Где-то играло фортепиано. Незатейливые звуки простой, милой пьески доносились из невидимой пустоты механически скоро, словно торопились куда-то, то и дело ошибались, сбивались, пытаясь на ходу исправить музыкальную фразу, но после пары безуспешных попыток летели дальше, снова сбиваясь и снова тщетно пытаясь исправиться. В самой глубине сознания, ещё не поднявшись к губам, родилась снисходительно добрая улыбка. Софья, ну конечно она, беспечно юная, озорная, возбуждённая радостным ожиданием предстоящего праздника.
Я попытался пошевелиться и едва не вскрикнул от боли. Склонившаяся к столу голова лежала на вытянутой, мучительно затекшей левой руке. Такой же давящей болью заныла неловко повёрнутая набок шея. Онемевшие пальцы правой руки продолжали судорожно сжимать запотевший "Паркер", упёршийся тонким шариком в исписанный лист бумаги, и я с трудом разжал их, сделав несколько осторожных движений, чтобы поскорее привести в чувства.
Музыка неожиданно замолкла, словно невидимый музыкант, заметив моё пробуждение, застыдился своей игры, но через десяток секунд заиграла вновь. Уже другая, настоящая, живая, исполняемая совершенно другими руками, от которой сладким волнением затрепетало сердце.
Негромкая Шопеновская баллада рассказывала о любви, трепетно чистой, искренней и безыскусно открытой, подобно тому, как фарфоровая Луиза протягивала безвестному возлюбленному хрупкий, алый цветок, в который вплела всю свою душу и сердце. Сквозь толстые стены я слышал затаённую грусть одиночества и нестерпимое желание встречи со мной, я видел истосковавшиеся пальцы, касающиеся чёрно-белых клавиш, милые плечи, по которым успел сильно соскучиться и волны русых волос, бегущих по этим плечам той же прелестной, волнующей музыкой.
Фиолетово-синее небо тонуло в ледяной тьме, уже кое-где зажигались первые звёзды и снег за окнами светился сиреневым, призрачно холодным сиянием. Я остановился в распахнутых дверях зала, едва переводя дыхание от быстрой ходьбы, пытаясь унять волнение, стараясь не шевелиться и ничем не выдать своё присутствие, но Лиза словно услыхала громкий стук моего сердца. Оборвав едва взятую ноту, она обернулась, сияя ослепительно счастливой улыбкой, встала, сделала несколько шагов в мою сторону. В столовой за приоткрытой дверью уже накрывали стол к вечернему чаю, Софья сидела здесь же в зале с прежней книгой в руках и нам ничего не оставалось, как остановиться на положенном расстоянии, неотрывно глядя друг другу в глаза.
-- Как Вы себя чувствуете, Елизавета Яковлевна? Отдохнули после хлопот и нашей прогулки?
-- Да, лишь самую малость... -- она на секунду опустила искрящийся взгляд и в неподвижной, сумеречной тишине безмолвно прозвучало недосказанное.
"Боже, как же я истосковалась. Как хорошо, когда вы рядом, и как одиноко, когда Вас нет..."
Я улыбнулся в ответ, незаметно протянул в её сторону раскрытую ладонь. Лиза легко дотронулась до неё кончиками пальцев и этого тайного прикосновения оказалось достаточно, чтобы наполнить наши влюблённые сердца невероятнейшим счастьем.
-- Вы верно заснули после обеда?
Я лишь смущённо пожал плечами, застеснявшись своего лица, явно хранящего мятые следы застольного сна.
-- Да, наверное... Я решил написать обо всём, что со мной случилось, и кажется слишком увлёкся.
-- И обо мне Вы тоже напишете?
-- Конечно.
-- И о моём тайном письме Белявскому?
Её голос замолк, перейдя на едва слышный шёпот, но я уже понял, что она хотела сказать.
-- Я думаю, Яков Иванович, прочтя мои записи, всё поймёт и непременно простит.
-- Тогда пишите. Пишите обо всём, как есть. Пусть Бог благословит Вас...
Она опять коснулась моей руки, но двери ярко освещённой столовой распахнулись. Антип, деликатно склонившись, передал просьбу барыни садиться за чай и, повернувшись к нам спиной, принялся со старческим кряхтеньем зажигать от коптящей лучины высоко висящие на стене лампы.
Темнота за окнами сгущалась. Все выглядели уставшими, но старались держаться бодро и даже весело улыбаться. Разговор шёл медленно, негромко, о предстоящих визитах Любы и Дмитрия, Любиных детях, её муже, званом обеде и о танцах, которые обещали устроить расквартированные в городе друзья Дмитрия.
Лиза всё чаще украдкой прижимала к вискам кончики сжатых пальцев и я боялся, что после недавней болезни ей вновь станет дурно от всех пережитых волнений бесконечно длинного и невероятно бурного дня.
Свечи не успели догореть до половины, а разговоры вовсе затихли, уставшие глаза всё реже поднимались от чашек и опустевших тарелок. Зимний вечер подошёл к неожиданно раннему концу, но мне изо всех сил хотелось продлить его хоть на несколько мгновений, чтобы наглядеться на свою любовь, побыть с ней рядом, поговорить, ещё раз утонуть в самых любимых на свете глазах.
Расставание было недолгим и очень спокойным. Выйдя из столовой вместе со всеми, мы остановились у лестницы, ведущей в её мезонин. Лиза поставила взятую с собой свечу на на самую нижнюю ступеньку и, оглядев темноту вокруг, дотронулась до моей руки.
-- Какой нынче удивительный день. Утром боялась видеть Вас, хотела бежать, от любви своей прятаться. А теперь и расстаться с Вами не в силах.
-- Утро вечера мудренее. Завтра опять будет много хлопот. Тебе надо отдохнуть и хорошо выспаться.
-- Да, несомненно...
Мои пальцы, изображая невинное желание поправить причёску, нежно скользили по завитку волос, упавшему к самым её бровям. Мы пожелали друг другу доброй ночи, Лиза перекрестила меня, нежно поцеловала на прощание и, подняв маленький подсвечник, начала осторожно подниматься по тёмным ступенькам. Сердце забухало жутким желанием и всё нарастающим волнением, настойчиво требуя идти за ней следом, туда, в её девичью комнату, на всю ночь, навсегда, чтобы всё стало ясным и правильным прямо сейчас, без лишних и никому уже не нужных условностей. Но разум упрямо напоминал сердцу о том, что случилось утром, что моё грядущее, в котором всё казалось простым и естественным, отсюда видится совершенно иным.
Дверной проём чернел в тёмной стене идеально ровным, зловещим прямоугольником и от этой противоестественной ровности казался замаскированным входом в портал, тайно поджидающий меня, чтобы тут же, едва я раскрою дверь и переступлю порог, перенести в моё прежнее время, от которого несколько дней назад я был оторван и по велению свыше заброшен сюда на строго определённое количество часов. Стало вдруг откровенно страшно подходить к двери и открывать её. В конце коридора, у дальнего, не парадного выхода в боковой стене дома светилось призрачным лунным светом небольшое окно и я решительно двинулся к этому свету.
Наружная дверь оказалась незапертой. Я толкнул её, она тихо, почти беззвучно распахнулась, выпустив меня из дома на крошечное, открытое крылечко с двумя порожками под узкой, угловатой крышей. Сердце отчего-то ёкнуло и грудь, совершенно не чувствуя ледяного холода, шумно вдохнула в себя кристально чистый, абсолютно прозрачный воздух. Он оказался настолько лёгким и неподвижно спокойным, будто вовсе отсутствовал вокруг меня. В чёрном, сплошь усеянном звёздами небе светилась луна. Я глянул на её правильный, обрамлённый желтоватым сиянием круг и снова, задержав дыхание, вдохнул полную грудь. Странно, я стоял неподвижно в одном халате поверх тонкой рубашки и вовсе не ощущал ночного мороза. По всему телу растекалось удивительно приятное тепло и вымерзший зимний воздух лишь нежно ласкал его, одаривая ни с чем не сравнимым бархатным наслаждением.
Сердце трепетало любовью, хотелось закрыть глаза и кричать в звёздное небо её имя, кричать, как я люблю её и как я счастлив сейчас от этой любви. Снег искрился в лунном сиянии крошечными бриллиантовыми огоньками. Вокруг было так тихо и призрачно, что казалось искусно нарисованной новогодней открыткой. Я положил ладонь на тщательно выбеленную кирпичную стену, желая погладить её и даже поцеловать со всей нескрываемой нежностью лишь потому, что там, за этой стеной находилась сейчас она... Быть может шептала перед сном молитву, а может уже лежала в постели и думала обо мне? Глаза закрылись сами собой и разгорячённый лоб прижался к холодному камню. Мысли путались в голове, но спать совершенно не хотелось. Хотелось стоять вот так до утра, охранять её сон, думать о ней, шептать самому себе откровенные любовные глупости и тайком улыбаться им, оставаясь в мыслях там, у её кровати.
Невдалеке темнела аллея, по которой мы возвращались к дому. От самого крайнего, высокого дерева на искрящейся снег падала чёрная, раскидистая тень. Там под деревом обрела свою вечную свободу блаженная душа нашей Мавры. Подумалось вдруг, что сейчас, в эту удивительную лунную ночь её душа наверняка где-то рядом, храня никем не разгаданную тайну и радуясь, что хотя бы сегодня, в это фантастическое мгновение мы с её Лизой счастливы, как никогда в жизни.
По мягкому, неподвижному снегу скользнула вдруг чья-то стремительная тень и в тоже мгновение внизу у самой стены жутко вспыхнули ярко-зелёным огнём глядящие на меня глаза. Сердце вздрогнуло от страха и неожиданности. Серая, почти невидимая кошка постояла несколько секунд, неотрывно пронзая меня горящим лунным взглядом, но, едва я привычно "кис-киснул", прогоняя остатки внезапного страха, неслышно скользнула по снегу и тут же скрылась за ближайшим углом.
Коварный холод всё же пробрался сквозь тонкие подошвы турецких трофеев. Я энергично потопал ногами, посылая его куда подальше, но чуть остывшее сознание поняло, что пора возвращаться в дом. Шум за дверью раздался неожиданно, едва я, сделав шаг, собрался открыть её. От сильного толчка дверь вдруг настежь распахнулась передо мной и первое, что разгляделось во тьме - огромные, отчаянно испуганные глаза Лизы. Она стояла в просторном, бесформенном то ли платье, то ли тонком халате, с распущенными волосами, едва прикрытыми сбившемся на плечи тонким платком. Увидев меня, она сделала отчаянный шаг и вся упала в мои объятия, накрепко вцепившись в спину дрожащими руками.
-- Ты здесь... Господи! Миленький мой!
Казалось, что она вот-вот расплачется, увидев меня стоящим на улице.
-- Лиза, ты что? Лизоноька!
Ничего не понимая, содрогаясь от внезапного волнения, я старался покрыть её голову платком и как можно сильнее прижать к себе, чтобы уберечь от ночного мороза. Мои руки жадно скользили по гладкому шёлку и тело уже совершенно сходило с ума, откровенно ощущая сквозь невесомую ткань всё её тонкое, трепещущее тело.
-- Пойдём скорее в дом. Тебе нельзя остужаться!
Я почти насильно тащил её в дверь, но Лиза, обхватив дрожащими руками мою шею не двигалась с места.
-- Простите меня! Господи! Бога ради простите! Сердечко в груди дрогнуло, будто нет Вас в доме и никогда уж не будет...
Её ладони заскользили по моему лицу, плечам, волосам, губы жадно припали к губам.
-- Простите моё бесстыдство! Не осуждайте, прошу Вас... Я в комнату Вашу войти осмелилась... Без позволения... Господи, Вас не было там, будто и не входил никто...
Она всё же тихо разрыдалась, уткнувшись в моё плечо, и от пережитого только что страха, и от стыда, и от нахлынувшей вдруг несказанной радости. Я понимал, что творится в её душе, стараясь лишь посильнее укрыть от холода.
-- Лиза, пошли скорее в тепло! Лизонька, любимая! Мой милый Лизёнок!
Мы стояли у двери моей комнаты, не в состоянии оторваться друг от друга. От бесконечных поцелуев срывалось дыхание. Не хотелось ничего говорить и даже смотреть на запертую дверь, но, едва отдышавшись и отчаянно качнув головой, Лиза решилась первой.
-- Я теперь вся твоя. Вся-вся... Лишь за счастье наше мне боязно. Боязно Бога гневить, не дождавшись Его благословения...
Она изо всех сил обхватила мои ладони и замерла, ожидая самого главного решения.
===================================
Часть 26: http://proza.ru/2018/07/12/1152