С рождения мне посчастливилось возрастать на руках у своей бабушки Марии Лаврентьевны Щекачёвой, человека глубоко верующего в Бога и православно правильного. Я не буду сейчас рассказывать, какую тяжёлую она прожила жизнь, это разговор особый, но то каким чудесным образом по её светлым молитвам держалась наша семья-это я вам сейчас поведаю.
В пятидесятых годах двадцатого столетия жизнь у всей нашей страны была не сахар. Женщинам и до родов, и после, полагалось отдыхать только неделю и они должны были выйти на работу. Так и моя мама родила меня и вышла на работу, а воспитывать меня и брата стала бабушка. Летом 1953 года мне исполнилось полтора годика, вот здесь на фотокарточке я на руках у своей бабушки. А рядом стоит мой братик Гена, он на год старше меня. С рождения бабушка нас нянчила и во всём нам потакала. Она готовила нам еду, кормила нас и укладывала спасть напевая не колыбельные песенки : баю, баюшки баю, а молитвенные псалмы. Разговаривала она всегда тихо, в пол голоса, никогда не возмущалась и не раздражалась. И мы чувствовали себя около неё спокойно и надёжно, как за каменной стеной.
Подрастая, мне казалось что Гену она любит всё таки больше, чем меня. Может потому что я видела, как она его часто защищала от родителей, которые за его шалости, хотели его наказать, показывая ему угрожающий ремень. Гена, в таком случае, быстренько бежал и прятался за бабушкину широкую юбку. А она, опять таки своим спокойным голосом говорила нашим родителям : Детей бить грех, они ангелочки. И родители стыдливо отступали понуря голову. После этого Гена уважительно и трогательно с какой-то нежной благодарностью кланялся бабушки в ноги и говорил: - Спасибо Вам, Мария Лаврентьевна. Хотя сам то был всего лиш, от горшка два вершка. А в ответ от неё получал строгий взгляд и краткие слова: - Иди лучше займись делом. Это в ответ двухлетнему то ребёнку, можете себе это представить. И он шёл и садился рисовать за свой маленький детский столик.
Бабушка по характеру была не многословна, незаметна для любых гостей пришедших в наш дом, ненавязчива и по христиански набожна. На все случаи жизни, для нас малышей, у неё всегда находился кусочек засушенной просфоры и бутылочка со Святой водичкой. А для любимого зятя рюмочка настойки на берёзовых почках.
- На, Феденька выпей с устатку, - говорила она так, поднося зятю стопочку, с разрешения дочери, когда видела, что он пришёл с работы хмурый и усталый. Зять её очень уважал и даже боготворил, а она просто любила своих детей и внуков. И даже когда дочь повышала голос на мужа, она подойдя к ней успокоить подначивая тихо говорила:
- Ну, давай, давай, весели соседей, что бы все услышали твой крик.
И дочери тут же становилось стыдно и у неё сразу напрочь пропадало желание ругаться. Вот такой домострой царил в нашем доме.
Бабушка сама смолоду, воспитывала своих шестерых детей одна, и мою маму в том числе. Никогда не повышала на них голос, а ремень тем более. А если честно говорить, то и ремня то в их доме и не было, потому что её муж, то есть мой дедушка Егор Арсентьевич раскулаченный и осуждённый как враг народа скитался по тюрьмам.
Так мы с братом полностью жили и росли под бабушкиной опекой.
Я спала с ней на одной перине, её юбки перешивали мне на платья, она заплетала мне косы в восемь прядей, гладила мне ленты, следила за тем что бы я носила и никогда не снимала нательный крестик. Она рассказывала мне и брату историю своей жизни, как через её деревню Сарай-Гир под Оренбургом проходили войска белогвардейцев, и красноармейцев чапаевцев. Как те и другие грабили и пороли крестьян. Говорила что Ленин-антихрист, а царь Николашка самый лучший из людей. По её почитаниям икон, я видела как трогательно она относится к Богу, Богородице и Николаю Чудотворцу. Я слышала и наблюдала как она подолгу молится, стоя на коленях, когда мы все укладывались спать. И как я сейчас понимаю, этим самым ненавязчивым примером жить по православному она учила нас малышей любить Бога, которого мы не видели, и бояться его чем-либо огорчить.
Моя бабушка никогда не сидела со старушками на лавочке возле подъезда, мне кажется ей было бы просто с ними не о чем разговаривать так как она уже всё знала про жизнь и удивить её было нечем. Она не была советской, она была крестьянкой. Моя бабушка никогда не получала пенсию и никогда не ходила по магазинам. Она носила длинные юбки до пят и голова её всегда была повязана платком. Её уделом был дом, дети, молитва за нас всех. Молится она нас не учила и не принуждала даже намёком, но нам очень хотелось уметь делать всё что умеет и делает она, наша таинственная, тихая и невозмутимая бабушка.
Часто на кокой-нибудь вопрос она отвечала нам притчей из Евангелия, или народной присказкой, или побасенкой,- что заставляло нас задуматься над тем что спрашиваем. Помню когда, уже будучи девицей, я пошив себе юбку, кружилась перед зеркалом любуясь собой и нахваливая себя говорила:
-Правда, я молодец, что сообразила так сшить?
Бабушка проходя мимо сказала мне в ответ:
-Если б ты не молодец,- то и свинья не красавица.
И я сразу поняла, что за всё, что человек делает в жизни он должен прежде всего благодарить Бога, а не выхваляться собой.
И вот ещё один характерный пример из жизни я часто вспоминаю. Как-то однажды возвращаясь из школы, я увидела к своему удивлению в подъезде на лестничной площадке Генкиного друга стоящего у нашей двери со свечкой в руке. И спросила его :
-А ты что тут, Борис со свечкой делаешь?
На что он мне ответил:
-Я только постучал в вашу дверь и спросил у бабушки, Гена дома? А она вынесла мне свечку дала в руки и ни сказав ни слова закрыла дверь. Я так ничего и не понял.
Я забрала у него из рук свечку и объяснила:
-Вы наверное, надоели бабушки, за целый день, спрашивая:
- Гена, дома ? Гена, дома? Вот она тебе и ответила, что нашего Гену днём с огнём не найдёшь.
Вот такая была наша оригинальная бабушка. Но сейчас возвращаясь мысленно в моё прекрасное младенчество я опять вспоминаю как с её благословения в трёхлетнем возрасте наряду со стихотворением « Идёт бычок качается» я читала все начальные молитвы, а к пяти годам Евангелие на славянском языке. Зная азы и буки славянские, школьную азбуку в картинках впервые увидела когда пошла в школу. В школе мне плохо давалось чтение. В сравнении со славянским лёгким и распевным оно казалось мне сухим и грубым. Но я никогда никому про это не говорила и поэтому долго читала в школе по слогам, терпеливо получая тройки. Теперь то я понимаю, что именно это и положило начало моему терпеливому отношению ко всему что происходило в жизни, от школьных учителей к окружающим людям. Хуже обстояло дело с письмом. Я долго не могла взять в толк, зачем надо прописывать слова, когда их можно сокращать, как они прописываются в Евангелии подставив какую-нибудь заковырку над словом. Наблюдая и сравнивая всё, что происходило в моей жизни и вокруг я набиралась так сказать жизненного опыта. Вот так славненько протекало моё детство.
А мой братик Гена был намного меня умней, талантливей и сообразительней. С малолетства он очень хорошо умел рисовать, читал и считал настолько бегло, что это ему показалось мало и подружившись со студентом соседом на коммунальной кухне научился от него считать на логарифмической линейки в свои то неполные пять лет. Тогда детей в школу принимали с 8 лет, но мама договорилась с директором школы и в качестве эксперимента они приняли Гену в первый класс с 6 лет. В школе с таким запасом знаний, ему было скучно и не интересно и в нём проснулся отцовский талант художника. Он на уроке часто выполнив задание вперёд всех, рисовал портреты учительницы и шаржи на своих одноклассников. Ну вот пожалуй и весь экскурс, с забегами вперёд по нашему детству.
А теперь я с вашего позволения вернусь к главному о чём хочу рассказать, то есть о случае который произошёл с моими родителями в холодное лето 1953 года. И о Божественном промысле, благодаря которого они остались в жить.
***
И так, когда мне было годик с небольшим, а брату почти три и мы были бесконечно любимы бабушкой, наши молодые родители отпросились у нас и отправились под вечер в гости к родственникам. Оставив нас с Марией Лаврентьевной обещая вернуться до темна, так, как я ещё к тому времени была грудничок.
Но далеко за полночь их почему-то не было. И бабушка, накормив меня жевками, уложила нас спать. Сама встала на колени перед иконами и стала молить Спасителя и Богородицу, оградить детей от беды. Тут же она плакала и сердечно обращалась к Святому Николаю великому чудотворцу прося помочь детям в дороге, и привести их домой в целости и сохранности.
Не зря беспокоилось сердце нашей бабушки, потому что время было действительно опасное и тревожное. И хочу вам напомнить художественный фильм « Холодное лето 53 года», так чтоб вы смогли живо представить какое оно было на самом деле и у нас в городе Комсомольске на Амуре. Это ведь только в патриотических книжках написано, что Комсомольск на Амуре строили энтузиасты первостроители комсомольцы. Его родимого – всякий люд строил. К примеру, сейчас мало кто знает, что военнопленные японцы под музыку аккордеона озеленяли и благоустраивали Центральный парк культуры и отдыха и отстраивали сталинки на проспекте Сталина-ныне проспект Мира. Тут же вкалывал стройбат и штрафбат, заключённые и реабилитированные, ссыльные и многие другие вместе с комсомольцами, коммунистами и местным населением работали так сказать не щадя себя, а жили в копай городе и баракам по разным причинам любя этот город и ненавидя. А послевоенные дети естественно впитывали в себя, живя в этом городе, всю атмосферу увиденного и услышанного вокруг. Во дворах разговаривали на зековском жаргоне не задумываясь о его происхождении, по детски наивно считая тюремные слова естественно правильными. В подворотне бараков и деревяшек такие слова и реплики как : стоять на васаре, атас пацаны, следи за шухером, не бери меня на понт, а то навью калган,- для мальчишек бегающих в таджикских тюбетейках, широких сатиновых шароварах, босиком-были обыденным разговором в порядке общения друг с другом. И к удивлению, я вам добавлю, что наше поколение послевоенное не материлось как нынешнее, оно только выражалось, а точнее выражало конкретно настроение того общества в котором имело честь жить.
Не уезжали домой и урки отсидевшие срок в лагерях Амур лага, они оставались в Комсомольске жить, сбивались в банды и шайки. Промышляли бывшие уголовники грабежом, насилием и убийствами. Часто проигрывали местное население в карты и пускали в расход проигравшего мужчину или женщину выловленных на улице, тем самым подтверждая свой уголовный авторитет. По городу ходили слухи, что в кинотеатре уголовниками проиграно место и из-за этого слуха некоторое время люди опасались ходить в кино.
Карманные воришки так и шныряли по « Хитрому» базару, который был их родным домом. На ходу снимали часы с рук ротозеев и лёгким движением руки, которое держало лезвие, вспарывали дамские сумочки и карманы.
Мама расказывала, как однажды кто-то неосторожно на базаре крикнул:
-Смотрите, вор!
И тут же ему, вскрыли два глаза. Да, это было ещё и то время, когда отменили продуктовые карточки и стоя в очереди за продуктами люди падали в обморок от толчеи и давки. А мою вторую бабушку, по отцовой линии Варвару, однажды так сдавили в очереди, что она на всю оставшуюся жизнь осталась горбатенькой калекой.
Это было послевоенное время, когда подражая фронтовикам, мальчишки в подворотнях делали себе наколки на руках не плача от боли, а взрослея в глазах друг друга.
Время, когда за жизнь человека, при наступлении сумерек в городе, никто не дал бы и ломаного гроша.
А наши молодые родители, тем временем были в гостях.
И мама с трудом утащила весёленького отца с гулянки, когда наступали эти самые сумерки. Идти до дома было далеко. Темнело скоро, так как освещения в городе не было, да и автобусы не ходили надо было добираться до дома пешком. Сумерки сгущались, а сними надвигался страх за жизнь. Шли по насыпной дороге. Под ногами громыхала галька, так что заглушала стук их тревожных сердец.
Мои родители, держа друг друга за руки чтобы не потеряться в потёмках, быстрым шагом раздвигая ночь, спешили домой. Им было по двадцать с небольшим, отец художник, а мама телефонистка, опьянённые молодостью и веря в свои силы и авось знали, что их дома ждут два малыша и старушка мать.
Вдруг светом фонарика их кто-то освятил со спины. Поравнявшись, они увидели молодого офицера в шинели с портупеей через плечо, а рядом совсем юную девушку. Те их обогнали, и юркий фонарик скрылся где-то впереди. Мама сказала отцу:
-Федя, ты видел у офицера пистолет, давай будем идти за ними, всё-таки это безопасней.
Переглянувшись, мои родители устремились в темноту торопливо стали ориентироваться на фонарик. Но он скоро исчез из поля зрения. Ноги их то скользили по камням, то подворачивались и каждый ругал себя маленьким язычком за то, что так долго засиделись в гостях. И вот пройдя метров мять сот они вдруг очутились в живом кольце нескольких мужчин, которые выросли перед ними как из под земли.
Мгновенно воцарилась тишина. И тут же как-то ярче засветились звёзды и предательски заулыбалась луна, выползая медленно из-за туч.
Когда один из мужчин отделился от толпы и вошёл в круг.- родители увидели что это зек. Мама знала по рассказам, что такие в живых не оставляют, мужчин убивают сразу, женщин насилуют и убивают зверски.
-Все Святые, молите Бога о нас,- проговорила мама в уме. Накладывая на себя мысленно крест.
И сразу же, события начали развиваться невероятно быстро. Моя мамочка молодая и красивая с длинной косой до пояса отстранив мужа за свою спину, решительно вышла навстречу уголовнику и дерзко по братски ударив его по плечу восхитительно крикнула обращаясь как к старому другу:
-Привет, Павлик!
Тот неожиданно оробел, от такого приветствия и замедленно ответил вопросом :
-Привет, а ты кто ?
Далее продолжая пороть несусветную чушь, она спросила его так же ободрительно:
-Ты из Одессы?
Зек ответил:
-Да.
Играючи мама продолжала:
-Ты в какой школе учился?
-В десятой,- ответил он, уже заинтересованно.
-И я в десятой, а жил ты на Набережной, да?
-Да,- ответил он уже уверенно.
-Так мы с тобой земляки, - радостно вскричала мама.
-Ну ладно, коли земляки,- протяжно проговорил зек и отступая назад как бы показывая свою занятость и деловитость, продолжил:
-Можешь считать, шо вы родились не только в Одессе, но и в рубашке. Тогда идите. Скоро вас встретит ещё один конвой скажите им, шо Павлик велел идти вперёд.
Кольцо из стоящих мужчин разомкнулось и загрохотав галькой они скрылись в темноте.
Мама и папа молча обнялись и постояв некоторое время, опомнившись от происшедшего, решили скорее бежать подальше от этого места. Они подняли полы пальто для удобства и дали дёру. Пробежав несколько метров они остановились у придорожного дерева и ужас объял их обоих, когда увидели убитого лежащего на дороге того самого офицера, а рядом на дереве висевшую задушенную на чулках его спутницу с разорванной одеждой и явными признаками насилия на лице.
Дрожа от страха и всё таки понимая что здесь задерживаться нельзя они прочь рванули по этой ненавистной дороге. Голова твердила: Господи, помоги, Господи помоги, Господи помоги, а сердце отстукивало бежать, бежать, бежать и как можно скорее. И вдруг опять, ещё одно кольцо из зэков окружило их запыхавшихся.
-Куда спешим, молодёжь?, -ехидно пробормотал один из них вползая в круг.
-Мы, домой, а вам Павлик велел спешить вперёд, - проговорила мама показывая себя бодрой.
-А ты откуда знаешь Павлика?, - переспросил зэк.
-Мы с ним земляки, родом из Одессы.
-Нууу, ладно, идите, - протянул тот, накручивая потуже шомпол от военной винтовки себе на руку.
Кольцо разомкнулось, и сапожищи мужиков опять начали месить гальку. Теперь моим родителям было ясно только одно, с дороги сойти нельзя, её надо добежать и они добежали.
В третьем часу ночи они испуганные стояли на пороге своей комнаты. Бабушка увидя их, встала с колен и встречая тихо сказала, обращаясь к маме:
-Антонина, корми Валюшку, она голодная.
Мама скинула с себя пальто, сразу взяла меня на руки, полусонную и голодную прижав к мокрой и прохладной груди начала кормить. Я вцепилась ей в грудь причмокивая от удовольствия, и наслаждаясь стала жадно пить мамино молочко, и только её крупные слёзы которые капали мне на курносую мордяшку изредка заставляли меня морщится.
-А ты, Феденька на выпей с устатку, - произнесла бабушка поднося зятю стопочку берёзовой настойки:
-Вы из гостей, да видать вас там плохо угощали, что ни в одном глазу, - прозорливо улыбалась она.
Федя выпил и тихонько крякнул тут же спросил маму:
-А ты когда это была в Одессе ?
-Ни-ко-гдааа., качая головой, ответила ему мама.
-А как ж ты ему про школу и про Набережную говорила?
-Сама не понимаю, кто это во мне говорил, понятия не имею, что я там с испугу наговорила, у самой до сих пор волос дыбом стоит.
Бабушка подошла к маме и тихо сделала ей замечание:
-Когда кормишь ребёнка, никогда не разговаривай, а вообще укладывайтесь спать, полуночники. Вам ведь скоро уж на работу вставать. Да запомните эту ночь на всю оставшуюся жизнь. Да благодарите Бога, и Николая Чудотворца что сейчас дома с детками находитесь, а не в канаве мертвые валяетесь.
Утром, когда пропел гудок заводской на весь город, мои родители ушли на работу, а мы опять остались с Марией Лаврентьевной. И после того случая, что произошёл с родителями на дороге в ту злосчастную ночь, они отвезли нас в город Хабаровск и окрестили в Крестовоздвиженском Храме, в Комсомольске же не было Храма, а сами повенчались. И с того холодного лета 53 года мой папа, хоть и был партийным человеком, всё равно каждый двунадесятый праздник брал на заводе отгулы и отвозил бабушку и меня в этот Храм на праздничную службу и причастие и привозил домой в Комсомольск. И ему никогда не мешал партбилет совершать эти паломнические поездки с нами.
Вот я и поведала вам свою удивительную историю про моих родителе и про мою молитвенную бабушку. Я и сейчас чувствую её молитвы, хоть давно она уже на небесах. Царство ей небесное.
СПАСИБО ТЕБЕ БОЖЕНЬКА ЗА ВСЁ
( 2000 год г. Комсомольск на Амуре
Валентина)