Во времена моего детства каждый нормальный четырехлетний ребенок уважал старый большевистский гимн «Интернационал» - за великолепную строку о светлом будущем. Ну, в самом деле, как было остаться равнодушным, когда могучий хор обещал:
«С ИНТЕРНАЦИОНАЛОМ – ВОЗ ПРЯНИКОВ В РОТ ЛЮДСКОЙ!»
Не пять и не десять пряников, а целый воз! То есть - счастье на всю оставшуюся жизнь!
Именно так и я в свои четыре года воспринимал наш прежний гимн, который каждое утро звучал по радио, и исполнялся на торжественных мероприятиях до самого 1943 года.
После изучения и правки бесчисленных вариантов, поданных на объявленный правительством конкурс на новый гимн - был, наконец, выбран текст Михалкова и Эль-Регистана на музыку Александрова.
Надо сказать, что много позднее я узнал, что с одним из вариантов текста этого нового гимна тоже случился казус: почитай, главный член компетентного жюри – К.Е. Ворошилов – неправильно расслышал два слова, а именно «их бьем» вот в этом куплете:
Мы армию нашу в боях испытали,
Своих поражений врагам не забыть.
Фашистам пощады мы не давали,
Мы били ИХ, БЬЕМ их и будем их бить!
Когда хор при прослушивании начал петь слова: "Мы били ИХ, БЬЕМ их и будем их бить", то Ворошилов, по свидетельству Эль-Регистана, простодушно удивился:
- Кого-кого это мы так? Замечательная строчка, но ведь это все-таки гимн! А так была бы отличная народная песня.
Однако вернемся к детским «ослышкам» и «перевирашкам».
Лет до шести, пока я не одолел грамоту, родители и старший брат читали мне детские книжки. Конечно, некоторые слова были мне незнакомы, но ведь не станешь же переспрашивать каждый раз, и поэтому возникали иногда недоразумения, на которые, впрочем, я не очень обращал внимание, переделывая слова на свой лад.
Так, в «Приключениях Мюнхгаузена» «Северный ледовитый океан» превращался у меня в более понятный и даже романтичный «Северный ядовитый», а совсем уже странное название книги «Дон Кихот» - в «Донкий ход».
Приобщение к музыке – песням, романсам, операм и опереттам – тоже часто приводило к забавным казусам. Этому способствовало еще и то, что звук на заигранных шеллачных пластинках порой сильно искажался, и отдельные слова разбирались с большим трудом.
Так, например в популярной тогда песне «Разговор», исполняемой Утесовым, мне послышалось «В дверях застыл усатый КОТ, дыханье затая». Примененное в морской песне слово «кок» мне было тогда не знакомо, и потому показалось возможным, хоть и несколько неожиданным, появление в матросском кубрике кота-меломана, с сочувствием внимавшего печальному рассказу матроса о его любимой.
Помню, как мы с братом долго не могли разобрать некоторые слова в записанной на пластинку Апрелевского завода арии Пали Рача в оперетте Кальмана «Цыган- премьер».
Ария начиналась, на наш взгляд, странно:
«Всюду в городе афиши.
Поезд стал там поперек.
Каждый знает, каждый слышит:
Помирать – концерт дает».
Мы понимали, что тут что-то не так: почему какой-то поезд так драматично повел себя на путях железнодорожного вокзала?? И кто это собрался концертировать перед самой своей смертью? Чертовщина какая-то.
Только прокрутив пластинку много раз, мы разобрали, наконец, что на самом деле солист поет:
«Всюду в городе афиши.
С боем зал толпа берет.
Каждый знает, каждый слышит:
Пали Рач концерт дает».
С оперой было не лучше. Федор Иванович Шаляпин в знаменитой арии Мефистофеля отчетливо утверждал: «Люди гибнут САМИ ТАМ, люди гибнут САМИ ТАМ!» и, обращаясь непонятно к кому, изобличал: «ЭТО ТЫ ДАЛ золотой, волю неба презирая..»
Я уверен, что подобные «ослышки» и «перевирашки », над которыми мы сейчас смеемся, случались в детстве у каждого читателя.
Справедливости ради надо отметить, что написанные тогда тексты песен, опер и оперетт на самом деле были по большей части вполне грамотными, и их отдельные слова только казались порой несуразными - исключительно из-за дефектов записи, - в отличие, к сожалению, от многих современных творений поэтов-песенников.