(отрывок из повести "Козак Зозуля и Степанка")
…Степь ты степь! Хороша и чудесна в любое время дня и ночи, а также в любое время года! Конечно, день - всегда отличается от ночи, даже от такой как сегодня: тихой и теплой. Но добрый человек всегда сумеет увидеть даже во тьме то, что сможет увидеть: тишину и покой, которая обязательно сменится, перейдя с сумеречным рассветом в ясный день.
Так и степь. Она постоянно меняет свое обличие, а тут уж – кому и как глянется. Кому милее ее весеннее цветение, окутанное благоуханием теплой земли, шорохом сочных трав и многообразием раскрывающихся в мае пахучих бутонов тюльпанов и маков. Буйным ростом взметнуются в неукротимой жажде к жизни, наскучавшие за долгую зиму по теплу, стебли растений, выбрасывая навстречу солнцу свои узкие, похожие на татарские стрелы, листья. Синими блестками отражают небо воды лиманов и низин. В самых больших из них, видятся неторопливо плывущие облака и среди их белого отражение плавают кормящиеся птицы, важно вышагивают цапли и журавли. На редких ветлах, которыми прорастают уходящие к Днепру овраги, сидят аисты, рассыпая трескучую, длинноклювую дробь рассказов о чудесах заморских стран в которых им довелось пережидать холодную зиму.
Хороша степь и летом, когда под жарким солнцем в зыбком мареве плавятся курганы, и на них, глядя в округу холодными глазами, сидят темно рыжие беркуты! Взлетая на немыслимую высоту, наверное, туда – где кончается небо, они подолгу парят в потоках воздуха, зорко оглядывая неподвижные, начинающие сохнуть от зноя травы и кустарники. Порой эти травы доходят до пояса всадников, изредка проезжающих через желто-зеленое море по своим делам.
Глубокой осенью, когда в Днепре синеет вода, а ясные дни становятся редкими и короткими, словно счастливые воспоминания о радостях прожитой жизни старого, отгулявшего свое козака, буро – коричневые травы пригибаются к сырой, захолодевшей земле и больше не волнуются своими переливами под сильным ветром и грозами. И только редкие росточки, те, которые почему-то запоздали в цветении, жадно ловят остатнее тепло и свет угасающего солнца, тянут в его сторону свои тонкие руки – листья, не понимая - что они в этом совсем не успели, так как время, отпущенное природой для их радости – уже истекло… Так и угаснут они, под тяжелой массой более мудрых стеблей, которые уже отсеяли свои семена, отдавая земле ставшую ненужной свою часть, готовясь к долгому отдыху, накапливая силу к новому возрождению.
Холодный ветер гонит по полю перекатные кругляки сухого курая. Катятся такие через степь, стараясь обогнать черные лохмы рваных, наполненных осенней влагой туч, пока не сгонит их бродяга ветер в какую ложбину или овраг. Сцепятся там они своими колючками и затихнут, истлевая под редким, словно просеянным из сита, дождем…
Зимой, над просторами гуляют метели и бураны: завывают, голосят, словно запертая знающим колдуном в пустой бочке из-под выпитой досуха козаками горелки – нечисть, старательно пытающаяся вырваться наружу. Из снега торчат сухие, промороженные насквозь, былки полыни и донника. Ночью, под безлико равнодушным, тоже, должно быть замерзшим, месяцем, искрятся морозной пылью отражения негреющих застывший мир звезд…
…Ночь была темна. Месяц ненадолго выглянул из-за краешка земли и снова плавно опустился на свое место, оставив скучать в одиночестве яркие россыпи звезд, которые своим неверным светом освещали притихшую в полуночную пору степь. Поле ровно дышало теплом, отдавая всему сущему накопленный за день жар, пахнущий земляникой и крепкой, стоялой медовухой. Той самой, что обычно случается, пасечники, выкачав из сот тяжелый мед – оставляют на радость сердцу доброго бражника в толстостенной бочке, предварительно залив ее чистой водой и наполнив выжатыми сотами, выкатывая из омшаника на самый солнцепек.
…Через поле неспешно двигались повозки. Медлительные волы, неторопливо передвигая клешнятые ноги, тянули тяжело нагруженные возы. Их длинные, загнутые к верху рога, возможно, цеплялись за самые звезды, но увидеть такое было нельзя, так как было темно. На третьем, последнем возу, поверх покрытых толстой рогожей мешков с солью, дремал, сжимая в зубах тлеющую люльку, худой, сивоусый козак. Изредка, лениво приоткрывая веки, он поглядывал в темноту, прислушиваясь к скрипу колес передних запряжек, на которых, также, как и он сам, подремывали товарищи – чумаки…
- Дядько Петро, а отчего в небе так звездно? – спросил козака бывший рядом юноша. Парень лежал на спине, заложив под голову налитые молодой силой руки, вглядываясь задумчивым взором в пыльную россыпь звездного тумана.
- Знать, так положено быть! – хладнокровно ответил козак, слегка шевельнувшись, удобнее устраивая занывшую старой раной ногу.
- Смотри, дядька! Ведь столько звезд насеяно в небе, что должно быть – очень долго нужно было работать, разбрасывая их… И тот, кто это сделал, может и сейчас трудится, вон – сколько белой пыли вокруг небесных огней!
- Может быть! – равнодушно согласился дядька: - Только, знающие люди, по другому говорят про такое.
- Расскажи! Все одно не спится! – паренек живо перевернулся, оперся на локти, жадно вглядываясь в морщинистое лицо старого козака.
- А что говорит? Эх, погасла люлька!
Козак высек огнивом огонь, шумно засопел, раздувая табак в широкой чашке длинной трубки.
- А говорят так! – выдохнув клуб дыма, он сладко прищурил глаза: - Ехали как то чумаки, такие ж как и мы, тоже соль везли! Да только не увидели, как мешки их прохудились, и много соли просыпалось на дорогу! А поутру, Господь увидел большое расточительство, и поднял ее к небу! Вот и вышло такое! Днем, небо синее и соль белая, оттого ее и не видать! А ночью, начинает светиться та соль! Где крупные куски попали, там ярче сияют! А где мелкие, толченные, там – туманом видятся…
- А для чего, Господь ее в небо бросил?
- Так чего добру пропадать без дела? А так, дорога небесная вышла, шляхом ее прозывают! В темную ночь добрым людям путь указывает…
- Но почему, козаки столь много соли просыпали? Должно быть, они сильно огорчились, обнаружив пропажу! Заметно, что не один воз потеряли!
- Кто ж его знает! Стало быть, немало горелки в шинке перед этим испили! А ну-ка, пошарь в суме, подай мне баклагу, что Янкель на дорогу продал…
Козак принял от парня глиняную флягу, глотнул, зачумлено замотал головой.
- От бисов сын, трясця его мамке! Недобрый жид, всунул таки то, что и пить нельзя! Клятый корчмарь, и из чего он эту горелку сварил? – козак крякнул, переводя сбившееся дыхание.
- Так зачем пьешь ее, дядька Петро?
- Козаку без горелки нельзя! – меланхолично ответил старый чумак: - Как без нее быть? Гляди, никак, что впереди темнеет! Должно быть, это Федотиев лог…
- И что?
- Светает! – козак неспешно оглядел бледнеющее небо, пуская в него клуб едкого табачного дыма: - За логом будет Степанов хутор… Там станем, переднюем!