Я с детства привыкла гордится тем, что мой папа художник. В доме у нас всегда пахло краской, посередине зала стоял большой сколоченный мольберт или скорее всего огромная подставка под картину, а на ней полотняный холст где медленно появлялся рисунок. Почти год красовался на этом месте «Ленин в кабинете», где его диван и два кресла были покрыты белыми чехлами, а за столом вождь изображал вид работающего человека. Потом у нас на мольберте жили котята в плетёной корзине, затем букеты цветов, всевозможные пейзажи один лучше другого. И вот последнее время папа трудился над картиной «Три богатыря» на заказ. Илья Муромец, Алёша Попович и Добрыня Никитич прописались в нашем зале у окна и уже стали полноценными членами нашей семьи.
В то время мне было четыре года, а брату Гены пять лет, когда мы по- дружески могли разговаривать с этими сказочными героями, считая их своими друзьями. Папа почти каждый вечер подрисовывал им шлем, сапоги и плащи, оживляя их для нас. А мы наивно думали, что они будут жить в нашей коммунальной квартире всегда, ежедневно отправляясь с нами в выдуманные далёкие приключения.
Мы скакали с ними на конях, мы размахивали с ними мечами, мы расчёсывали коням гривы и выводили их на водопой. Мы вместе с богатырями сражались ни на жизнь, а на смерть, словом творили добро не выходя на улицу.
Эта картина делала нашу квартиру настолько безграничной, что нам не нужно было ни какого общения с окружающим миром. Наш мир был везде и в тоже время дома. Когда к нам приходили соседские дети, наша комната превращалась в поле сказочной битвы. Мы оседлав стулья и набросив на себя какие-то тряпки , воображая что это наши плащи, вооружившись линейками, как мечами, убегали в сказку для свершения великих дел. Часто заигравшись до изнеможения и устав, мы засыпали прям на полу, после чего любовно были перенесены родителями на кровати.
Я помню брата своего Гену всегда рисующим.
Карандаши, краски, пластилин – это была его стихия, а я самый лучший его смотритель и оценщик. Брат лепил из пластилина огромное количество солдатиков, гусаров в обмундировании со всеми атрибутами. Пушки, телеги, кони вылепленные войска солдат и генералов стояли у него аккуратно в картонных коробках из под пластинок. Папа всегда выдавал ему огромный лист ватмана, хорошо затачивал карандаши и при необходимости направлял его мысли немного подправляя рисунки. Талант в его работах просматривался с малолетства. Все так и говорили что он будет художником как отец.
Сегодня папа дольше обычного засиделся у картины, много курил и о чем-то тихо с мамой разговаривал. Нас, детей уложили спать в смежной комнате. Я как всегда спала с бабушкой, а у Гены была своя кровать. Но вдруг Гена залез к нам в постель и растормошил меня сонную.
- Ты, представляешь Валя, - начал он шептать мне на ухо. Я сейчас подслушал что завтра папа отдаст нашу картину.
И естественно от такой новости я сразу проснулась окончательно. Мы тихонечко, не тревожа бабушку, вышли с ним в зал, где увидели картину в зачехлённом виде. Голос родителей доносился с коммунальной кухни, где они о чем-то бурно разговаривали с соседями.
Брат стащил с картины чехол и три богатыря моментально поскакали к нам на встречу. Мы стояли босиком в ночнушках и молча смотрели на наших сказочных друзей. Мы горевали, что картину всё равно унесут, как это было уже не раз и поэтому смотрели на неё грустными глазами.
Потом Гена задумался, и сказал с деловым видом:
-Я думаю, усы у богатырей должны быть подлинней, здесь папа что-то недоработал.
Затем он взял быстро кисть, обмакнул её в чёрную краску, залез на табурет, что бы поудобней дотянуться до картины, и одним движением руки мазанул по усам Ильи Муромца. И мы увидели, что получился один ус длинней чем другой.
Теперь над было удлинить второй. Брат скомандовал мне и через минуту я держала на вытянутых руках палитру, а он работал кистью по латам Алёши Поповича и усам Добрыни Никитича, не жалея и выжимая краску за краской из пахучих тюбиков на палитру.
Когда мы закончили своё чёрное дело, вернее дорисовали всем усы и подправили всё остальное как видели и считали нужным, немного чумазые, но с сознанием исполненного долга отправились спать. И уже под утро, когда наш сон был сладким и безмятежным вдруг услышали душераздирающий папин крик из зала:
- Где он, этот мерзавец?
- Что он наделал, негодяй?
- Вся работа, вся работа на с марку!
- Где, он, я его сейчас…
И Гена, проснувшись от крик папы, и поняв, что эти неодобрительные возгласы касаются его таланта, быстро юркнул к нам в кровать и улёгся между мной и бабушкой расталкивая нас своими локтями.
Отец влетел в спальную комнату с ремнём в руке. На другой руке у него висела мама и пытаясь его остановить что-то ему говорила, говорила, говорила, но он её не слушал, а бросился к Гениной кроватки.
Всегда добрый, уравновешенный и спокойный папа теперь был не похож на себя.
И тут с кровати медленно как буд-то ничего не произошло встала бабушка, а мы как два испуганных воробья остались на постели за её спиной выглядывая из под одеяла. Она осторожно поправила свой белый платок на голове, заправив под него разбросанные седые волосы и молча посмотрела на нашего разбушевавшегося папу. Потом вздохнула и сказала:
- Ты же сам не раз говорил что Гена, будущий художник, а сейчас на это будущее с ремнём кидаешься. Не хорошо это Федя.
Отец, бросил ей ремень под ноги и метнулся в зал. Там он в ярости схватил нож и разрезал огромное полотно картины на несколько частей под оханье и причитание мамы.
Долго через стеклянные двери спальной комнаты мы видели, как в зале горел свет и чем-то там громыхала мама, но разговоров слышно не было, и мы скоро уснули за бабушкиной спиной уткнувшись в подушки.
Когда окончательно взошло солнце и осветило нашу спальню мы проснулись и выбежали в зал. И теперь уже, мы не увидели мольберта и нашу картину тоже. Только по прежнему пахло краской, от аккуратно сложенных кистей в углу на маленьком столике. Посередине комнаты стоял большой круглый стол напоминая нам сказочный гриб боровик на толстой ножке. Его прикрывала белая скатерть с вышитыми зелёными листьями и лесными ягодами по углам. Нас встретила улыбающееся мама с красивой фаянсовой вазой в руках, она несла цветы поставить на стол.
А Гена сразу определил, как нам теперь, удобно будет играть в прятки под этим столом и шмыгнул под скатерть. А бабушка предвидя что может произойти, сразу сказала маме жизнеутверждающе:
- Антонина, ты хоть вазу на стол не ставь, а то греха опять не оберёшься.
Послесловие:
(когда вырос Гена действительно стал художником как папа)
( Валентина г. Комсомольск на Амуре
1955 год)