритными огнями круг, оставляя на мгновение фосфорический след, свистало в металлоконструкциях по-разбойничьи, струйки воды бежали по смотровому стеклу, вытягиваясь в тоненькие ниточки, прежде чем оторваться и унестись…
В рацию врывалась музыка и хрипящие голоса, тренькал предупреждающий звонок, шевелились внизу почти невидимые людишки... И вдруг снег прекратился. Антоний невольно прижался к стеклу, расплющив кончик носа, и был поражён неоглядным простором. Мокрые прострелы проспектов разбегаются к горизонту радиусами. Трамвай, высекает над собой синева¬то-розовый огонь, два черных контрастных следа на стерильном снегу от колёс грузовика, пёстрая, сшитая будто из лоскутков, собака, перебегает машине дорогу...
- Бадью, бадью давай! - зашумело в рации.
- Несу, несу, - отвечает Бава сварливо, подмигивая и подсказывая другу «закрыть варежку» – стянув с руки и тряхнув для наглядности верхонкой. И стрела поворачивается, точно ствол дально¬бойного орудия на каком-нибудь эсминце. На цели в прорези "мушки" размытая ту¬маном телебашня, затем – блестяще-черные контуры торгового центра…
- Вертелё-отик! - тыкает пальцем Антоний. - Гляди, желтенький! Внизу!.. Ма-ахонький какой!..
- Ха-ха-ха… - не оборачиваясь, сотрясает плечами Бава. Его забавляет всё это… - Пропиши в газете. И про меня…
- А и бэ сидели на трубе. А упала, бэ пропала… Кто остался на трубе?

- О жизни спрашиваешь? А чё, всяка была жесть – и блестящая и ржавая. В передовиках хаживал, на всякие собрания вытаскивали, за границу засылали. Жил, короче, и не тужил, покуда мамуля с женой не погнала меня к братцу в Казахстан за посудомоечной машиной – там они свободно продавались. А я сдуру и помчался… Хотя почему сдуру? Коляна повидать надо? Надо. Он там офицерил. За сайгаками поохотились. Поцапались с ним, как водится… Хотел он сайгачонка пристрелить… всё одно помер бы без мамкиного молока.  Её-то мы шлёпнули уже. А мне чё-то жалко стало… Не тронь, говорю. Но он же псих. Ты помнишь его? Меня чуть не прикончил вместо детёныша. Водитель вмешался вовремя, вырвал автомат. Ну а так… чего? Потом помирились, на свадьбе в селе гуляли, брата двоюродного женили. Батя мой тоже приехал. Драка, известное дело, знатная была. Мы с Коляном спиной к спине рубились супротив всей кодлы. Батяня выскочил из клуба – ну где столы накрыли, а его по кумполу бац! И вырубился до утра. Пролетел мимо застолья, что называется, трезвенником. А, между прочим, тост готовил, перед нами репетировал. Нормальный тост, пышный. Но! Потом ребятки, с которыми мы, не помню, чего не поделили, явились грустные-прегрустные… родственники же, да и опохмелиться надо. Тоже, как и мы с братаном, ничего не вспомнили… Из-за чего сцепились?
Бава побарабанил по клеёнке пальцами, оглянулся на кусты сирени за окном.
- А с бетономешалкой обратно когда поехал… с посудомойкой, то бишь, хе-хе-хе. Новые приключения приключились. Офицерик-казах в купе соседом, хмурый, чуть ли не заплаканный… Забыл уж, чё там у него случилось. Помню только, пообещал ему помочь – написать брату, тот, дескать, шишка приличная… Позвал в ресторан его (денег у офицерика не оказалось, зато у меня полно… брат свою мне подарил мойку, с барского плеча), с собой ещё винца в купе захватили, всю ночь философствовали… И утром спьяну выгреб я на свежий воздух… и дальше начались чудеса чудесные. Вернее, мытарства дурня по имени Владимир Геннадиевич – знаешь такого?.. Пока чухался и очухивался, пока вспоминал, куды ж я бетономешалку задевал, загребли меня в отделение. «Где деньги, где вещи?» – спрашивают. Какие деньги, какие вещи? И где мой полоскательный агрегат? А мне перекрёстный допрос: ты нам дурочку не гони… офицерика-казаха деньги куда заховал, его чемодан кому сбагрил?! Я и так-то с похмелюги, а тут голова моя совсем закружилась. Кинули меня в каталажку с какими-то ханыгами… И начало-ось. Их четверо, я один. Ну двоих-то я сразу вырубил, когда понял, что неспроста они до меня подкрадываются… Но по затылочку тут же и схлопотал. Всё же с перепою реакция не та… Рёбрышки мне посчитали по-бухгалтерски, тщательно, - хучь я и боксер-моксер, да они тоже не лыком шиты. Потом ещё у следователя добавили по почечкам. Я им талдычу: передовик я, орденоносец я!.. Позвоните в управление!.. А они: вор ты забубенный! И рожа нам твоя знакома! И показывают мне… этот… ну, рисует который по памяти… а, фоторобот. Не возвернёшь ворованного, стращают, замочим… нет, повесим на тебя всех глухарей. Что я им  мог возразить?  «Не виноватая я!»?
Через недельку следователь извинился, правда… Проводница попалась за сбыт краденого. Она казаха и обчистила. А на меня стрелки перевела. Я ж сиганул на чужой станции… А офицерик этот поутру нарыгал ей на все полы, она со зла и освободила его от чемодана. Ну, видать, таким промыслом давно занималась и за ней уже приглядывали…
- Так за что же тебе рёбра подсчитывали?
- Из любви к искусству. Да и потом, откуда они знали… это ж другие – оперативники – за проводницей наблюдали. Просто депешу отстукали… как там у них называется… ну, в общем, сообщили им по инстанциям.
- И побрёл ты до дому пешочком. Денег-то, небось, не осталось?
- Да нет, подсадили меня на поезд, бесплатно. Другое нехорошо – на службе уже все в курсе моих похождений, сразу – молниеносно! – из партии вычистили, от поездки за рубеж ослободили… Там охотников-то, знаешь… Я туда, я сюда, все отворачиваются. Как в анекдоте: докажи, что не верблюд.
Погоревал маленько, делать неча. Мамуля у меня умная, подсказала… И стал я заниматься, знаешь, чем? Мебелью. Система там отработана. Подходит к покупателю человечек – предлагает. В магазине ничего нету, а тебе вот, раз ты мне понравился, предлагаю шик-модерн. А я только развозил. На кране я за смену пятнашку заколачивал. Приличные деньги по тем временам. А тут я за одну ночную поездку триста рэ в карман чистоганом. Сечёшь разницу? Поэтому сменщику отстёгивал четвертной (красивая такая купюра была – помнишь?), и он не без удовольствия подменял, когда мне надо было по мебелям… Так что, друг ситный, перестроился я пораньше всей нашей державы! Задолго до горбачёвки. Это вы слюни пускали, рыдали и били себя в грудь, а я…
Бава заскрипел табуретом.
«Разломит, гость непрошенный, мёбель мою!» - подумал Антоний сначала, затем обнаружил: смеётся так скрипуче Бава, ехидничает.
- Ну да ладно, дело прошлое… - приподнял ладонь «гость непрошенный», будто хотел отделить «прошлое» от настоящего. - У тебя-то как развивается житуха? Куда вторую супругу девал? Задушил?
Антоний изобразил кислую мину:
- Испортил жизнь, оказалось… по её словам.
- Чем? Чем испортил, признавайся?!! – и грозно нахмурил брови гость.
- Да чем… присутствием. Своим. Не говоря о крушении ейных надежд.
- Понятно.

«Зачем же он приезжал? - возникло у Антония недоумение, когда Бава уехал. - Без подстраховки в Калининград побоялся?.. Чудно, пра сло… Треники вон свои забыл…чё ещё?.. зарядник оставил… а мой схватил… Ну не паразит?..»

И вот Бава звонит уже из своего города:
- Слышь, я подарил своей ненаглядной те духи… ну ты помнишь, показывал тебе. Сказал, от тебя подарок – в напоминание о  незабвенных школьных годах. Она ж тебя хорошо помнит… Я тебя с ней сведу… по скайпу. А ты крнам собираешься, в конце-то концов?!. Дела делами, да никуда не денутся. А то совсем переезжай обратно в Сибирь-матушку – да, насовсем! Кто тебя там держит?.. У нас квартиры дешевле. Купишь тут, получше прежней. Планировочка будь здоров. И начнём с тобой шалить на все стороны! На охоту, рыбалку, по грибы, да мало ли…
- Такая идея у меня шевелилась… - Антоний невольно вздохнул. - Ладно, подумаем. На досуге.
- А чего откладывать? Я как-то напряг головёнку и соскучился сразу: невозможно завести дружбанов лучше прежних. Тебя не посещала така мысля?
- Посещала.
- Во, о чём и толкую. Ружьецо тебе, так и быть, подарю. И вообще – на Алтай маханём.  Ты сова – ночью будешь рулить, я – днём. Машина моя – корабль космический, напичкана и для рыбы, и зверья – всеми снастями, спи себе на заднем сиденье, как в невесомости… ни о чём не беспокойсь.
И пауза повисает, будто эфир сдуло в неведомую сторону.
- Слышь, - прибавляет вкрадчиво (и возможно, оглядывается), - я твоё «мыло» Светланке дал… не забыл свою пассию школьную?

«Света, Светланка, Светлана… конечно же... Как можно забыть!»
И вот Светлана начинает «бомбардировку почты». Иначе не назовёшь. И фотки присовокупляет. Но если Бава показался прежним пацаном – морщин дряблых ещё и в помине нет, то Светлана-свет на фото выглядит припудренной сверх меры. И бодрящую информацию (к размышлению?) подбрасывать изволит: мужа-де она прогнала… внуков уже подняла на крыло… и всё у неё как будто замечательно, чуть ли не в рифму.
И вдруг подумалось: «А причём здесь та девочка из моего лазурного детства?.. В каковую беззаветно влюблён я… был».
И внезапная озлобленность!.. не озлобленность, нет – досада! Да.
Зачем же, Светлая моя, и какого рожна!.. уничтожила ты образ той, моей, девочки? Своим бесцеремонным вторжением в мою теперешнюю жизнь…
А ты, Володенька, зачем без моего ведома презентовал незнакомой тёте адресок мой? По сути, чужой совсем. Я просил разве?
Или я не понимаю чего-то…
В закромах моих бережно хранилась возвышенная, юношеская влюблённость!.. Время от времени, в минутку грусти, я вынимал на свет Божий, трепеща, вибрируя, лелеял ея образ… И становилось хорошо. Успокаивало это.
А какое отношение к детской влюблённости имеет Свет-тётя? Да мы с ней в школе даже не общались, я не решался подойти, она же попросту и не глядела в мою сторону. Моё воображение ничего общего с ней не имеет… Тёзки, не более того – настоящая и придуманная!
И теперь пожилая, игривая, по всему, и, вполне верю, приятная во всех смыслах женщина заслонила мне прелестницу, образ незабвенный! Без церемоний затёрла своими фотками… Была кристальная, не искушённого сердца жажда возвышенного… Первая непреходящая, пусть мифическая или какая ещё, но… была ведь? А теперь чего?
Свалилась на голову незвано, не знамо зачем, упорно зовёт понастальгировать?.. А что, конкретно, могу ей сказать я?.. Она ж только от тебя, Бава, через невразумительные тьмы лет и безмолвия, узнала, что я был в неё втюрен (используя твоё выражение)? Анкетирует ещё: кто, что, где, чего, как, какие планы-перспективы?.. Чёрт возьми!
И ты ликуешь?!. Чему? Сперва тут, за этим столом, уговаривал заново сойтись с моей первой женой, и чаем которая тебя не напоила… И после этого Светланку подсовываешь! Ты сводником, что ль, записался?
- А, знаешь ли, давай метафорически тебе поднесу сию проблемку… чтоб лучше, так сказать, понял. Вот вчера… нет, позавче… да, позавчера шёл я по знакомой улице и, с желанием порадоваться, обратил свой взор на дом новый – построен был пару лет назад. И уже тогда, когда строился он, я подумал: ой, какой дорогущий, импозантный… Со вкусом, мастерством, прямо украшение, правда! Нет-нет, всё там было действительно: и вкус подлинный… просто я,  ко всему прочему, не ясно почему, примерил: будет достопримечательностью сие творение… ах-ах: чудесно. И вот я вновь имею возможность глянуть… и что я вижу?! Боже, да так бывает ли? Дом не узнать. Он разрушается на глазах, он уже обветшал настолько!.. Что такое? Материалы бракованные?
И вдруг в голову мысль, именно метафорическая…
Когда мы начинаем строить – из кирпича ли, из дерева, да не важно, из чего… Мечту мы создаём вообще из неизвестного материала! Вместе со стенами, когда с любовью, сооружаем мы одновременно некую энергетическую защиту… ещё одну стену – незримую, облицовываем, так сказать, – которая должна хранить наше рукотворное создание пуще чего-либо материального… ибо только в этом случае можно употребить слово созидание…
И вот если в этой защите возникают трещины, то и стена каменная начинает трескаться. Защита оказалась ерундовой. В ней отсутствует какой-то ингредиент, да, недостаёт чего-то… Может быть, любви? Истинной заинтересованности и трепета перед чудесным образованием?
Или в семье. Приносит сынок тебе в совочке мусора в раствор, и ты ему подзатыльника навешал… и тем самым заложил в его энергетическую защиту худой кирпичик, где завтра возникнет дырка… Или, наоборот, ты погладил сына по голове, сказал ему спасибо, похвалил его (хотя мусор ты затем выбросил, но этого уже не видел он, сын) и тем самым заложил в защиту его прочность… любви раствор.
Такая притча. Неказистая?
В случае с тобой, Вовочка, не оказалось защиты от тебя, не была поставлена она мной, – от друзей потому что не отгораживаются… но вот с твоей стороны идёт выпад… пусть с благими намерения… Впрочем, я не уверен теперь – благие ли?.. И вообще, с каким --интересом ты меня разыскал? Таков мой вопрос к тебе! Я уже второй раз спрашиваю себя об этом.
Да, вот ещё что. Сидел на кухне, озирался, замечания ворчливые подавал. И заметно как-то было, что считаешь ты себя умнее меня, и вправе поэтому указывать, привередничать, фыркать… намекая как бы на старшинство своё, пусть и тогдашнее, юношеское… И это, мол, у меня не так висит, и это не этак… А вот у тебя-а, мол, холодильник всегда полон для гостей, и всё остальное… «Ёлки-палки! Где у тебя пена для бриться? Нецивилизовано…»
- Ты чем-то недоволен? - вырвалось непроизвольно, уж извини: - «Каким занудой ты стал!» - это уже не вслух, мысленно. И ещё прибавить для ясности хочу, в закипающем раздражении: «Пожаловал. Ишь! Я тебя в гости, кажется, не звал…»
«Да что это я?.. С чего бы это меня заело?..» - одёрнул себя тут же Антоний с испугом.
Не обида даже, а  недоумение… неприятие того, что, пользуясь правом дружбы, гость из прошлого позволяет себе поучать, поправлять, быть недовольным… – этакий воспитатель малолеток! – напрягает.

В классе четвёртом Антошу обманул одноклассник, маленький хитрованчик. Пообещал саблю  в обмен… на что? Не запомнилось… Согласился сразу! С нескрываемой радостью и ужасным нетерпением. А хитрованчик водил-водил по закоулкам-переулкам – то к одному своему родственнику, то к другому, а сабля всё не находилась и не находилась…
Антоша очень устал, больше от нарастающего разочарования, чем от обиды даже, каковая также начинала примешиваться ядом, и никак не мог поверить, что его обводят вокруг пальца…
Сейчас-то он понял (столько лет прошло, уже ж на пенсии), что хитрованчик – пожалел саблю… А может её и не было в помине?.. И ведь сумел же подобрать крючок (о, малец-психолог), подсёк простодушную рыбёшку, и затем, как по нотам, всё разыграл, – тянул, изображал мучительные поиски пропажи… «Вот братишка, - говорил, изображая на мордашке истинное мучение, - взял её, должно, поиграть…» Да, всего скорее, не было сабли в серебряных ножнах. Никакой. Но так хотелось… «Что же я ему отдал взамен?.. Или что-то проспорил?..»
И вдруг вспомнил, как сам соврал на уроке истории… И сам же удивился этому – опять же до испуга и даже шевеления волос на затылке… долго не мог заговорить, ответить учительнице… Про Ленина в Шушенском, что ли?.. Сроду не был, но ни с того - ни сего брякнул: «А вот в Шушенском я был когда…» И осёкся… Зачем соврал?.. Не оттого ли, что был новеньким в классе после переезда из?.. И хотелось как-нибудь самоутвердиться, выделиться?..

Тут Антоний пожевал Баву зубами сегодняшняшними – зубами по-житейски умудрённого мужа, а не того юнца из прошлой жизни… И вдруг поймал себя на мысли, что Бава напомнил ему армейского сослужица, каптёрщика Седлецкого. Что же схожего в них было? Тот, став каптёршиком, то есть властителем хозяйственного имущества роты и заповедной территории – помещением каптёрки, изменился до неузнаваемости:
- Вот ты, - говорил он, - много ли знаешь о жизни? А ни фига ты не знаешь! А я вот ориентируюсь досконально. Что где купить дешевле и лучше, кому оказать внимание и уважить в просьбе, а кого сразу послать… тебя, например. Ты чё явился? Портянки жмут? Обветшал? У соседа стырь, пусть он ко мне явится, а не ты. И я буду не тебя, а его учить уму-разуму… Что, не догадался? Вот, тупой ты, значит, парняга…

***
Бава планировал ехать за облюбованной машиной в   Москву  с прошлого лета, тогда и собрался разыскать Антония, и чуть было уже не поехал. Мать придержала, как обычно. В свои восемьдесят шесть она по-прежнему сохраняла ясность ума и бодрый алтайский взор узких своих чёрных глаз. Покойник батя, к слову, будучи эмоционально неуравновешенным и изобретателем-сумасбродом, всегда полагался на неё больше, чем на себя самого.
- Что, опять не подумавши как след, поскакал?
- А чего «опять»?
- Поезжай к годовщине свадьбы Лёшиной. Заодно посмотришь, понюхаешь, как ему в примаках живётся. Вместе машину выберете.
Но Бава уже не мог себя остановить – папашина бурливая кровь не имела успокоительных ингредиентов … Тогда он вдруг придумал:
- Точно! Такие дела надо готовить заране. А то поеду с чемоданом денег…
- Нет, зачем будоражить неустоявшуюся семью? Пущай у них там всё уляжется: обязанности и права распределят пущай, прояснят привычки каждого… А то что ты там увидишь? Сюсюканье одно… Ты поезжай, когда они десять раз поссорятся уже и помирятся, друг к другу притрутся, и ясная семейная картинка образуется,  взаимоотношения со старшими установятся…  Так-то лучше, будет, дружок.
- Нет, я не к ним.
- Здрасте. А к кому?
- К другу. Мы с ним сорок лет не видались. Представь себе. Как снег на голову!
Старушка заслоняет полоску железных зубов костлявым пальцем – думает.
- И он тебе обрадуется?
- Да ты что! – Бава попружинил в коленях. - Лучший друг школьной поры. Мы с ним такого шороха наводили! Забыла, что ли, в каком районе мы жили? Сплошные бандюганы. Я об Антоне всякий раз вспоминал, когда мне трудно приходилось.
- Что ж тогда?..
- Да погоди, мамуль. Вот я поеду с чемоданом денег, так? Не лучше будет, если меня встретит друг, отвезёт, привезёт, вместе на торги, что называется… Да и хочется мне его увидеть!
- Так это который в газете тадысь? И ты сразу в гору ещё пошёл…
- Он самый. В гору бы я, может, и без него…
- Хочешь ещё разочек попользоваться бескорыстной дружбой? А ты не забыл, за сорок годков, позвонить хотя бы?
- Вот и позвоню! Теперь. Поеду, разыщу… разведаю, короче.
- Не-ет, повело опять – чую.
- Маму-уль, прекрати!
- Не со мной тебе лукавить. Был с детства с прищуром, не изменился. Старшенький – прямой, как жердь, а ты вьюн – оплетаешь, обволакиваешь… Не в укор. Натура у тебя такая. Не пойму только, в кого. Я вроде не грешила. Должно быть, в прадеда. Рассказывали, большой был политик. Старейшины даже слушали его.
- Ты мне это… елей, что ли, подливаешь?
- Поезжай, раз не в моготу. Надеюсь, Антошка более степенным стал, чем ты. Только погоди, жёнушку твою надоумлю. Пущай она тебе подскажет путь-дорожку. Пущай почувствует себя умной, проявит смекалку, погордится прозорливостью, над тобой возвысится… А ты ей письмецо – сочини и преподнеси… как там у вас на компьютере называется? Якобы он, дружок, разыскивает… а вовсе не ты – его. Она со мной поделится, а я невзначай надоумлю… Кстати, у Антошки твоего тогда… ну, в вашей юнатской жизни, зазноба имелась? Во-от. Пусть он затосковал о ней… хотел бы узнать, вспомянуть…
- Да-да-да-да! Светка его присушила тогда! Слу-ушай, мать, да ты… знаешь, кто ты есть?
- Твоя мать. А сынок для матери как был замарашкой, так и остался.
- Ну вот!
- Да. Засранчик. А чего такого? Я вот скоро помру, ты уж поднакопи умишка-то… а то буду я сверху смотреть да слёзы проливать дождичком.
- Всё, пошёл… письмо сочинять.

Прямо из аэропорта Бава отравился по адресу фирмы, с которой законтачил из Новосибирска. Он катил за собой небольшой с выдвигающейся ручкой баульчик, который по размеру и весу можно было а не сдавать в багаж. Смотрел на номера домов и время от времени оглядывался: всё же в баульчике пара лимонов…
Фирма, к вящему неудовольствию Бавы, находилась на отшибе Москвы, однако всё же рядом с метро. И двор какой-то тёмный, и дверь обшарпанная.
- Во блин! Это чьи ж картинки они налепили на сайте? Не, правда! Чё тако-ое? Надо спросить! Может, я ошибся. Смотрел одних, а записал других?..
Бава остановился и помыслил: да, с ним такие перевёртыши приключались, – что-нибудь отвлекало, и он в результате смалёвывал соседнюю вывеску, а затем натирал себе затылок и скрипел зубами.
Однако, войдя внутрь, он забыл о своих претензиях – салон выглядел шикарно.
Тут же подлетел и мягко приземлился рядом на успокоительно мягком диване востренький и сладко пахнущий одеколоном менеджер. Глазки сфокусировал так признательно-благодарно, что Бава невольно смутился: «Не разберу, гей?..»
- Я внимаю вам, дорогой наш клиент, - затараторил бархотно-ласково менеджер, - с абсолютным отречением от всего личного и общественного. С этой секунду я в полном вашем распоряжении, а также готов осветить вам всю нашу продукцию под разными ракурсами и дать исчерпывающие ответы на все ваши вопросы.
Бава приоткрыл рот от непривычных словес, сглотнул и полез в карман.
- Вот, - протянул он лист, сложенный  вчетверо.
Менеджер развернул и разгладил ксерокс того внедорожника, за которым приехал клиент.
- О-о! Восхитительный выбор! – при этом он подскочил с дивана и остался на ногах с лицом до предела восторженным. - Сию секунду! - и, пригнувшись – очевидно, для ускорения, – в тот же миг очутился в противоположном конце помещения, откуда стали долетать квохтанье и странное щёлканье, наподобие того, что производит попугай своим клювом.
Выпрямив спину в момент испарения менеджера, Бава так и продолжал сидеть, с удивлённым выражением своей круглой и бандитской физиономии, пока к нему  не стал подтанцовывать другой менеджер рангом явно выше: и костюм с галстуком на нём шикарней, и башмачки – фирма, и лик не подобострастный, а с макияжем королевского достоинства.
- Итак, - склонился он слегка, не теряя достоинства, и ласково заглянул в глаза покупателю, - наш дорогой клиент сделал свой выбор. Это священное его право. Однако полагаю, он готов выслушать и другие предложения, дабы это помогло ему утвердиться в правильности своего выбора. Я не ошибся, уважаемый Владимир Геннадиевич?
- М-м.. п-пы! - развёл Бава ладони, не выпуская, тем не менее, коленями своего баульчика. - Валяйте, чего ж…
И солидный менеджер растёкся по древу столь обширно и лихо, и в его руках, откуда ни возьмись, явились проспекты, списки цен с льготными акциями, затем он, мягко ухватив  покупателя под локоток, увлёк того к парадному блеску разнообразных авто на подиуме…
Когда ладонь, какой он держал ручку от чемодана, вспотела до горячей сырости, Бава спохватился и сам себе скомандовал: «Стоп!.. Замри, малыш!» – как делал это на кране в критический момент, не прояснённый для него чёткой мыслью и не подкреплённый опытом. И, по многолетней привычке,  затормозил, как будто упёрся лбом в невидимую преграду.
- Вот что, милейший гранд милорд, - кашлянув, проскрипел он через высохшее горло. - Мою машину, будь добр, покажи для начала. Чтобы я воскресил её в памяти перед встречей с другими красавицами. А то затруднюсь сравнивать… А потом у них цена, посмотри, в два раза!.. Ты что? В моём чумодане стоко нету!
И Бава тряхнул за ручку свою поклажу на колёсиках.
- Сей момент! - менеджер чуть ли не по-дамски присел в подобии реверанса. И – пропал!
Бава моргнул, почесал бровь: «Зря я ему про повозку… пусть бы думал кредитка…», - тут заметил он кофейный автомат с табличкой «Совершенно безвозмездно!» и подрулил к нему. После двух стаканчиков сумбур в голове поутих… Как раз и менеджер воротился. Он сложил ладони остриём под свой чисто выбритый подбородок и елейным голосом пропел:
- Ваша несравненная машина будет завтра стоять на подиуме – с бантом на крыше! Единственно, что необходимо вам сделать сейчас – закрепить её за собой, то есть внести залог. И ровно в момент открытия салона завтрашним утром вас встретит буквально марш Мендельсона – торжественно, как первый раз в загсе. Вы сколько раз побывали в этом учреждении?
- А?! - опешил Бава.
- Неважно! Машина, как жена – субстанция субъективно-сугубая, безусловно интимная и не терпит суеты-поспешности! Итак, прошу, пане! - Пространный полукругом жест в направлении «Касса» – золотом на матовом стекле…
…зачарованный Бава открыл свой баульчик и, отсчитав названную сумму, передал в пухлые ручки кассирши, проворные пальчики с нанизанными перстеньками мигом упрятали купюры в сейф.
- И славненько, и славненько, - пропел менеджер и обеими руками указал на выход. - Утром мы вам звоним, и вы от нас поднимаете паруса своей блистательной яхты! По морям, по волнам! Мы вас ждём, а вы – нашего звонка!
На улице Бава перечеркнул пальцем пересохшие губы, и некоторое время стоял в оцепенении, точно кто запретил ему двигаться и говорить – в том числе критиковать свои поступки. Затем он встряхнул свою повозку, точно хотел убедиться, что та мал-мал отощала, и покатил по тротуару, слегка пританцовывая. Однако танец этот продолжался недолго. Бава остановился и, опустившись на одно колено, стал перевязывать шнурок на правом ботинке. Из-под своей подмышки он хорошенько разглядел двоих, увязавшихся за ним от самого подъезда салона. Это были гораздо больше, чем обычные качки-крепыши. Это были двухметровые амбалы. И, главное, лица их Баве показались знакомыми…
Он в них признал тех самых лбов, которые вышибали ему почки при посещении Казахстана. В той самой камере, после посещения коей его вытурили из партии и лишили всех благ, чему он ужасно тогда расстроился…
«Они-то откуда тут!?. Дрянь!.. Дрянь!!. Дрянь!!!»
И через минуту, ускоряя шаг, шёпотом:
 - Да нет! То было давно… То другие. Те уже устарели, как и я… а эти мордовороты, по тридцать им, не больше… Но как похожи!.. Не одолеть мне их!.. Не лыком шиты!.. Крепкая говядина!
И резво побежал. Спустился вприпрыжку в метро, заскочил в поезд. Увидел: те двое успели в последний вагон…
«Угу…» - склонив голову вровень с плотной пассажирской массой, Бава протиснулся к другой двери и, выскочив на перрон, стремглав помчался на эскалатор. Двое преследователей, однако, не дремали…
 У милицейской будки Бава проехал на подошвах, тормозя. Задохнувшимся голосом толстенькому и с равнодушнейшим выражением лица милиционеру выпалил:
- За мной гонятся! Гомики! Два таких громилы!
Дежурный посмотрел на экраны перед собой, где в разные стороны сновал спешащий люд:
- Покажь.
Бава впился глазами в один экран, другой, третий…
- Ну, где?
- Да они такие!.. запоминающиеся… Большие… наглые…
- Да вы мне покажите, я сам выводы сделаю…

На пути к Савёловскому (этакие перебежки из тенёчка в тенёчек) позвонил сыну, но тот находился «в недосягаемости». Набрал тогда Антония.
- У тебя машина на ходу?
- Автобусом брезгуешь? Он в ста метрах от меня останавливается, дохромаешь, небось.
- Да я хотел на город ваш взглянуть древний, столько всего прочёл о нём, а толком не видел…
- Ну, хм… у меня, слышь, температура. Зимой с такой же поехал в аптеку, нарвался на большие неприятности… Едва расплатился… Ну да ладно, не зима, не спеша как-нибудь… встречу. С какой, говоришь, электричкой?..

Антоний открыл багажник, но Бава будто не заметил, задвинул чемоданную ручку, плюхнулся на заднее сиденье и багаж устроил рядом, затем переместил на колени.
- Да что у тебя там?
- Чо-чо,  деньги… едва не распростился.
- Ха-ха-ха! В таком разе, наоборот, привлекать внимание вредно. Чего ты их взгромоздил. Небрежно брось их через левое плечо… Понимаешь?
- Понимаю. Давай к магазину. Чо-то выпить хоться.
У магазина Антоний выразительно поглядел на чемодан Бавы, тот отвернул лицо.
«Да ты, гляжу, и мне не доверяешь, - усмехнулся Антоний. - няньчись тут с вами… Температура – не температура – им начхать! Под тридцать девять уже небось… Чего я такого сожрал?..»
- Денег давай! Ты вроде выпить хотел? Твоя инициатива  – ты и плати!
Бава уставился на чемодан:
- У меня тут… а ключ куда дел, не вспомню никак!
- Во хмырь! - и Антоний выскочил из машины.

Вечер, за окном уже сумрак. Антоний задёргивает занавески.
- Я так и не понял, тебя кто напугал?
- Во-первых, весь этот кордебалет… салонный. Снаружи и не заподозришь, какая внутри обстановочка. Найти дом даже трудно, нарочно будто скрываются.  И никого из клиентов, кроме меня… Не странно? И потом этот хвост  из молодчиков… как профессионально меня вели!..
- А может, померещилось?
- То есть как?!.
- Ты и в школе был мнительным.
- Наливай!
Антоний налил Баве полную, а над своей стопкой задумался.
- Ты чего?!
- Темпера, говорю. Да водочки сверху плеснуть – вспыхну сизым пламенем.
- Завтра ты должен быть как огурчик, поэтому пей.
- Зачем как огурчик?
- А надо меня сопроводить. Спасать надо.
- Куда сопроводить?
- В шалман этот! Я там деньги, между прочим, оставил. А эти бандиты?.. Они, чай, знают, что мне назначено… Так что пей – простуда и выскочит.
- Шарики из твоей головы выскочили – вот что.
Бава поморгал, ничего не ответил и залпом выпил. Антонию почудилось, что вместе с водкой и стопка пролетела в горло собутыльника.
Крякнул:
- У!.. Батяня мой, бывало, четвертинку раскрутит и перевернёт… так всё содержимое винтом напрямик, даже слышно, как ударится в желудке о донышко. - Слушай, я считал тебя почти трезвенником, а сегодня ты явно с перепугу…
- С перепугу – не перепугу, а стресс некоторый схлопотал. Ты не помнишь, как мы с тобой напились самогона?.. Отец, он же у меня химию преподавал, у него аппарат для дистиллированной воды… Он, значит, спирт… Мы с тобой уже косые, и тут родители в дверях… Ты нырк под руку у мамани и  был таков! А я креплюсь. Изображаю трезвого, пока отец не сказал: «Пить вредно! Больше чтоб я не видел!» И вся педагогика.
- Не помню.
- Всё про себя помнишь, а про меня нет?
- Н-да… Вот что интересно: ты увидел всю комедию с захудалыми внешними атрибутами и чудесами внутренними и… раскошелился?.. Поехать бы надо, конечно, – посмотреть своими зенками. Только фирму эту можно не застать уже… Это во-первых. А во-вторых, где квитанция о приёме залога? Куда дел?
Бава вертит в руках чистый бланк, рассматривает на свет лампы:
- Какие-то бороздки имеются…
- Ну-ну. Утро вечера – как говорят? – мудрёнее...
- Чё-то я сомневаться начинаю…
- Всего лишь начинаешь?..

Утро.
Звонков из салона нет. Бава  нервничает.
- И что ты думаешь?!.
Антоний греет под мышкой градусник:
- Пока не узнаю температуру, ни о чём думать не буду. А чего ты хотел? Ещё вчера мы допетрили – нет больше никакой фирмы. С твоими денежками она растворилась в необозримом московском пространстве. Уже где-нибудь оформляют новое помещение для новых дел…
- Ты нарочно меня заводишь?
Бава набирает номера телефонов, но без толку.
- Поехали!
Антоний рассматривает градусник, глубокомысленно:
- 38 и 7. Ты бы тогда уж не поил меня вчера. Сил нет. Не доехать…
Довозит Баву до остановки:
- Дальше, извини, – ГиБэДэДэ. Да и чего мне ехать? Бутафория… Папье-маше. Им хватит тех, кого выпотрошили. Адью… Ищи теперь под другой вывеской. Там ещё должен быть фонарь на столбе…
Вытащил баульчик из багажника, подал Баве.
- Из-за поворота вывернул автобус.
- Удачи. Слушай, а чего ты за машиной-то сюда? В Сибири нету? Раньше в Москву за песнями всё больше, а теперь, значица, за покупками?

***
Антоний хватился мобильника. Под диваном нет, под кроватью, в сумке, карманах – нигде! «Хоть позвонил бы кто! Хотя чего ж – разрядился, поди, и помалкивает».
Антоний глянул в окно:
- О-о!.. Поэзия! Подымите скорей глаза…
Луна – желток вкрутую… оранжево сияющей лысиной пронзает набежавшее облачко… и, так шутливо продырявленное, оно, облачко это, тут же соскальзывает вниз газовым колечком, и – застряёт прозрачным пояском на желтковой пояснице. И, серьёзная до сих пор, ты, Луна, стала похожа на скомороха, – на забавного Петрушку, – напялил, шут, девчачью юбчонку…
Распахните глаза… зенки распахните.

Мобильник нашёлся через неделю – в башмаке на обувной полке под вешалкой.
Антоний стал читать сообщения из Новосибирска.
«Во-още! Ты не хочешь отвечать на мои звонки? Очень странно!»
Следующее. В добавление, видимо.
«И что страннее всего: чем лучше к товарищу относишься, тем хуже для тебя ж… Почему? Я тебе во многом благодарен, но… Мания величия настигла? Жаль! У меня был друг…»
Антоний усмехнулся:
- Ну-ну. Пофилософствуй, братела. К дождю?.. Или всё ещё полнолуние? Ишь, разошёлся. Наверно, пролетел с машинёнкой, раз так нервничает.
Подошёл к окну. Но в это время ночи Луна находилась ещё с другой стороны дома.
- Если, конечно, вышла на прогулку… дождик. Под зонтиком разве.
Посмотрел время. Позвонил.
- Ты чего записульки шлёшь? Давай рассказывай: нашёл свои денежки?
- Нашёл. Сказал им (по телефону): «Твари безмозглые! Еду – пусть ваш директор гроб себе заказывает!»
- И?
- Сын собрал кодлу, один его корешь даже майор милиции... Заваливаем. Они там все обос… Быстренько денежки отсчитали. И всё.
- Не сочиняешь? Больно лихо! А с машиной?
- Тут купил. У того, с кем договаривался. Позвонил ему после салона сразу: еду, мол – по делам отлучался…
- Да ты, смотрю, по всем фронтам успеваешь! Жук навозный.
- А ты думал!
На полигон Бава больше не ходил.
Стал делать лопаты собственного изобретения. И продавать в инете.
- И нормально… приедут по объявлению, купят, аж по целому кузову заказывали. Перекупщики только обнаглели...
Таким впоследствии Бава стал отказывать: сбивали покупательский интерес завышением цен и разухабистой рекламой.
- Ну что, скоро в Сибирь приедешь?