Часть вторая
ВЕРА
На этот раз сила духа дарованная,
В сердце Европы судьбой закованная,
Четыре сотни лет после Иисуса распятия
Оставила след веры стойкого понятия…
Ах, как прекрасно дышится весной! Не только природа, распускаясь и расцветая, радуется предстоящему лету, но и люди, окончательно проснувшись от зимнего безделья, двигаются охотнее и верят как в богатый урожай, так и в новое счастье, вдыхая полной грудью надежду, которую обещает всем это удивительное время года.
Сидя в повозке одной семейной пары из нашей деревни, везу в город розы продавать, улыбаюсь солнцу, ласковому и такому ярко лучистому, что не любоваться невозможно. Закрыв глаза, чувствую желание прогуляться по нему бо-
сиком, вобрать в себя тепло и доброту, всё, что даёт жизненные силы, сегодня мне очень необходимые. Звонкое щебетание птиц, в чистом небе игриво парящих, примешивается к стучащему скрипу колес, создавая песню странствий, неизвестно таинственную, интересом манящую. Звук ее учащает сердцебиение, то ли предчу-
ствующее, то ли ожидающее чего-то хорошего в конце пути, пролегающего по римской торговой дороге.
Дорог вымостили камнем множество, и это лучшее, что сотворили люди сами для себя. Не удивлять, восхищать и вызывать зависть, а сообща использовать.
Построенная легионерами, помогает она добраться до города Медиолан, возле высокой стены которого и происходит торговый обмен. Моё первое участие в продаже и встреча с множеством людей придают неуверенности, беспокойства. И пробуя отвлечься, заставляю себя слушать рассказ женщины, воодушевленно болтающей всю дорогу:
— Двери разлетаются в разные стороны, и на пороге — две старые уродины. Одна рыжая, ведьма похотливая, отомстить явилась парню молодому за побег с постели их любовной. Видать, чары ее колдовские ослабели, вот он, прозрев, и удрал, на ходу встретил друга, страхи ему свои поведал. Не сильно друг поверил, пока своими глазами среди ночи месть смертельную не увидал: воткнула одна из них нож в шею, руку запихнула в рану и сердце его выдрала! Мочалом дыру кровоточащую ведьмы лихо заткнули, дружка, от ужаса окаменевшего, мочой своей
тухлой, забавы ради, замочили и исчезли из комнаты! А двери сами вернулись на прежнее место! Утром проснулись друзья целы и невредимы. Вот только кошмар
один и тот же обоим приснился, да от одного так смердело, что тошнило всех вокруг. Распрощавшись на постоялом дворе, где заночевали, двинулись оба в путь, скорее и подальше от места зловещего. Только вот к вечеру помер тот, что с дырой в шее, местью ведьмы убиенный. А друг, предав останки его земле, отправился по миру, предупреждая людей, какое зло в старухах случайно встретить можно…
Её муж явно веселился, не придавая значения, нагоняющему ужас тону повествования:
— Заняться тебе по дому что ли нечем?! Брехню бабскую не только слушаешь,но и дальше по ветру разносишь! Вспомни нашу Ирму. Какая похоть, если по огороду с трудом передвигается?!
— Вот ты ни чему, что я говорю, не веришь! Давеча просила — не точи больно остро нож! Как знала — порезалась! А по базарным рядам постарше нашей Ирмы
богатые горожанки прогуливаются, да моложавых выискивают! Не убитые работой тяжкой, только о похоти своей до самой смерти и думают. Колдовству по ночам
обучаются, а днем творят над людьми разные шуточки!Вот правильно их на кострах сжигают!
— И днём и ночью, не покладая рук! А спят они когда? Глупая, моя ты баба! Ох, зависть к богатым из тебя бы выколотить, перестала бы верить в глупые выдумки
не добрые, страх порождающие, на мысли злые наталкивающие…
— Это Апулей о своей жизни писал, не бабы из нашей деревни! Что ты злишь меня, умник! Перед попутчицей нашей, что сзади дрыхнет, красуешься?
— Угомонись, женщина! Ты же читать не умеешь, слушаешь, что люди врут! Так чем уши свои развешивать, зашла бы в дом, детям своим сказку, только не эту, на ночь бы рассказала. Всё за одно: и язык работает, и руки свободны — тесьму бы мне на рубахе подшила! Какой день уж прошу! Хожу как не женатый! Зато у Хайди моей столько времени свободного, что забила весь чердак свой страхами о нечисти.А ты моего кулака бойся, он ближе к тебе, чем старухи похотливые. И придумай на обратную дорогу историй про красавиц молодых, что с трупами влюбляются, и наслаждайся болтовней! Хоть весело, а не противно слушать будет. А сироту, что с нами едет, не обижай! Ей и без твоего языка от жизни досталось: мать давно схоронила,безотцовщина, а вчера и дядька, у ко-
торого жила, этот свет покинул. Жалко девку! Кто теперь защитит?!
— Ты свое «жалко» запрячь подальше и не подходи к ней близко! Узнаю что про вас, глаза выцарапаю! И не пришитые тесёмки на рубахах перестанут сразу же тебя волновать. Пусть она быстрее замуж выходит и у мужиков деревенских к себе внимание не привлекает!
— Потише злость свою ревностную выкрикивай! Спит замаянная с похоронами, в её годы только мечтать начинают, как из отцовского дома в замужество сбежать,
а ей по хозяйству, что баба и мужик, все одной на плечи не окрепшие взвалилось. Не знал я, что ты так бессердечна, глянь на неё - не женщина ещё — ребенок!
— Ну зато ты — добряк за всех! Нашел ребёнка! Наверняка приметил груди, что под тряпкой колышутся? Я, четверых вскормившая,такие не вырастила! А глаза
её видал? Блестят, что у дьяволицы Вавилонской! Может, узнал бы о чем думает, да и в дорогу с собой бы взять не решился!
— Вот ты бездумно правду сказала! Чужие думы лучше не знать, спать тогда спокойней. А я помню её мать, тихая и не злая была, красивая, но одинокая. Ну не случается в природе, чтоб у таких женщин ведьмы рождались!Полюбуйся, розы какие неповторимые вырастила, себя работы ради не жалела. Руки исцарапанные, силенки растраченные, слезы выплаканные…
Есть бестолковые разговоры, не принимаю участия, желаю оставлять без внимания, но о маме...
После её смерти, жила я у дядьки, единственного маминого брата, оставшегося в живых. Вчера, предав и его земле, не стало у меня больше родни с кем могла бы поговорить о ней. И проплакала этой ночью, не с горя убиваясь, а от страха перед грядущим. Дядька отшельником был, всегда повторял: «Бойся людей! От них все беды!» Дом на окраине построил, ближе к лесу, чем к населению, на детей соседских ругался, без друзей меня с детства оставил. Слушая парочку с закрытыми глазами, думаю, что никогда у меня уже друзей не будет. Непонятны бабы, имеют всё для счастья — и мужа, и детей, но умудряются оставаться не довольными. Мужики только женатые помощь по хозяйству предлагают и под юбку за расплатой тянутся. К чему такое внимание, от которого мне одни сложности и неприятности? Уехала бы я! Но мама, помню, говорила: «Счастье, дочка, там, где родилась». Не стану спорить, буду ждать его, где розы мои расцветают, земля знакома, а в ней родные покоятся. Выдастся в году этом погода хорошая, обменяю на монеты, цветов множество! Хватило бы сил со всем справиться… Ох, и долгая же дорога в неизвест-
ность…
Тут потянувшись, изображаю пробуждение от пересыпания, но хрипота в горле предательски выдает, что мысли мои и не дремали вовсе:
— Уже слышно, что подъезжаем! Невероятное столпотворение! Покажите мне, люди добрые, то место, где дядька цветы горожанам предлагал?
Не решилась Хайди в лицо свою неприязнь показывать, любезно и нежно в голосе заботу изображая, словно поёт наигранно:
— Ну, конечно, Милая!
И тут же кричит надрывно в сторону удаляющегося мужа:
- Распрягай, Анаталоне, лошадей, пора торги начинать!
Поворачивается, и сладко заливает в мои уши дальше:
— Вот здесь ты свои растения продавай, а мы, как всегда, по этому ряду к воротам города ближе стоять будем. Не скучай и старайся, чтоб было чем расплатиться за дорогу на обратном пути к дому. Так ведь, договаривались?
— Да, я не забыла, и благодарна буду. Возьми розу, самую пышную, цветы женщин восхитительными делают! Станешь на сегодня счастливая, в успехе и прибыли!
Я протягиваю ей ярко красную. У меня нет на женщину эту обиды, я её просто не понимаю. И потому, как медленно и недоверчиво принимает она подарок, догадываюсь, что Хайди меня тоже не понимает.
Но душистый запах розы чудесно превращает её подозрительность в доброе расположение. Не беда, что не ко мне, зато к окружающему нас люду. И первый испытывает на себе эту радость её муж. Что-то шепнув ей, пристроив бутон к волосам, они оба смеются, привлекая народ — где шумно и весело, туда всех тянет. Приятно осознать, что цветы тайной силой обладают, подталкивают и меня говорить хорошее и доброе. В толпе вижу знатную горожанку, молодую и красивую, приближающуюся по торговому ряду. Дорогие одежды и свора сопровождающих выдают её влиятельное положение, явно не бедное. Но глаза печальные, не могут скрыть грусть на сердце. И мне именно ей захотелось помочь улыбнуться.
— Купите цветок волшебный, — говорю,— почувствуйте радость жизни!
Она останавливается, словно внезапно проснувшись, смотрит на розы и спрашивает:
— Сколько дней простоят они в воде не осыпавшись? Волшебные, говоришь? Так ты колдунья?
Глядя мне прямо в глаза не грустью, а гневом пылающим взором, в пепел превращает желание с ней разговаривать. Как - то так добрые дела перекрашиваются в злодеяния и приходится оправдываться за неверное слово:
— Колдовство не оставляет царапин на руках от шипов острых. В тяжёлом труде вырастила красоту эту. Надеюсь, что несколько дней смогут украшать они жилье ваше.
— Ну что же, надеюсь и я, что не врешь! Иначе найду тебя в следующий раз, волосы повыдергаю, личико наглое изуродую, а товар отниму, в наказание за ложь!
И бросив в меня пару монет, приказала забрать с собой все цветы. Может, я и успела бы что-то сказать, но изменить все равно уже ничего нельзя. Оставалось найти на земле монеты и попытаться не расстраиваться — ведь могло закончиться и хуже. Одну монету бездомный мальчишка схватил раньше меня, вторую я понесла вернуть долг за дорогу. Земляки пребывали в радушном настрое и в громком обмене самодельных колбас на металлический звон. Забрав последнюю монету, ставшую единственной, сообщили, что к полудню ими товар будет распро-
дан весь, и мы двинемся в обратный путь. Это обозначало для меня, что есть много времени и нужно придумать, чем его занять. При удачной торговле пошла бы гулять по рынку, но слёзы обиды не только мешали смотреть под ноги, но и уничтожали чувство голода. Без желаний есть, пить и разглядывать прохожих, пустая и равнодушная, отправилась бродить по городу.
Совершенно не понимая, как можно в нем жить, разглядывала насаженные друг на друга дома, похожие на грядки у ленивой хозяйки, разделённые узкими, грязными улочками. Передвижение по ним разрешено только пешим, ездить верхом имели право знатные и высокопоставленные чиновники, а им принадлежащих красавиц в зановешенных носилках таскали слуги. Нехватка места для всех, спешка и ругань, превратили знакомство с городом в утомительное увиливание от всадников, людей и шума. Поэтому внимание моё привлёк небольшой, отдельно стоящий светлый дом, похожий на храм. И сомнений бы не возникло, если бы дверь была открыта, но заколоченный вход и полное забвение вокруг, заманчиво потянуло обойти вокруг такое красивое, с любовью построенное, чудесное творение рук человеческих. С любопытством разглядывая верхушку, с грустью примечаю, что небо затягивается тучами.
И неожиданный мужской голос напугал, вернув мой взгляд на землю.
— Что хочешь найти ты здесь, Милая? Шла бы куда прочь, пока неприятности не атаковали тебя! Запрет на посещение храма наложен, денежный штраф за ослушание очень велик.
Седой старик, сказавший это, был в белом одеянии, плетёным пояском подвязанный, сидел, подпирая спиной стену, и жевал хлеб совсем еще не беззубым ртом, приметив мой взгляд, разломал кусок, протянув мне большую краюху.
— Благодарю вас, добрый человек, что спасли от голодной смерти! Разрешите побыть немного рядом? Идти мне до полудня все равно некуда. А неприятностей не боюсь, я в них родилась.
— Сделай милость, присядь! Здесь хоть и нельзя, но чудо как хорошо! Если хочешь, расскажи, куда твой путь во вторую половину дня…
— Обратно, домой в деревню. Товар привезла на рынок, а у меня отобрали розы за бесценок! Вот я голодная и злая, не знаю, чем себя занять. Объясните мне, почему богатые такие жадные, а вы, меня не зная, даже последним хлебом поделились? — и, приземляясь с ним рядом,чувствую начало успокоения.
— Ты меня тоже не знаешь. Может, еды у меня надолго хватит. А может, мне долго и не придется? Как тыопределила, что я бедный, а ограбили тебя богатые?
— Не ограбили, а честно не оплатили мои труды!
И я рассказала о молодой, красивой и жестокой обидчице.
— Если честно не оплатили, значит, и ограбили. Не будем лукавить, а говорить, как есть. Так ты по внешним нарядам определяешь богатство и бедность? Эх, молодость! А для меня богатство в человеке не деньги, а доброта! Чтоб не только для себя хватало, но и всех, кто рядом, теплом согревала. А бедными я нахожу людей озлобленных. Ну вот подумай, чего у них в жизни хорошего? Собственным гневом изнутри поедаются, со временем становятся одинокими, покидают их люди. Я тебе так скажу: кто-то бедный, кто-то богатый, тут кому как повезло, - но добрым или злым, может стать любой. Та, что розы присвоила, может, на искренность твою разгневалась, может, ей муж изменяет, или любовник покинул. Какая причина её печали? Не добрая она, потому и страдает. А тебе посоветую, платок на голову накидывать в места людные. Не возбуждай в недобрых окружающих озлобленность, зависть и похоть красотой своей. Это я тобой восхитился, хлеб предложил в надежде услышать твой голос, даже не мечтал, что рядом сядешь, да еще и печалями своими поделишься, мои послушав. А злые используют красоту иначе.
— Как же прикажете розами торговать? Сирота я, другого ничего предложить не имею. Как жить посоветуете, чем зимой прокормиться?
— Жить нужно, чтоб не стыдно было. Все торгуют, и ты сможешь научиться цветами горожан радовать не в убыток себе. Одна ты, правда, не перезимуешь. Выходи поскорее замуж.
— Да слышала я сегодня уже это. Беда моя в том, что в деревне нашей, не то что замуж, взглянуть-то и то не на кого. А я мечтаю встретить достойного.
— Не выбирай по внешности. Найди равного по духу. Чтоб интересно тебе с ним было и поговорить, и помолчать. Только красота, она однажды надоедает, а вот взаимопонимание родит любовь.
Слушаю я старца и верю каждому его слову. А почему? Ведь я его не знаю? И понимаю, потому что советы его не обидные, как отец родной, с заботой и вниманием, делится не только едой, но и нажитой мудростью.
— Отчего хочется звать вас батюшкой? — спрашиваю. Расслабившись сидя рядом, начинаю чувствовать, что здесь, возле храма, действительно хорошо!
— Можешь и так сказать, но родители нарекли меня Феодосием.
Имя правителя нашего подбросило на ноги, и вскочив от волнения, я потеряла дар речи, который вернулся мне толчком в лицо от звуков громкого смеха.
— Преподобный Император! Не велите казнить…
— Ах, Милая, видела бы ты себя со стороны! - весело улыбаясь, молвит он. -Присаживайся на свое место рядом! Не великий я, и не правитель. Такой же, как ты, простолюдин. По воле матушки имя схожее оказалось. С 380-го года и начались мои недоразумения, с именем вступившего к власти полководца связанные. Да садись же ты, дитя напуганное! — и он потянул меня за руку, взглянув дружелюбно. И я не села, а приросла к нему сердцем, как цветок на камне.
— Так что, значит, мудрость ваша, отец Феодосий, в рождении дарована?
— Доброта или глупость с рождения даруются. Мудрость приходит с годами, и только к тем, кто учится. Я долгие годы провел в Афинах, работая при школе философов. И знаешь, что понял? Человека нельзя научить, он должен сам научиться, если захочет. Вот ты, Милая, знаешь, чего хочешь? Тому и учись.
— Да, — отвечаю, не задумываясь. Ведь каждый хочет иметь то, чего у него нет. — Я хочу любить и быть любимой! Хочу семью большую, родичей, детей и всех людей вокруг, таких сердечных, как вы! Чтоб не было злых, жестоких, убивающих друг друга, отбирающих и ворующих монеты, земли, судьбы. И чтоб этот храм был открыт. Чему я для этого должна учиться?
Долгое, задумчивое молчание Феодосия приводит меня в беспокойство, словно я наступила на его больной палец.
— Почему вы молчите? Я чем-то обидела?
— Тяжело мне, Милая, осознавать, что храму ни этому, ни другим помочь уже нельзя. Если властью решено, не могут простые смертные ничего изменить. Правитель наш, может, и не ошибается, полагая, что живя на земле империи Римской, один общий Закон для всех быть должен. Не зависит, византийцы ли, греки, иудеи, готы, гунны, не это важно, главное — жители обязаны чтить закон и мораль. Невыполнимость заключается в том, что не только земли, — старается пояснить мне Феодосий, — воссоединить в Великую Империю, но и веру народам, живущим под нашей милостью, одну навязать. Для простого люда это очень бо-
лезненно. Храмы не только бога Сераписа, как этот, закрыты и в скором подвергнутся разрушению, все языческие обряды караются высокими денежными вы-
платами. На ересь и на жертвоприношения наложен запрет, и все мы теперь должны учиться, и ты тоже, верить в одного триединого Бога и креститься тремя пальцами.
Да, злые языки утверждают, что разорят все эти действия империю. Но если люди перестанут убивать на улицах городов, истребляя иноверцев и иноземцев, ведь тогда наступит мир, именно то, что и требует Бог от людей, уби-
вать запрещая. В дружном труде, честно разделяя заработок, и будут цвести земли всегда, в Великую Империю Римскую соединенные.
Феодосий снова погрузился в свои мысли, а мне, из вежливости и уважения, не хотелось нарушать молчание, но любознательность заставила-таки навести по-
рядок в том, что я не совсем поняла. Больше раздумывая в вслух, чем спрашивая, робко нарушаю тишину:
— А зачем учиться верить? Разве не рождается каждый с верой? А креститься, вместо двух, как раньше, теперь тремя пальцами, это потому, что Бог триедин? Интересно, как же это?..
По его голосу с радостью осознаю, что общается старик охотно, со всеми теми, кто желает, старательно объясняя:
— Младенец новорожденный не может ничего, всему его родители учат, и верить тоже. А ежели чего сами не умеют, то разве дитя своё научат? — тут скрестил Феодосий три пальца и, показав мне, продолжил: — Одно целое из трех составных: Отец, Сын и Дух. Вот эту примудрость понять и в сердце принять, тебе и надо учиться.
— Я понимаю это и верю, что Отец небесный сотворил сына — человека, вдохнул в него Дух объединяющий. Внутренний мир с тремя святынями — Верой, Надеждой и Любовью. Каждый — есть дитя божие, верит в Отца Создателя, любит человека пола противоположного и надеется на детей совместных, любуясь ими.
Феодосий, неожиданно резво поднявшись, хотел было что-то сказать и, сделав пару шагов в одну сторону, вернувшись, опять открыв рот, но, промолчав, про-
шелся в другую, и наконец-то воскликнул:
— Вот так удивительна жизнь! Простой девчонке из деревни всё ясно! А мудрецы, правящие, делят приходы в догматических разногласиях! Того и гляди принудят как рабов беспрекословно повиноваться, превращаясь в стадо баранов, без мыслей и целей, только идти, куда направят, жевать и плодиться. Арифметику запретили, собственное мнение карается, все предками построенное разрушается! Страшное нынче время, да и полдень уж настал.
Как же это я не подумал, что слушая красноречие мое, подвергаю смертельной опасности молодое создание?! На вот,прими, Милая, от меня монету золотую, тебе она нужнее, в помощь по хозяйству потрать, мужчину - заступника себе найди, и постарайся стать счастливой!
Достав и положив монетку на мою ладонь, оставался Феодосий, взволнованный, стоять у храма, тревожным взглядом меня провожая. И не сдержалась я в благодарном порыве, вернувшись, поцеловала руку дающего надежду доброго старца, со слезами, как пришла, так и покинула место хорошее и мудреца великодушного. Не золото согревало сердце, а вера в людей снова проснулась.
Прижимая к груди монету, мечтала о том, как приеду в следующий раз, найду Феодосия и подарю ему сшитую мной новую рубаху. С улыбкой и мокрыми глазами
спешила я туда, откуда доносился шум рыночной толпы, преодолевающий даже высокую стену города Медиолана.
Наш обратный путь уже не освещало солнце. Собравшиеся черные тучи обещали проливной дождь, с громом и молниями. Даже словоохотливая Хайди настороженно
молчала, вокруг темнело, нагоняя беспокойство и страх.
Лишь мужчина, помнивший мою маму, держался уверенно, чем и внушал доверие. Ничего другого не оставалось, как ждать начала урагана или конца путешествия,
но случился привал. Яркие вспышки в небе пугали лошадей, а большие капли заставили свернуть в придорожную таверну на опушке леса, где спасались от непогоды к нашему прибытию уже множество путников.
Поэтому сарай для повозок, лошадей и груза был переполнен. Пришлось поместиться в постройку для сена. Не очень желая делить со мной ужин, направились земляки погреться и отведать горячего у разведённого камина, оставив меня приглядывать за лошадьми. Приближающиеся раскаты грома не делали передышку для животных приятной, и они, напрягаясь и вздрагивая, приводили
мой страх одиночества в ужас.
И сердце чуть не разорвалось, когда в очередной вспышке молнии увидела
я подкравшиеся тени, не успев даже вскрикнуть. Перетянули мне рот грязной тряпкой с такой силой, что просочился вкус крови. Почему не завязали глаза? Уроды! Было бы не так противно! Я видела троих: двое из них держали меня с обоих сторон за руки, безжалостно давя на царапины от шипов. Вырываясь и дергаясь, я лишь усиливала боль, тряслась грудь, притягивая взгляды и вызывая
похотливую слюну у нелюдей, захвативших меня врасплох.
Понимая свою безнадежность, пришла к решению сохранить силы для более удачного случая и вообще не двигаться. Третий, явно главный, наверняка будет первым, не спешил приближаться и растягивал движения, наслаждаясь своим превосходством. Погладив лошадей, проверив зубы, наигранно медленно подошел и, смотря прямо в глаза, вонючим дыханием заявил:
— Скотина не твоя, жалеть для нас не станешь, а вот одежонка на тебе единственная. Если порву, разозлившись, останешься голая, путникам на смех. Так что давай, не дергайся, будь покорной, как бабе и полагается!
К страху и ненависти примешалось смутное ощущение, что, вроде, было это уже когда-то со мной. Конокрад, опустившись к коленям, старательно скручивая мой подол, нахально смотрит прямо в глаза, ожидая удар.
С трудом сдерживая желание двинуть ему ногой, чувствую его готовность отбиться и понимаю, что можно только усложнить, но ничего не изменить. Продолжаю, затаив дыхание, следить за его грязными руками, ещё чуток, и вот он — самый позорный миг в моей жизни. Голая я и три пожирающих взгляда! Ещё не трогают, но уже тошнит и жить не хочется, совсем не радует то, что приводит их в восторг.
- Эх, две совразки и девка складная! Ну и повезло же нам в эдакое ненастье!
Странными, не человеческими, кажутся звуки, которые издают двое, что держат руки, и скоро войдут не только в мое тело, но и в судьбу, как животные, порвав святыню непорочности, отобрав надежду на счастье, смешают самообладание с грязью, оставив в памяти лишь ненависть…
Ещё одна вспышка молнии, и я вижу в темноте четвёртого, но он не присоединяется, а исчезает в стене дождя. А может, меня спасут? И закрывая глаза, представляю себя со стороны: грязная тряпка между зубов — уздечка, скрученная на шее, материя одежды — хомут, мои волосы — грива, которую наматывая властно на кулак, разворачивает меня конокрад, болью вынуждая
прогнуть спину. Сейчас запрыгнет и без седла поскачет в ад…
Нет, не суждено ему было стать первым. Приближающиеся в темноте факелы заставили воров, бросив добычу, уносить ноги, спасая шкуры от путников, ранее уже ими обворованных, желавших учинить самосуд. Но злость и обида потерявшего — ведь в руках держал, да не успел — пнул он мне в живот, оставив ноющую боль и багровое пятно между бедер. Стыдно, больно и холодно!
Спаситель тела и чести, горбатый по имени Погано, живший на другом конце нашей деревни, позвавший на помощь, уже помогал освободиться от скользкой тряпки во рту, и отвернуть ткань с шеи, загораживая мою бледную фигуру от любопытных глаз своим телом, так ничего и не сказав, снова исчез в ливне дождя. Но зато, прибежавшая со всеми и разогретая сытным ужином с вином Хайди говорила без умолку столько, что люди, не отправившиеся в погоню, спасая
уши и не находя больше в сарае забавы, быстро разошлись.
Остался лишь муж несчастный, выслушивавший её каждый день уже много лет подряд. Странно, как не лишился Анаталоне рассудка, довольно правильно и умно предложив:
— А может, мы останемся здесь дождь переждать? И денег меньше истратим, и за повозку спокойней будет. Девка - то не сторож, её саму охранять надо.
Возмущение его жены возросло до крика:
— Ты собираешься сидеть здесь? Не ради ли сиротки молоденькой? Знаю я мужские
тайные желания!
Ну, конечно, она знает, сама была молодая и красивая. Сначала замечаются свои знакомые грешки. Мне чужой мужчина не нужен, хочу встретить своего единственного и навсегда. Справившись с оцепенением, сделав глубокий вдох, уже открыла было рот противостоять подозрениям и грубости, но вошедший Погано
затушил мои порывы. Он принес чашу из меди и приложил к месту ушибленному. Потрясенная, я забылась, вспомнив маму и детство, как лечила она металлом этим синяки, снимая боль. Не сдержалась и расплакалась.
Женское бессилие в слезах обиды — это самое лучшее, чтобы закончить споры. Хайди победоносно покинула сарай, а предложение Погано добровольно остаться приглядывать за собственностью Анаталоне позволило и ему уйти за женой, оставив в благодарность домотканое одеяло и немного вина, принесенные из таверны. У спасителя был с собой не только хлеб, но и сыр! Дождливый холодный вечер начал по - тихоньку теплеть и успокаивать, плавно переходя в ночную беседу. Хорошее изобретение — вино: и душу согревает, и язык развязывает, усыпляя осторожность и скрытность. Первое, что я спросила, было обычной глупостью начать разговор, отводя тему от неприятного происшествия:
— Мне не нравится твое имя, Погано. Почему тебя так назвали?
— Мне не нравится весь мой вид. Почему меня таким народили? Ты не задумывалась, за что кому-то красота, а кому-то убожество? Почему одни рождаются рабами, а другие владыками? Женщины слабые, мужчины сильные. Кто вообще это всё решает?
- Создатель наш Всевышний и природа-матушка.
Это так естественно, и так непостижимо. Вот и собеседник мой, чувствую, не понял, обиды много за пазухой, не может ясно думать, полагая, что в его бедах виноваты все, только не сам.
Ухмыляясь злорадно, он рассуждает вслух:
— Вчера было множество Богов, сегодня заставляют верить только в одного, а завтра скажут, что нет Богов вовсе. Как же узнать, что правильно? Ежедневно, что - нибудь новое, у всех своя вера и единственная жизнь. Объясни мне, за что Создатель с природой нам столько испытаний уготовили? Разве мы не дети их? Почему не помогают? И как ошибок не делать, если хочется…
Раскаты грома, удаляясь, затихали, а разогретый Погано, забыв, что ночью нужно спать, смотрел на меня в темноте, медленно приближаясь. И почувствовала я его дыхание, но желал ли он услышать ответ? Или что-то другое? Что же ему хочется?
Божественно загадочные у молодых отношения, наверняка, тоже природа постаралась, чтобы дружить, влюбляться и детей рожать, надо сначала поговорить по душам. Затем разругаться, как кошка с собакой, разбежавшись в разные стороны, или, заинтересовавшись друг другом, от разговора перейти к прикосновениям. Робко ожидая ответа, заглядывая в глаза, приблизиться, и поймать ответное дыхание губами. Слова не всегда правдивы, но две души, слившись в одно дыхание, чувствуют обоюдную искренность, и зарождается
любовь.
А чего ждет от меня Погано? Разъяснений или расплаты за помощь? Если он тоже восхищен красотой, имевший случай увидеть не только лицо, но и всё остальное, то могу предположить, что влюбляется он в меня прямо в этот миг. А что делать мне? Ответить из жалости или благодарности? Не словами, а губами? И сочинить из наших судеб историю о красавице и горбатом? Нет, нахожу в себе силы надеяться и верить, что встречу того единственного, если буду ждать
дальше…
И очень осторожно, чтоб не обидеть в нём достоинство, рассказываю свои мысли, легонько и незаметно отдаляясь:
— Твои родители, народив, прокормив, и на ноги поставив, чем могут помочь тебе? Путь от рождения до смерти — жизнь, — это испытания. Сам себе выбирая направление и попутчиков, принимая собственные решения, как именно поступить, и творишь ты свою судьбу.
В молодости собираем знания, в зрелости ими пользуемся, а со второй половины жизни начнем оценивать: правильно ли? Вот Анаталоне, вижу, что понимает ошиб-
ку своей молодости, но время ушло, дети растут, и ничего уже не исправить, только сожалеть и осталось. Я не хочу жалеть, постараюсь не ошибиться. Но и тебя расстраивать тоже не хочу. Ты пойми меня: одной трудно, но не тот суженый рядом навсегда ещё хуже, это безнадёжность. Каждый выбирает себе сам — кого любить, в кого верить. Мне по душе запрещенный бог Серапис, наверно, полюблю я грека — они мудрые.
Увлекшись рассуждениями, сама не заметила, что закончившаяся буря сменилась тишиной, сон овладел не только лошадьми, но и слушателем. И опять я одна, совсем немного времени потребовалось, чтоб понять, чего же хотелось моему спасителю. Точно не слов, раз заснул. И стало мне легко, сознавая, что правильное решение принято было. Не мой он человек, если тело интересней, чем душа.
Надо верить и ждать, как учил Феодосий, и я обязательно встречу своего! А теперь остается лишь развлечься высыпанием, этим ночным удовольствием для одиноких.
Меня разбудил суетливый гул сборов в дорогу. Весеннее солнечное утро хорошо влияло на путников. Приветствуя друг друга и шутя, они кормили лошадей, запрягали повозки и телеги, разъезжаясь кто с курьерами к Медиолану,
а кто, как мы, в обратную сторону.
Так же весело прощаясь, как и все, покидали мы это место, где ночью было ужасно, а утром все изменилось, посветлев.
Снова еду в той же повозке, солнце светит, как вчера, а ночь и всё, что в ней произошло, кажется кошмаром. Во вспышке молнии появился вечером в моей судьбе Погано, проходя мимо заступился за честь, и пошёл, не оглядываясь, дальше, исчезнув так же внезапно утром. Могу ли я считать его своим другом?
Хайди определила, кем его уже считают люди. Придумать рассказ о живых трупах позабыв, с наслаждением развлекалась болтавнёй. Её таланту чесать язык, выдумывая на ходу, мог бы позавидовать сам Апулей.
— Как романтично! Вырвав из лап воровских красавицу, успокоил, пожалел и в жену превратил. Ай да Погано! Молодец! Кому - то ночь и буря, страсти жуткие, а ему счастливое приобретение. Ни одна девка деревенская на него глаз не положила, руку и сердце не отдала бы. А он сам взял! Да еще у какой красавицы! Пригласишь нас, Милая, на свадьбу? Мы ведь свидетелями внезапной любви оказались! Без нас вряд ли бы так удачно ваши пути пересеклись!
Язык бы ей подрезать, но нельзя помышлять об этом. Зачем она своей болтовнёй злит? Жаждет моего гнева испытать? Скучно ей домой спокойно ехать? Делаю глубокий вдох и заставляю себя терпеть издевки, не слушая придуманную историю. Как ей совесть позволяет, так пусть и развлекается выдумками, мою веру и ожидание это не искалечит. Придёт и ко мне любовь, а пока
сменить бы разговоры.
— Не знаю, доживу ли до своей свадьбы… Скажите, Анаталоне, когда опять в город соберётесь, разрешите опять поехать с вами? Собаку хочу приобрести, большую и смышлёную. А может, в деревне у кого щенки есть?
Свое разочарование скрыла Хайди под глухим посвистыванием и, лениво зевнув, слушала не меня, а мужа.
— Вот это ты дело придумала! Совсем одной нельзя, дом твой возле леса. А злыдней в округе стаи шастают. Сходила бы ты к Пьершону, служителю в молебном доме, он нынче разные вопросы решает. Он мне немного неприятен, даже побаиваюсь его. Но порядок в деревне и спокойствие обеспечить силён, значит, умный и уважаемый житель. Собак при своём дворе он имеет множество, спроси у него, наверняка подыщет тебе дружка задиристого. А когда снова в город поедем, ответить тебе, Милая, не могу, мы ведь из этой поездки ещё не вернулись.
Раньше полудня была я возле кустов моих роз, старательно убирая непогодой изломанные цветы, любовалась красотой и запахом, дождю противостоявших. Похлопотав по дому, отправилась знакомиться с Пьершоном, в надежде приобрести щенка и целительной поддержки в родной деревне. Оставшись после смерти дяди одна, нуждалась я не только в защите, но и в простом людском соучастии.
Подойдя к открытым воротам, все же не стала заходить без разрешения хозяина и, присев возле калитки, завела беседу с доверчивым пёсиком. Он не лаял, не рычал, а, виляя хвостом, показывал свое расположение.
Общение получилось веселое, я ему слова и нежность в голосе, он мне доверие и заинтересованность в движениях. Бывает такая связь, обоюдно понравились и стали друзьями, словно издавна знакомые…
Мужской громкий и грубый голос напугал нас, резким вмешательством:
— Эй ты, плешивый заморыш! Ко мне!
Пёс, неохотно поджав хвост, направился на крик хозяина, а я, вспомнив, что и Анаталоне любви к человеку этому не питает, вдруг поняла почему именно. Власть, стало быть, у него не только над собаками, но и над людьми в деревне.
Я бы развернулась и ушла, но желание забрать с собой нового дружка - заморыша уверенно толкнуло меня на встречу с Пьершоном. Ну и хорошо, что пле-
шивый, глядишь, много и не затребует.
— Не браните, хозяин, животное! Моя вина, что за ворота на ласковое слово выманила доброго пса. Продайте его мне, прошу вас!
— А ты, случайно, не Ирины покойной дочь будешь? В избе, на окраине, у ее брата живущая сирота?
— Да, — подтвердила я тихо, поражённая тем, что даже имя моей матери ему знакомо.
— Дядьку схоронила, и на утро в город укатила? Мы уж думали, и не вернешься вовсе. А ты, выходит, решила с собакой жить? Этого недоношенного себе в друзья приглядела? Да с него толку, что с козла молока, как баба, не зверь.
— Значит, мой он! Забрать сейчас можно? — мне не то что не нравился Пьершон, всё, что и как он говорил, вызывало желание взять ноги в руки и исчезнуть бы-
стрее, чем получилось у Погано. Именно такого участия в моей жизни хотелось меньше всего. Но у него были другие намерения, с моими не схожие. Глаза разглядывали снизу вверх, задерживаясь чуть ниже шеи, и мне казалось, что раздел мысленно уже меня, и вот-вот схватит за волосы, разворачивая…
— Забрать хочешь? Прямо сейчас? А чем расплачиваться собираешься? Думаешь, мне твои розы пригодятся? Или есть другое у тебя предложение?
— Так он же плешивый недоносок! Дорого не требуйте! Могу одежду постирать, в доме прибрать, что пошить или залатать, в огороде прополоть. Я всё умею, что
женщине делать полагается.
Но увидев его горящий взгляд, с сожалением понимаю, что последнее говорить
было не нужно. Однако уже сказано, и страх перед властным хозяином принимает решение отдать подарок Феодосия. Достаю из кошеля, вшитого с внутренней стороны левого рукава, хитрость сохранения, которой научила мама, золотую монету. Блеснув на моей ладони, она перевоплощает похотливого торгаша в подозрительного служителя закона.
— Откуда у тебя такая роскошь? Для сироты, розами торгующей, многовато, все псы мои столько не стоят. А пойдем - ка в избу, настойку травяную выпьем, поговорим. Может, и подыщем для тебя труда бабского в холостяцком жилище.
И взяв меня под локоть руки, державшей монету, повел в свой дом. Переступив порог, сразу же закрыл дверь на засов, и с его лица исчезла не настоящая доброжелательность.
— Вот теперь нас никто не увидит, давай сюда золото! Ты вообще никогда приношений не сдавала, сегодня я возьму с тебя за всё, подарю заморыша, а ты мне — себя.
— Неужели за животное девку-сироту насиловать станете?
— Насиловать? Много чести для тебя, сама отдашься! Сироты тем и привлекают к себе несчастья, что никому не нужные. Заступников нет! Положи монету на стол,
сама ложись на кровать, по-быстрому за дружка отработаешь, и ступай с плешивым прочь, откуда пришла.
У меня не было больше сил бояться, если отдам то, что ему хочется, как и зачем жить дальше? Настала пора самой за себя сразиться, ведь рот же не завязан, руки свободны. Нужно учиться противостоять страху, как мои цветы — непогоде, я же на родной земле! Посмеет ли он, знавший мою маму, навредить? Осталось выбрать тактику: защита или нападение. Сильные, сами нападающие, ловко справляются с защитой, но ею сами, за ненадобностью, не владеют. И решаюсь я атаковать, в надежде, что отбиваться сильный не пробовал.
— Не надо ко мне приближаться! По собственной воле не отдамся! И жертвовать единственную монету не стану! Правитель наш, Феодосий, запретил под страхом
смерти делать жертвоприношения. Вы сейчас откроете дверь и отпустите меня! А я за это обещаю, что не расскажу в городе кому это интересно, что в деревне нашей до сих пор не соблюдаются запреты. Для вас тоже много чести иметь сразу всё, на что злаз ляжет! Не злоупотребляйте доверием! Из-за таких как вы, люди верить перестанут! Выпускайте меня! — уже не прошу, требую.
Моё неожиданное поведение уничтожило пошлость во взгляде и зародило другой огонь — страха. Ночью познакомилась я с ненавистью, след на животе ещё ныл, но опасность потерять власть производит на свет чудовища, забывающие милосердие и благоразумие.
И он посмел!
Ответный удар Пьершона был молниеносный, с силой, превышающей мои ожидания. Как охотник опытный, резким и быстрым движением подскочив, схватил и вывихнул руку так умело, что монета сама покатилась по полу. А меня затолкнул в чулан и запер. Мог он просто уйти, но не произнести речь победителя, предвещая будущее, было бы для него безынтересно. И восстановив ровное дыхание, сбившееся в поединке, собравшись с мыслями, громко заявил в дверь, нас разделявшую:
— Не поедешь ты, ведьма, больше в город! Дьявольским колдовством совратить меня не удалось! Магия черная твоя и тело будут сегодня же вечером прилюдно
сожжены! Дабы уничтожить и душу твою грязную в пламени костра. Даже если умолять на коленях и в слезах станешь, не прощу тебе наглую дерзость!
Звуки удаляющихся шагов и закрывающейся двери, позволили перевести и мне дыхание, оглядываясь по сторонам. Каморка, где насильно переживала лишение
свободы, была не предназначена для посещений посторонними. В ней прохладно, темно и так мало места, но много еды, что подумалось мне попользоваться без разрешения припасами хозяина! Отверстие в стене назвать окошком язык не поворачивался, оно уродовало солнечные лучи в полумрак и лишало всякой надежды на побег. Единственное, что оставалось, так это набить досыта, первый раз в жизни, живот пустой. Ну хоть какое-то удовольствие получить в лишениях!
Полный желудок делает безразличным ко всему, и отсутствие дневного света расслабило, окутав сном. Все произошло так быстро, что не успела я даже испугаться подкрадывающейся смерти. В молодости особенно крепко верится во всё хорошее впереди, чтобы очень серьезно подумать и попытаться исправить. Уверенность, что меня опять спасут, утешала, заставляя просто ждать. И когда
снаружи увидела я преломление света и знакомую тень, сердце с радостью забилось сильней. Сквозь лай собак услышала голос ночного спасителя:
— Где ты, любимица неприятностей?
Подпрыгнув к отверстию, вытянула руку наружу, хотелось не только ушами убедиться, что это не сон, что есть человек, который беспокоится обо мне. И почувствовав его тёплые ладони, приветствовала исчезнувшего утром Погано:
— Стоило тебе меня покинуть, Ангел-хранитель, как тут же нашлись желающие лишить не только чести, но и жизни! Хочешь, угощу тебя? Здесь столько много вкуснятины…
— Нет охоты брюхо радовать, когда посреди деревни помост для сожжения моей избранницы сооружают! Не успел я у родителей совет спросить, как ты снова оказалась в опасности! Выходи за меня замуж! Смертной казни можно избежать, если моя семья за тебя поручится!
— Я ведь не воровка — ведьма! Никто обвинение и пересматривать не станет, тем более замуж выдавать, чтоб народила войско колдовское. Люди охотнее верят в плохое, природой заложено в хорошем сомневаться. Поэтому истину не спешат искать. А у меня нет больше сил спасаться от злобы и ненависти! Пусть будет так, как быть должно! Я не пойду за тебя замуж. Без любви — это к несчастью! И ради твоих родных, ты словечко за меня не пророни! Если лишат и тебя жизни за сочувствие, то какую боль причинит смерть твоя близким! А у меня нет никого, кто бы придал прах мой земле-матушке! И предсмертной к тебе будет просьба — закопай останки рядом с мамой и дядькой, посадив куст роз белых.
На ладонь мою упала капля, теплая и непонятно откуда, на дождь не похожая. Неужели сильные и умные мужчины умеют тоже плакать? В руке моей слеза благородного, не из правителей родом, а с честью и совестью настоящего друга! Именно таких, которых не сожрала злость и ненависть, не победила гордыня власти, не заморозил холодный разум теплоту души, ищут пылкие женские сердца. Не посчастливилось полюбить такого, вот и смерти не боюсь. Жалко Погано, но душу мою он не покорил, заснул раньше. Не познала ни счастья, ни радости, вокруг враги и завистницы. Как будто ад на земле…
Да гори оно всё вместе со мной…
— Прими, Милая, от меня подарок, камушек белый! Моя бабка рассказывала, что сила в нём есть священная. Спасти душу от погибели сможет! Не умрет она после сожжения, а попадет в блаженство. Если не хочешь, чтоб тебя спасал, разреши о душе позаботиться!
И на моей ладони оказались два сокровища, которые стали дороже собственной жизни. Я не отдам их ни кому! Запив вином горьким, прячу глубоко и надежно. Но что-то из трёх пошло не в то горло, громкий кашель изуродовал звучание
слов предсмертных:
— Миф этот придумали те люди, которые жизни у других отбирать себе позволяют для устрашения. Но они не в силах о том, что станется после смерти, принимать решения! Создатель Всевышний бессмертие душам подарил, и я бояться не стану, приму смерть как новое начало...
Вино в сильном откашливании оборвало речь. Затихшие псы, друзья и помощники намекнули на возвращение хозяина. Он так же быстро — силой, управляемой злостью, скрутил и втолкнул в дом Погано, с известной мне осторожностью не заполучать случайных свидетелей его любви к прихожанам. Все серьезные вопросы обсуждает он внутри своего жилища, и его необузданный гнев пугал даже через дверь:
— А теперь рассказывай, урод горбатый, зачем стены дома моего обтираешь? Ведьма тебя подманила? Помощник ты или сочувствующий? Говори! — заорал Пьершон так, что пыль со стен посыпалась. И я поняла, что должна отблагодарить спасителя тем же. Изо всех сил стуча ногой в дверь, продолжая кашлять, хрипло перекрикивала саму себя:
— Выпусти! Этот выродок пытался отравить меня! Я покусаю его горбину, выдавлю глаза, оторву, что промеж ног колышется и выброшу собакам!
Всю невысказанную ярость оставила я в показательном выступлении в защиту человека, ко мне не равнодушного. И если я ведьма, то и получите соответствующее поведение! Забыла кто я на самом деле и сделалась стервой вавилонской, с колючими глазами и словами, с пеной у рта и бешенным голосом сморщенной старухи:
— Открывайте, упыри, с яйцами в бошке! Я порву ваши задницы, зажарю, как петухов, на том помосте, что для нечисти подготовили! Не то, со скуки,
залью мочой своей ядовитой все припасы!
Вот значит, какие слова открывают любую дверь без ключа. Которые бьют по мужскому самолюбию, и подгоняемые жадностью действия, переходят к заглушающим:
— Так ты, дурак, хотел ее первый прикончить? Не лишу удовольствия! Ты и поднесешь горящий факел к ее ногам! — услышала я Пьершона, осознав, что Погано вне подозрений, когда вместе с ворвавшимся в каморку светом ослепила меня сила кулака. От встречи его с лицом разбиваются не только речи, но и слова на буквы, боль во всех зубах сразу делает невозможной продолжение беседы, язык утопает в крови, превращая голос в мяуканье. И сознание покидает тело…
Меня связали крепко и безжалостно с таким усердием, что даже ткань не выдержала, порвавшись под натиском веревки в двух местах, на плече и возле бедра. Пятна запекшейся крови и разбитая губа, придавали красоте дьявольский вид, но в лицах собравшихся поглядеть зрелище не было милосердия, лишь злость на ведьму проклятую. Которая нагоняла от безделья непогоду, была в сговоре с конокрадами и могла управлять собаками. Так же покушалась на людей, желая уничтожить каждого, через совращение всеми уважаемого Пьершона. Зачитанное им обвинение никто не обсуждал. Любопытство разъедало зрителей с нетерпением ожидавших сгорания тряпки, прикрывающей девичьи прелести.
И никому не думалось о том, что вонь горящих волос, ногтей и кожи вызывает рвоту. Что просмотр гибели себе подобного наказывается бессонницей или сопровождается кошмарными снами всю оставшуюся жизнь.
Не удивляюсь женщине в первом ряду, предусмотрительно захватившей с собой пару помидоров — не пожалела трудов при выращивании первых плодов для
увеселения земляков! Какая душевная баба досталась Анаталоне! У самой две дочери — будущие красавицы, а ей и в голову не приходит, что пройдет время, и над ними найдутся желающие поиздеваться, как это делает сегодня она. Мудрость народная глосит, что дети в ответе за ошибки родителей. На жизненном опыте матерей поскальзываются не редко дочери. Что натворила моя несчастная, рано оставившая меня на произвол судьбы, мама?
И вот Хайди, размахиваясь, попадает помидором в живот, женская в мужскую злость, синяк на коже, и грязное, красными брызгами стекающее пятно на одежде.
Всем смешно. Зачем глумится она так над молодостью? Наверно, ей заплатили? Наживы ради забыла Хайди о человеколюбии и гуманности, продуманно и старательно издевается, служит глупости глазеющей, развлекая. Так
увлечена собой и публичными движениями, что не замечает любовь угасающую в собственном муже.
Жаль, что мне с помоста — видно всех. И последнее перед смертью желание, встретиться взглядами пусть не с любимым, но единственным другом в толпе. Он стоит рядом у моих ног, с чувством вины и факелом в руке, не в силах посмотреть на жертву. И вот Пьершон, растягивающий время, не спешит отдавать приказ. С повелевающей властной наглостью гордыни наблюдает со стороны, радость победы не скрывая. После моего перевоплощения, спасения ближнего ради, он уверен в своей правоте, без тени сомнения и сожаления. Не честно, выставив у всех на виду Погано убийцей, сохранит себе доброе имя и славу. А совесть Погано расправится с ним как с Иудой.
Я не овца, и могу это изменить. Слово — великое оружие. Желая счастья
тому, кто сожжёт мою несчастную жизнь, без возможности двигаться, использую речь, атакуя:
— Я вызываю вас, Пьершон, на Божий суд! Не жди покорно, друг мой поджигатель. Начинай! И помни - ты не убийца, ты души моей измученной освободитель! Отпусти меня, а сам живи, твоих родных и роз моих ради!
В языках пламени ничего не вижу, но слышу в звенящей тишине вой дружка отходной, заупокойный. И дарю на память святыню, что была у меня от матери,
их землячки Ирины, всех прощая:
— Во имя Отца и Сына — живу я.
Дух божий, святой — нас не покинь!
В силы добра Души веруя,
Да сберегут всех Ангелы! Аминь!
Закрываю глаза… Встречаются сознание с подсознанием, и обнявшись, летят гулять босиком посолнцу…
Май, 2013