Путешествие на х. Отруба в 2018-м.
Посещение хутора Отруба в этом году, пришлось на памятную дату, 22 июня.
Время еще только подходило к 6 часам, а я, экипированный по таежному,
уже стоял на береговой круче села Попово-Лежачи и всматривался в мостовую
переправу. Несмотря на раннее утро, солнце уже палило вовсю.
Безоблачное небо и безветрие, указывали на знойный день, что уже ощущалось.
Завораживающие виды обширных пейзажей, так действовали на меня, что наступали
моменты, когда даже перехватывало дыхание.
Сегодня я мог спокойно любоваться ими, а вчера, под вечер, был лишен этого.
А помешало мне яркое солнце, клонившееся к закату, и его блики, отражённые от
зеркальной глади на воде в Сейму. Они так слепили глаза, что невозможно было смотреть
в Западную сторону света.
Жмурясь с такой силой, что даже стиснутые губы расплылись в улыбке, я смог представить
себе все то, что скрыла от меня пелена света. И пока глаза пестрили разноцветными
бликами, мозг представлял пейзажи, виденные в далеком детстве.
Они менялись один за другим, словно кто-то прокручивал кино в замедленном темпе.
* * *
На том берегу, слева от моста, мне виделась летняя ферма для сотни коров.
Накормленные травой, с округлыми боками, наподобие деревянных бочек, они покорно
возвращались с пастбищ, на вечернюю дойку.
Как будто с самолета, виделись небольшие речки и озера, перелески и обширные луга.
Даже показалось, что ощущался запах скошенных трав.
Вполне вероятно, что в этот момент память выхватила эпизод из детства, о нестерпимом
желании полетать на "кукурузнике". Тогда я был впечатлен рассказами, летавших на такой
"стрекозе", в день авиации. Многим повезло, их просто так покатали на самолете, а мне
не удалось. А происходило это, совсем недалеко, на "горе" в Тёткино.
Железная дорога, состоящая из пары рельсов, проложенных по черным шпалам на желтом
песке, располагалась поверх крутой земляной насыпи. Её рельсы, отполированные вагонными
колесами, переливались протяжными бликами. Она отчётливо вырисовывалась между
Тёткинскими лугами и лесом "Соколывщины".
. . .
Вспомнились посещения тех лесов, за полустанком, именуемым "двадцатой".
Пусть ненадолго, но я ощутил себя в том лесу, где мы с дедами, ранней весной, по
склонам лесных урочищ пасли коров, собирали желуди в мешки под дубами, а из каких-то
ранних цветочков, высасывали сладкий нектар.
В обед, коров сгоняли на опушку леса, невдалеке от "двадцатой". На их дойку, приходили
хозяйки-доярки с пустыми ведрами, а возвращались с надоем, обвернутым белым полотном.
Вкус парного молока, да еще из солдатской баклажки, которым мы запивали черный
хлеб или пирожки с маком, если день выпадал на послепраздничный, мне удалось ощутить
на языке даже теперь. Откуда он взялся у меня во рту? Не понимаю.
Ну и вкусным же тогда всё было!..
А раза три в год: на Пасху, Ивана Купала и ещё какой-то праздник, неженатая молодежь из
близлежащих сёл, собиралась на песчаной поляне в сосновом лесу. Мы, дошкольники, и наши
заводилы школьного возраста, скрывшись в кустах, подглядывали, как они играли в
какие-то игры, пели песни и танцевали.
Обнаружившись, мы получали "массаж" крапивой, по мягкому месту, выше спущенных штанов.
Но крапивы мы не страшились, а пугались девицы с "двадцатой". Длинной, извивающейся
змеёй в руках, она вселила в нас такой страх, что оставаться там уже не хотелось.
Не подались мы на "Соколывщину", чтобы в кирпичных развалинах дореволюционных
строений, поиграть в партизан, как это иногда бывало, а решили возвращаться на свой хутор.
Позырив шкодливыми взглядами на "вагон-лавку" и "вагоны-хаты" железнодорожников,
стоявшими на запасном пути, позавидовав их кочевой жизни, мы лениво плелись домой.
Быть на станции и не посмотреть на проходящий поезд, значит недополучить ощущений.
После беготни по лесу, нам, конечно же, хотелось пить. Колодец располагался невдалеке
от жилого дома. С помощью колодезного журавля, мы достали ведро холодной воды, по
очереди утолили жажду, а затем, в ожидании поезда, развалились на траве под грушей и
задремали.
Ощутив чей-то взгляд и продолжив притворяться спящим с прищуренными глазами,
я увидел худенькую девочку и меньшего её мальчика, прятавшихся за кустом сирени.
Приближавшийся с грохотом товарный поезд, вспугнул наше кодло. Повскакивав на ноги,
мы стали следить за его прохождением, энергично жестикулируя руками машинисту.
Оторвав взгляд от последнего вагона поезда, я снова посмотрел на куст сирени, но там
уже никого не было.
* * *
С двухколесным дружком, стареньким велосипедом, я направился к спуску с кручи.
Происшествие пятилетней давности - еще не забылось.
Тогда я позволил себе лихо скатиться по этому спуску без предварительного, хотя бы
визуального, осмотра дороги. Спускался - обычным способом, притормаживая заднее колесо.
И вот, уже в середине спуска, когда казалось, что скорость погашена до пешего хода,
она вдруг возросла из-за неуправляемого заноса.
Ни с того ни с сего велосипед за юзил вниз, по набросанной в дорожную пыль щебёнке.
А так как любой "велик" устойчив только при крутящихся колесах, то он стал падать на бок.
Всё произошло так стремительно, что я не успел спрыгнуть с велосипеда и распластался
вместе с ним на пыле-каменистом покрытии дороги.
Ушибся, конечно, но не настолько, чтобы обращаться за помощью в медпункт.
От повреждений - уберегли плотные брюки и куртка, а вот от пыли - пришлось избавляться
водными процедурами в холодной воде Сейма.
. . .
Помня о том случае, я осторожно скатил своё транспортное средство к подножию
береговой кручи и оказался перед въездом на мост.
Переправа через реку - выглядела удручающе. Я знал, что мост находится в аварийном
состоянии, однако увиденное обескуражило меня. В десятке шагов от начала моста, зиял
трехметровый пролом в настиле моста. В утопающей его левой части - плескалась вода, а
правая и передняя части, вздыбившись, напоминали баррикаду.
Несмотря на это препятствие - мост функционировал. Для пешего перехода был
сооружен символический мосток из трех досок, толщиной всего лишь в пару пальцев.
Они были прибиты гвоздями к краям пролома.
Отступаться от затеянного - не в моих правилах и я рискнул переходить по ним.
Взгромоздив груженный велосипед на крайнюю доску, а сам: боком, осторожно ступая
приставными шагами, пошел по двум другим.
Доски так пружинили в такт каждому шагу, что казалось ещё чуть-чуть и они сломаются.
Однако все обошлось. Преодолев другие, меньшие по размерам и от того менее опасные,
провалы в мосте, я перебрался на другой берег. Если бы это произошло при скоплении
народа, то несомненно, мне бы достались их аплодисменты.
И все же, я не остался без внимания, как только оказался на земле противоположного берега.
От громкого, хриплого, карканья черного ворона, сидевшего на высоком столбе освещения,
с оставшимся на его вершине корпусом от прожектора, мне стало не по себе.
Я не понимал, чем его встревожил. Мысль о восприятии карканья, как предупреждение о
какой-то опасности, мне пришла первой, но ясности не внесла. Ведь понять, кому грозит
опасность, было невозможно. Она могла быть отнесена в равной мере как ко мне, так и к нему.
В конце концов, восприняв карканье, как утреннее приветствие и одобрение моих действий
на мосту, я повел велосипед в сторону родного хутора.
Однако через небольшой промежуток времени, мои мысли опять вернулись к беспокойному
ворону. Я вспомнил, что нахожусь в пограничной зоне. А в ней, почему бы не иметься обученной
пограничниками птицы?
Если в сказке Пушкина, не блещущий умом "Золотой петушок", мог извещать о приближении
врагов, то для мудрого черного ворона, исполнение подобных функций, вряд ли станет
затруднительным делом.
От развития этой мысли меня отвлекло дорожное затруднение, из-за соскальзывания "велика"
в глубокую колею. Она, оставленная колесами гужевого транспорта (возами) лет десять тому
назад, замаскированная высокой травой, чуть не стала причиной аварии.
Дальнейший путь, я преодолевал по сплошному бездорожью. Бывшая грунтовка так заросла
травой, что её расположение угадывалось лишь по менее рослой траве и чьему-то путанному
пешеходному следу. Оглянувшись назад, я посмотрел на след, оставляемый за собой. Это были
две ручьистые колеи, на примятой, росяной траве.
Вскоре мне стало невтерпеж жарко и пришлось разделся до пояса. Комары и другая мошкара,
вероятно не ожидали моего появления и охотились где-то в другом месте.
Воздушные и солнечные ванны, так благоприятно подействовали на меня, что захотелось тут
же накосить оберемок травы, пасть на него и насладиться их ароматом. Однако, из-за отсутствия
косы, пришлось отказать себе в этом удовольствии и продолжить путь.
Текучих вод древнего Сейма, я не видел даже находясь в непосредственной близости от его
берегов, на уже подсохшем перешейке с "Ныкшей Тыхой". Река надёжно скрывалась за
дерево-кустарниковой растительностью.
. . .
Ближе к Макаровскому, я всё-таки набрёл на дорогу, кажущуюся едва заметной тропинкой на
обширном лугу. Свежие отпечатки протекторов колес на грязи, указывали на то, что она не
заброшенная и по ней из Тёткино ездят легкие грузовики.
Дальнейший путь оказался лёгким и если бы не моя специфическая поклажа, я мог бы ехать
на велосипеде.
На Макаровском поле травы были значительно ниже. Невдалеке от дороги, мой взгляд, то и
дело, замечал небольшие лужайки с красными ягодами луговой земляники.
Взглянув по дальше от дороги, я немного опешил от увиденного. Огромная птица, похожая на
аиста, что-то выискивала в траве.
Пройти мимо, не выяснив, что это за птица, я не мог. Вспомнив детский метод извлечения
свистящих звуков с помощью пальцев - громко свистнул. Однако спугнуть подозрительное
пернатое, мне не удалось. Услышав свист, оно не рвануло на утек, расправив крылья,
а неторопливо выпрямившись, оборотилось мужиком в белой майке и черных брюках.
Оказалось, что это не птица, а человек, собиравший ягоды внаклонку.
Мой свист он воспринял как приветствие и невозмутимо продолжил своё дело, снова
оборотившись в "чёрногуза".
"Что-то часто мне стали попадаться птицы-оборотни, - подумал я, продолжив путь. -
В прошлый раз, так привиделась целая стая".
Тогда мне пришлось ехать на велосипеде по лугу, со стороны Свисткового подворья. Оказавшись
уже за "Выгорьской", я посмотрел на, скрытый вербами, заливчик "Первый ровец".
Вроде бы всё было обычным: куда ни глянешь - везде зелёные луговые травы; кусты и деревья -
в зеленой листве; камышовая растительность, тоже зелёная. Вот только удивлял небольшой,
блистающий участок чистой воды, посреди русла "ровца". Мне показалось, что в нем плещутся
какие-то диковинные птицы, с длинными шеями, золотистого окраса, похожие на лебедей.
Обманывался я только на большом удалении. Метров с пятидесяти - все разъяснилось.
Оказалось, что это прошлогодние сухие камыши, шевелясь на ветру, создавали эффект
плавающих птиц.
. . .
Переход по песчаной насыпи между водами Тыхи и Сейма, напротив "Музилей", пришёлся ровно
на восемь часов.
Оставив велосипед под одной из необъятных верб на берегу Сейма, я попытался набрать воды в
пластиковую баклажку. С обрывистого берега, увитого корнями растущих на нем деревьев,
дотянуться к чистой воде лежа на животе, мне не удалось, даже в самом низком месте.
Воспользоваться палкой, как это бы сделала любая обезьяна, я не захотел. Ведь в воде была же
не крайняя необходимость, а обычное пополнение запаса.
. . .
По окончании работы на кладбище, называемом Городком, меня обуяло желание, воочию посмотреть
на остатки хутора. Если его состояние на этом конце мне было знакомо, то сторона "Медведовка" -
оставалась в неведении. Там я не был с 80-х годов.
Не знаю почему, но без всяких приготовлений, не думая об опасностях, которые могут
подстерегать среди заброшенных хат, с бесшабашностью мальчишки в голове,
я вскочил на велосипед и поехал по былой при дворовой дороге, в сторону Матутевичей.
Однако запал быстро прошел и мне пришлось спешиться. Дальше о дороге - ничто не напоминало.
Теперь не трава, а молодая кустарниковая поросль встала на моем пути, однако еле приметная
тропинка все же существовала и она вселила в меня надежду.
Проталкивая впереди себя велосипед и помня, что в трех шагах справа, скрывается десятиметровой
глубины обрыв, я штурмовал заросли.
У двора "Гребенюка" встретилось, казалось бы непреодолимое, препятствие. Дорогу преграждало
упавшее, сильно ветвистое, дерево. Любое животное, непременно повернуло бы назад,
но исключения бывают.
Улыбнувшись собственной шутке, внезапно родившейся в голове: "Хорошо, что веду безропотный
велосипед, а не упрямого ишака", я взгромоздил "железного друга" на плечо и, изловчившись,
перелез через дерево.
Былой интерес к сохранившимся под сенью деревьев постройкам, напрочь пропал еще у
первых подворий. Обеспокоенный мыслями о безопасном вылезании из придворовых дебрей,
я заметил, что уже иду под гору. Собрался с силами и вскоре оказался, на крутом повороте,
у Салдачукового двора.
Не дождавшись передыха, внутренний голос перенапряженного организма, разразился нещадной
критикой в адрес организатора и руководителя этой авантюрной прогулки по хутору - моей башки.
Однако вскоре, радость от вызволения, превысила уровень недовольства и я успокоился. Стал
осматривать некогда знакомую, а теперь совсем неведомую местность. Я будто бы находился где-то
в африканской саванне, а не на родном хуторе. Вид на Сейм, в сторону Бырдовки, был совсем
неузнаваемым. Если когда-то, человека, нуждающегося в переправе, было легко заметить на том берегу,
то сейчас, он вряд ли был различим на фоне зарослей.
Наконец, в башке чуть отдохнувшего организма, стали рождаться здоровые мысли. Что-то вещало о
прекращении "путешествия в прошлое" и возвращении, к "дышащему на ладан" хутору в настоящем,
по лугам. А на провокационный вопрос, мол за какие посылы я мог бы снова сунуться в дебри,
ответа не находилось.
Несмотря на то, что доводы о безопасности, на чаше весов перевесили бы любые другие, я предпочел
шепот любопытства:
"Ну посмотри же ты хоть на места, связанные с твоим детством! На Озеро(заливчик Сейма), где под берегом
примкнуты цепями лодки-плоскодонки. Там, в гостях у деда с бабушкой, неважно что мысленно, ощути
вкус воды из старого деревянного колодца, которой так приятно было запивать вареники со свежим мёдом,
начиненными ежевикой или вишнями и сваренными на пару".
Путь, подсказанный любопытством, был значительно короче только что "продранного". Предстояло
пройти всего лишь полдюжины подворий и я снова ринулся в тень зарослей. Здесь дорога оказалась
более проходимой и велосипед можно было не волочить, а катить рядом с собой.
Для сокращения времени на эту экскурсию, я смотрел на остатки подворий в движении, немного скосив
взгляд влево. Ничего, что могло бы обрадовать мой взгляд, среди дебрей не обнаруживалось.
Пройдя двор дяди Петра, за завесой зелёной листвы впереди себя, я заметил наклонную
рыжеватую полосу. Её можно было с уверенностью принять за ковровую дорожку, если бы воображению
не помешала мысль о моем местонахождении.
Неожиданность - быстро распозналась. Ею оказалась грунтовая дорога. Придорожная поросль, так была
забрызгана глинистой грязью, что при небольшом воображении, вполне походила на изделие
ткацкого производства.
Накатанная трасса выходила из луга и за бывшим подворьем моего деда Андрея, шла на подъём,
к многочисленным подворьям на круче "Медведовки".
Казалось бы, что цель достигнута и теперь можно передохнуть, предаваясь воспоминаниям. Не будь этой
дороги, я бы так и поступил, но что-то препятствовало длительной остановке и звало дальше.
И действительно, делать мне здесь было нечего. Романтическое настроение исчезло напрочь.
Ничто теперь не напоминало о прошлом. Все казалось незнакомым. Местоположение колодцев - можно
только предположить. К Озеру - не подобраться. Да и есть ли оно? В просветах между толстых верб и осин,
просматривается лишь однообразная болотина.
. . .
Без зазрения совести, я преодолел короткий подъём в гору. У Галилеева двора сел на велосипед и поехал
по дороге, со следами автотранспорта и копытных животных.
Отвлекать взгляд от дороги на осмотр подворий, было опасно, ведь дорога проходила над кручей и при
малейшей неосторожности, можно было оказаться "под берегом".
Вторая опасность, которой я боялся больше первой, это внезапное появление злой собаки, не появилась
вовсе.
Подворье Бобохиных, где располагается фермерское хозяйство, я проехал беспрепятственно. А когда стал
подумывать, как мне преодолеть ложбину улицы за Андрушиной хатой, то увидел, что дороги дальше нет.
До конца хутора и по берегам озера Чернощины - распространялась непроходимая лесополоса деревьев
и кустарников.
Тяжко стало смотреть на места, где еще недавно жили люди. Теперь следы их пребывания, можно
обнаружить только раскопками.
. . .
Я слышал, что теперь, где-то поблизости, через Сейм перекинут подвесной мост. Весь путь сюда, мне
подспудно мечталось о переходе по нему на песчаный пляжик в "Лубнях". О нахождении тропинки,
ведущей к нему, ни что не указывало и мне пришлось возвращаться.
Обратный путь оказался не легким. Сразу же после разворота, стала чувствоваться усталость.
Несмотря на это, желания корить себя не было, а значит сегодняшнее путешествие не было бесполезным.
В придворовые дебри, я конечно же не полез, а выбрал более длинную дорогу, по лугам.
хххх