Мой отец – Учитель
(Автор Александр Щербаков)
В жизни каждого человека всегда находятся люди, которым хочется подражать. И в моей жизни был такой человек. Это мой отец Щербаков Константин Иванович. Почему я выбрал для подражания простого человека, участника Великой Отечественной войны, не имеющего ни званий, ни крупных чинов, награжденного орденом Великой Отечественной войны 2 степени и медалями. Потому что он – Учитель. Да, Учитель с большой буквы. А прав я или не прав, решать Вам, читатели. Для этого и написаны эти короткие заметки.
Обычно чтобы решить, хороший или плохой учитель, судят по конечным результатам. Самые близкие воспитанники отца – мы, его дети. Мой младший брат Витя 1955 года рождения в течение многих лет является начальником управления охраны труда и техники безопасности Дальневосточной железной дороги. По железнодорожной иерархии – генерал. У него и форма соответствует этому званию. Я в свое время был главным рентгенологом края, врачом высшей квалификационной категории. Потом стал первым заместителем начальника краевого управления здравоохранения, что тоже соответствует генеральскому званию. Для мальцов из глубокой провинции это очень высокие должности. Так не в этом ли заслуга нашего отца, воспитавшего нас? А сколько выпускников школ, где он работал, стали специалистами высокой квалификации, не сосчитать. Выпускник школы, где он был директором, Александр Винников, несколько лет являлся Главой администрации Еврейской автономной области. Я ни разу не слышал худого слова об отце ни от одного его воспитанника. Это ли не высокая оценка его вклада как Учителя. Теперь я хочу подтвердить свои слова примерами из его жизни. К сожалению, я многого не знаю, а спросить людей, которые были близки с ним на протяжении многих лет, невозможно – их просто уже нет в живых. Но я попробую.
Главный метод воспитания моего отца – собственный пример. Я не помню, чтобы он читал нам с братом нотации, нравоучения, кричал, бил ремнем. Кричащим я вообще его в жизни не видел. Самое строгое наказание для нас было – постановка в угол, просто в угол до тех пор, пока мы не просили прощения за проступок. А вот примеров для подражания в его жизни было много. У него мы с братом научились пилить, строгать, паять, колоть дрова, т.е. выполнять мужскую работу. Глубокие знания педагогики, воспитания были как бы врожденными. Ведь он ни на каких курсах не был. Только по специальности математика и на 2-х недельных курсах директоров школ. Но это не мешало ему выбрать правильную линию поведения не только с нами, своими детьми, но и со школьниками разных возрастов, педагогическим коллективом школ, где он был директором.
Мой отец был разносторонне одаренным человеком, прекрасно рисовал, имел хороший слух. Его дар к рисованию перешел по наследству к нам с братом, а потом моим детям и внукам. В молодости отец на балалайке, типично русском музыкальном инструменте, играл задорные мелодии. Придя на работу в школу, он уже играл на баяне и других струнных инструментах. В начале 60-х годов, после того, как мы выиграли в денежно-вещевую лотерею баян, в учительских компаниях, которые собирались по пролетарским праздникам и на Новый год, он всегда аккомпанировал. Его любимым музыкальным произведением был вальс «На сопках Манчжурии». Наверно, не только потому, что нравились красивая мелодия и содержательные слова, но что там прошла его боевая молодость. А вот рыбалку и охоту не любил, хотя вырос в семье, где ею занимались.
Отец родился 4 ноября 1922 года в селе Больше-Михайловское Ульчского района Нижне-Амурской области. Это было большое село со многими добротными домами, расположенное на высоком правом берегу Амура в его нижнем течении. Никакой паводок на Амуре для домов этого села был не страшен. Вокруг была вековая тайга с большим количеством разнообразного зверья, множеством различных дикоросов – ягоды, грибов, орехов и прочих очень полезных для жизни и здоровья продуктов питания естественного происхождения. В Амуре было много разной рыбы – и щука, и карась, и красная рыба, и осетр, и все это в большом количестве. Родители моего отца были крестьяне. Их предки приехали в числе первых переселенцев, осваивающих Дальний Восток из деревни Щербаковка ныне Челябинской области, расположенной на Урале, вернее восточнее Уральских гор. Предки отца приехали большой семьей, что тогда было обычным делом, сообща можно намного больше сделать, чем в одиночку. Мы никогда не говорили с отцом о его детстве, поэтому многое, о чем будет сказано, я узнал из отрывочных сведений у его родных. Почему? Попытаюсь рассказать, не знаю, как у меня получится.
Когда я был еще маленький, интересовался у родителей, почему у меня было две бабушки и один дедушка. Но мне никогда никто не ответил на этот вопрос. По крайней мере, я не помню этого ответа. Уже много позже из разговоров родителей, моих родственников я узнал, в чем дело. Оказывается, мои предки по отцовской линии, перебравшись на Дальний Восток, очень хорошо освоились на новых землях, они стояли у истоков образования села Больше-Михайловское на берегу Амура. Мой прадед Сергей Щербаков очень хорошо развернулся на нижнем Амуре, стал заниматься торговлей и весьма скоро сколотил приличное состояние. Его жена Ирина Рэнэ помогала растить старшего сына Михаила, 1864 года рождения, который скоро стал помогать отцу вести хозяйство. И после того, как Сергей стал пить, кутить (одна из фамильных черт всех Щербаковых, среди которых есть две категории людей – или трезвенники, или пьяницы) и практически спустил все нажитое, Михаил заменил его у руля большого хозяйства и вернул все нажитое.
Так что когда подросли его младшие браться Иван 1882 года рождения и Гавриил, и стали заводить свои семьи, они становились на прочные основы семейного уклада семьи. Были еще две сестры,но о их судьбе мне ничего неизвестно. В их родном селе все уважали семью Щербаковых, крепких телом и духом людей. Через много-много лет один из моих дядек приехал в это село. Когда он, совершенно незнакомый в нем человек, шел по селу, с ним здоровались местные жители и он слышал за спиной их голоса – Щербаков пошел.
После Октябрьского переворота в Петербурге и появления Советской власти эта власть добралась до низовьев Амура не скоро, только к 1922 году, как раз к рождению моего отца. Но и первые годы Советской власти не очень изменили уклад жизни крестьян. Но советская власть не очень поощряла купцов и поэтому братья освоили новые профессии. Мой дед Иван стал засольщиком рыбы. Нижний Амур испокон веков славился рыбой. И осетровыми, самая большая из которых калуга есть только в Амуре. Эта рыба весом до тонны давала до 80 кг дефицитной черной икры. Много было всякой белорыбицы – сазана, карася, щуки, сома и других видов рыб.
Но самый большой спрос был на красную рыбу – кету и горбушу, приходящую на нерест в притоки Амура. В нижнем Амуре стада лососевых рыб были особенно большими и рыба была жирная. Поймать рыбу в период путины было хоть и трудным физически, но относительно простым делом. А вот обработать рыбу и хорошо ей посолить, подготовить к вялению и копчению было большим искусством и им в полной мере владел мой дед Иван Сергеевич Щербаков. Поэтому его услугами пользовались многие рыбаки и заготовители рыбы для продажи. Это приносило большой доход в семью. Не меньшей популярностью пользовалась и красная икра. Но правильно её засолить было большим искусством. И им владел мой дед. Ловили рыбу старшие в семье Щербаковых дети мужского пола, которых насчитывалось в это время не менее 5 взрослых мужчин в семьях трех братьев.
Хорошо жили те, кто умел трудиться, пахал землю, садил все, что могло произрасти в этих суровых краях. Кто имел приусадебное хозяйство – коров, лошадей, свиней, кур, уток и другую живность. Кто был удачливым и умелым охотником и рыбаком. Вот такими и были мои предки. Три брата жили очень дружно, помогали друг другу по ведению хозяйства. Лишь на покос нанимали работников со стороны, всегда обходились своими силами, так как детей в семьях было много. Женщины рожали много, но не все дети доживали до взрослого состояния. Из 11 родившихся у старшего брата Михаила выжило лишь двое – сын и дочь. Но потом уже их семьи имели по 6-10 детей. У моего отца было три сестры (Соня, Шура и Ольга) и брат Георгий. Лишь Ольга была младше моего отца. У Гавриила было больше всех детей – 11 человек.
Поселки на берегах Амура не отличались особым разнообразием. Все делалось из леса, другого строительного материала завозилось очень мало. Да и много людей не очень стремились обустроиться, были среди них и ленивые, и пьющие люди.Помимо приехавших на берега Амура русских, украинских переселенцев жили аборигены, которые различались по народностям – ульчи, нанайцы, нивхи и другие, но которых обычно называли одним словом – гиляки. Именно эти люди и жили на берегах Амура многие века и дали названия многим поселкам – Тахта, Тыр, Дада и другие. Именно этих людей и спаивали многочисленные охотники до пушнины, рыбы и икры торговцы не только российские, но и многие зарубежные.
Но это не касалось большой и дружной семьи братьев Щербаковых. Все исправно трудились и тем самым обеспечивали вполне нормальную и сытную жизнь младшим детям.
В конце 20-х годов братья перебрались жить в другое село, более большое, Богородское там же на Амуре. Построили большой дом для своих многочисленного семейства, все надворные постройки. Скот и домашнюю птицу перевезли из Больше-Михайловского, хорошо обустроились и стали жить в достатке. И это вызывало зависть у их соседей, не таких оборотистых и трудолюбивых людей. И когда началась борьба с раскулачиванием в центральных регионах СССР, под неё попали и мои предки. По доносу односельчан в 1931 году всех трех братьев арестовали, объявив их кулаками в период тех самых лет борьбы с этим, по мнению большевиков, вредным элементом. Как теперь всеми признано, совершенно напрасно. Не были справные хозяева эксплуататорами, сами с зари до зари трудились, не покладая рук.
Об этом мне рассказала тетя Оля, младшая из детей в семье Ивана, вспоминая те годы. Трудились все, включая 10-12 летних ребятишек. У каждого был свой участок работы. Но как рассказала тетя Оля, Костю мать жалела по каким-то неизвестным всем причинам и он больше выполнял работу, не связанную с тяжелым физическим трудом. А может быть, и тетя Оля ошиблась в своем рассказе. Ведь она и Костя были младшими в семье и им по возрасту выпадала меньшая нагрузка. Но не буду гадать. Известно лишь, что Гавриила и Ивана арестовали и в тот же год Гавриила расстреляли в Николаевске-на-Амуре. Об этом мне поведал мой троюродный брат Щербаков Вячеслав Михайлович, внук Гавриила, который долгое время служил в КГБ и мог в 90-е годы познакомиться с секретными документами НКВД тех лет. Все семьи братьев выселили из дома, который был отдан по школу. Часть имущества конфисковали, большую часть растащили как раз те люди, которые и писали доносы. Все семьи были сосланы на спецпоселение в другие села нижнего Амура.
Семья Ивана Щербакова во главе с матерью Клавдией Михайловной, в девичестве Вершининой, перебралась в село Чля, где жила очень бедно, лишившись всего нажитого за долгие годы имущества. Но не пропали. В 1940 году после реабилитации братьев часть семьи перебралась в город Николаевск-на-Амуре, а Иван с женой и младшей дочерью Ольгой остался на Чля, и в 1945 году умер от перитонита. Старшая сестра Соня стал хорошей портнихой, вторая сестра Александра пошла по линии торговли, брат Георгий стал большим специалистом по ремонту автомобилей. Ольга, будучи очень привлекательной с виду и кокетливой по натуре, удачно вышла замуж и уехала из Николаевска. А мой отец после окончания средней школы в 1939 году поступил в Николаевское педагогическое училище. Тогда страна очень нуждалась в учителях и создавала этой категории работников весьма неплохие по тем годам условия.
После окончания первого курса в 1940 году отец, очень нуждающийся в деньгах, перешел на заочную форму обучения и стал работать учителем начальных классов средней школы на прииске Дид-Биран Ульчского района Нижне-Амурской области. Сейчас ни такого прииска, ни села на картах не найти, после выработки золоторудного месторождения прииск был закрыт, а люди разъехались. Именно в этот период и была закрыта школа в этом поселке и отец стал работать учителем начальных классов в средней школе на руднике Агне-Афанасьевск того же Ульского района. После окончания в 1941 году педагогического училища и получения диплома о среднем специальном образования отца назначили заведующим начальной школы в небольшом поселке Безымянный Ульчского района, где он проработал до июля 1942 года и еще не достигнув 20-летнего возраста, ушел служить в Рабоче-крестьянскую Красную Армию. В тот период было не до учебы детей, речь шла о существовании Советского Союза как государства. Именно в июле 1942 года немцы рвались к Сталинграду и был издан знаменитый приказ Верховного главнокомандующего Сталина № 227 «Ни шагу назад». Вот в это трудное для страны время совсем молодой парень Костя Щербаков стал солдатом. В период с 9 августа по 3 сентября 1945 года отец в качестве командира отделения связи штаба артиллерии дивизии принимал участие в разгроме Квантунской армии Японии и в составе войск Первого Дальневосточного фронта освобождал города в Манчжурии. За образцовое выполнение заданий командования старший сержант Щербаков К.И. награжден медалями «За боевые заслуги» и «За победу над Японией».
В январе 1946 года отца уволили в запас и уже в феврале этого же года он стал учителем начальных классов средней школы на прииске Херпучи Тахтинского района Нижне-Амурской области. В этой школе с августа 1943 года трудилась в должности учителя немецкого языка выпускница Хабаровского педагогического училища 1942 года Пастернак Александра Степановна. Так пути моего отца и матери пересеклись в стенах средней школы.
Херпучинская средняя школа отличалась от многих школ не только в этом районе, но и вообще в Нижне-Амурской области тем, что она была двухэтажной, с высокими потолками и огромными классами. Вокруг были насажены деревья, высокие тополя, весь этот участок был огорожен забором. За школой в тот период был большой плац, где школьники старших классов отрабатывали элементы строевой подготовки, учились маршировать. Недалеко от здания школы было длинное одноэтажное здание интерната, между школой и интернатом был сектор для прыжков в длину и высоту. Недалеко от школы была кочегарка, которая отапливала здание школы и интерната. За школой было здание сарая, огороженное забором, в котором в тот период времени было лошадь, стояли телега и зимние сани.
Работать в Херпучинской средней школе моему отцу пришлось недолго. Уже в августе того же 1946 года он был назначен заведующим начальной школы в селе Оглонги, находящегося в 8 км от Херпучей на берегу одной из проток реки Амгунь. Это село, которое до революции называлось Резиденцией, являлось базой для всех грузов, которые доставлялись по реке для функционирования Херпучинского прииска. В Оглонгах была и электростанция, которая обеспечивала электричеством два поселка и драги прииска. В селе была начальная школа, потом дети учились в Херпучинской средней школе. Как они туда добирались в те годы, я не знаю. Автобусное сообщение появилось только в начале 50-х годов. Так же не знаю, где жил мой отец в то время, когда работал заведующим начальной школы в течение одного года. Но с августа 1947 года он снова стал работать учителем начальных классов Херпучинской средней школы. К этому времени он стал уже не только мужем Пастернак Александры Степановны, но и отцом маленького Саши, т.е. меня.
Немного хочу написать о периоде перед тем, как Костя и Шура (мою маму так все звали) стали мужем и женой. Естественно, я не мог этого знать, но мне кое-что рассказала соседка по служебной квартире Кокорина Агния Иннокентьевна (наша добрая баба Ага) и дядя Витя, брат мамы. Он в ту зиму жил у старшей сестры, учился в нашей школе и был свидетелем начавшегося романа между моими родителями. Думаю, что молодой (24 года) и симпатичный учитель начальных классов не мог не обратить внимание на столь же симпатичную молодую (23 года) учительницу немецкого языка. Начались свидания молодых людей. Ни кафе, никаких других мест, где молодые люди могли бы провести время, не было. Оставались прогулки на улице в еще не очень подходящее для этого время – ранней весной. Молодая учительница хотела произвести на своего молодого коллегу впечатление и ходила на свидание в чесанках, хотя лучшей обувью для этого времени были бы валенки. И после свиданий младший брат растирал сестре замерзшие ноги. Костя и Витя в этот период очень сдружились, несмотря на разницу в возрасте и потом друг к другу относились с большим уважением.
Я окончил свое повествование на том периоде, когда в молодой семье Щербаковых появился первенец. Жила семья в служебной квартире учителей, которая была на центральной улице поселка. В квартире жило 2 семьи – наша и Кокориных. У каждой семьи была небольшая кухня и такая же небольшая спальня. Общая площадь составляла чуть больше 50 кв. метров. На кухне у Кокориных жила её родственница тетя Лена, а у нас одно время жила сестра мамы Нина, когда училась в старших классах, а потом, после рождения моего брата Вити в 1955 году, его няня. Было не очень просторно, скажу я Вам. Когда появился я, в первое время, пока мама после родов была в тяжелом состоянии, заботы бабы Аги за мной (у самой бабы Аги никогда не было детей) разделила моя бабушка Клава и тетя Лена. С тех пор для этих женщин я стал отрадой их жизни.
У дома была пристройка, в которой располагались сени и кладовка. Под пристройкой был небольшой сарайчик, где обычно осенью был маленький поросенок. Этого поросенка маме привозили от её родителей, колхозников из села Малышевское на реке Амгуни. Он рос в этом подвале-сарае, пока было не очень холодно. Потом его резали и мы были с мясом. Не помню, кто резал поросенка, меня старались в это время увести куда-нибудь. Потом мама с бабой Агой готовили из поросенка очень вкусные продукты – окорок, сальтисон, кровяную колбасу, ребрышки и другие вкуснятины. Из печени получились очень вкусные пирожки. Кроме этого, у нас всегда было свежее молоко, которое покупалось у одной из проверенных хозяек – Желниных. Обычными были на столе разнообразные рыбные блюда, но я был не очень большим их любителем, предпочитая конфеты.
В доме долгое время жил кот «Пушок», которого очень любил сосед Иннокентий Семенович Кокорин. Кот был в их семье. Большой, пушистый, по окрасу очень похожий на нашу кошку Клепу - белый с черным. Иннокентий Семенович работал директором клуба, а также руководил хором художественной самодеятельности. Был он старше Агнии Иннокентьевны на 12 лет, мне казался угрюмым и нелюдимым. Не любил я его в то время. Он много времени проводил в клубе, моя мама с бабой Агой в школе на уроках, но я не был предоставлен сам себе. За мной присматривала няня. Звали её Женей, а вот фамилия Дрожжина. Знаю, что все её звали Женя Цо. Почему, отчего, не знаю. Была она малограмотной женщиной, часто засыпала, положив меня к себе на большой живот. Я периодически падал и Жене доставалось от моей матери. Но никого другого найти было невозможно, маме надо было ходить в школу, и все продолжалось прежним образом. Но инвалидом я не стал. Играл я и с котом, и с собакой, которая жила у нас в огороде в конуре. Звали его Шарик, был он беспородный дворняга. Отец его не любил. Он не любил собак вообще, всех их называл «кабысдох». Я не знаю, почему у него была такая нелюбовь к собакам. Даже это не так можно назвать. Он к ним был просто безразличен. Я не помню, в каком классе учился, когда однажды мы приехали из летнего отпуска, а Шарика не было – сдох. Но году в 1962, когда уехали в Хабаровск наши знакомые Глотовы, они оставили нам свою собаку – здоровую овчарку по прозвищу Полкан. Была она старая, очень ленивая, только лежала и лежала на крыльце. Но её внушительный вид не давал соседям так просто войти к нам в дом. Обычно они кричали с улицы, чтобы кто-то из нас провел их в дом.
В огороде, учитывая длинную холодную зиму, было несколько поленниц двор. Мои родители и баба Ага, как учителя, получали одну машину дров для каждого на зиму. Но все их сжечь за период осень-зима-весна мы не могли, поэтому оставался переходящий на другую зиму остаток. Дрова заготавливали зимой, когда не работали драги и часть из драгеров, не занятых в их ремонте, направлялась на заготовку двор. Потом их развозили по домам. А там мы пилили бревна по длине печки, кололи на поленья. И потом раскладывали в поленницы. Обычно новые, только что заготовленные поленья складывали в поленницы подальше от входа в дом, чтобы они за остаток этого зимнего сезона и лето высохли и лучше горели. А к следующему отопительному сезону эти дрова переносили поближе к дому, освобождая место для новых дров. Пока я был маленький, распиловкой бревен занимались отец и дядя Кеша, кололи они тоже вместе, а меня привлекали к укладке дров в поленницы. Потом, когда я стал уже юношей, и пилить, и колоть дрова я стал сам. Особенно, когда Кокорины уехали из Херпучей и вся домашняя работа легла на мои плечи, потому что отец все время был на работе в Оглонгах, а брат был еще маленький.
Вокруг домов в поселке были огороды, где садили в основном картошку и небольшое количество овощей. Позже, уже в начале 60-х годов, в нашем огороде появились кусты смородины. У самого окна нашей спальни росла черемуха, запах которой в период цветения был обалденный. Помню, что капусту привозили откуда-то на барже и потом её продавали в магазине. Заготавливали одну бочку капусты на 2 семьи и она стояла в сенях всю зиму. Процесс засолки капусты обычно был в воскресенье (тогда учителя работали по субботам полный рабочий день). Главным был мой отец. Женщины очищали вилки капусты от верхних грязных листов и давали отцу, а он на специальной терке резал их в бочку. Через определенное количество слоев капуста солилась, добавлялась морковь. Все это делал отец. Потом на крышку бочки ставился груз – 20-ти кг гиря квадратной формы. Откуда и когда она появилась у нас, не знаю, но то, что она помимо своего прямого назначения еще и выполняла роль груза при засолке капусты, помню. Вторая бочка стояла у нас в кладовке и примерно половина её заполнялась засоленной красной рыбой. Из рыбы готовили маринованную рыбу, коптили её у соседей, потому что у нас не было приспособлений для этого. Но чаще рыбу просто варили и вместе с картошкой ели. Много было и красной икры, которую я в те годы ел ложкой, а не намазывал на хлеб тонким слоем, как делают это сейчас, да и то редко. Кстати, мой отец умел вязать рыболовные сети и за это рыбаки, для которых он это делал, давали ему рыбу.
Почти таким же ритуалом в определенные дни была помывка первенца. Я очень боялся, что мне в глаза попадет мыло, поэтому меня мыли следующим образом. Отец держал меня на руках, чтобы голова была запрокинута над ванной, мама мыла мне голову, а баба Ага носила теплую воду и потом вытирала мне голову. Все остальное тело мне мыли, когда я сидел в обычной оцинкованной ванне. Потом мне давали стакан с какао, куда я сам крошил печенье и ел эту тюрю с большим удовольствием.
В 1949 году мой отец стал членом партии. Не КПСС, так она стала называться с 1952 года, а ВКП(б). Для меня, воспитанного в период расцвета коммунистической пропаганды и агитации, звание члена партии было свидетельством того, что человек относится к элите государства. Это уже позже звание члена партии испохабила и обесценила партийно-бюрократическая номенклатура. Пока же я считал, что члены партии – авангард нации, для меня настоящим партийцем был мой отец. Он не только честно и добросовестно выполнял свои служебные обязанности, был образцом в семье и общественной жизни, но и неоднократно избирался членом райкома партии, вначале в Тахтинском райкоме КПСС, а потом, после реорганизации границ районов и упразднения Нижне-Амурской области в 1962 году, в райкоме КПСС им. Полины Осипенко. Позже я приведу примеры его отношения к делу, которому он служил, а пока скажу, что несчастный случай, после которого он умер, с ним произошел, когда он в субботу, т.е в нерабочее время, шел на заседание парткома «Дальгеологии», членом которого он был после ухода на пенсию и работал в этой организации. Будучи уже 65-летним пожилым человеком! Вот какой коммунист был мой отец!
До сих пор не знаю, почему отца, сына расстрелянного «врага народа», приняли в партию. С ним мы на эту тему не говорили, в годы существования КПСС о репрессиях не принято было говорить. Поэтому тему об отсутствии у меня одного дедушки в ту пору, когда я стал взрослым, мы тоже не обсуждали. Может быть, все произошло следующим образом. Братьев Щербаковых расстреляли в период раскулачивания и репрессий, потом пришел Берия и многих реабилитировали, в том числе и посмертно. В числе них были и Щербаковы. Но разграбленное односельчанами добро не вернешь, да и кто это будет делать, в семьях остались женщины и дети.
Естественно, понимать, что значил в моей жизни отец, я стал намного позже. Пока же был маленький, помню лишь некоторые фрагменты его влияния на меня. В те послевоенные годы игрушек у детей не было. Помню, когда было лет 5, мне подарили пластмассового коня. Отец из прутиков, деревяшек сделал точную копию зимних саней и полную сбрую коня, так что я мог, с его помощью, конечно, запрячь этого коня в сани. Делал он и другие игрушки, уж точно не помню, какие. Вообще у отца были золотые руки. Он умел мастерить все, что угодно, главное, чтобы был материал. Особенно хорошо он выполнял столярные работы. Очень аккуратно, пригоняя одну деталь к другой. И это умение он передал мне, я тоже умею делать многое. У отца в конце его жизни собрался большой ассортимент всяких инструментов, и мне очень жаль, что я его оставил перед отъездом в Хабаровске. Не выбросил, конечно, а оставил старшему сыну, который заехал в нашу квартиру. Но потом, когда он уезжал, этот инструмент он не захватил с собой. А жаль, сейчас он бы очень пригодился.
С августа 1948 года отец стал преподавать в школе математику для 5-7 классов. Как умел он это делать! Через много лет я встретил одну его ученицу, даму, которая не очень хорошо училась. Но она сказала мне, что математику она знала очень хорошо. И все её одноклассники тоже. Благодаря моему отцу, который мог так объяснить предмет, что всем становилось понятно. С января 1950 года отца назначили заведующем учебной частью школы. Было это во времена, когда директором школы был Кодацкий С.П., мужчина с огромной бородой, очень похожий на знаменитого полярника Шмидта О.Ю. Потом директором школы стал Огай А.В
В 1954 году отца назначили директором Оглонгинской семилетней школы. И проработал он в этой должности до августа 1969 года, т.е. 15 лет. Все время, пока я учился в Херпучинской школе, отец работал в Оглонгах. Рано утром уезжал туда на автобусе, вечером в 18 часов приезжал. Ужинал и потом они с мамой обычно шли на семичасовой сеанс в кино. А после кино уже спать пора. Так что моё общение с отцом в основном проходило в воскресенье. Зимой у нас был четкий распорядок дня на это день. С утра мы обычно с отцом пилили и кололи дрова (в мороз чурки так и разваливались на части под ударом колуна), складывали в поленницу. После обеда шли в баню. Потом до ужина обычно играли в шахматы (отец очень любил эту игру). Я обычно проигрывал, но это заставляло меня читать литературу на шахматные темы, разбирать за доской сыгранные партии. Потом, когда я учился в старших классах, наши поединки шли с переменным успехом. Правда, в этот период он давал сеанс одновременной игры на 2-х досках – мне и нашему родственнику Яну Щербакову, который в конце 80-х годов стал вторым секретарем райкома партии района имени Полины Осипенко. Но это я забежал далеко вперед.
Но не рассказать особо об этом его увлечении шахматами было бы неправильно. Со второй половины 50-х годов началось повальное увлечение шахматами в Советском Союзе. Играли в клубах, дворцах пионером, во дворах домов (как показано в фильме С.Говорухина «Ворошиловский стрелок»). В Херпучах обычно играли в клубе перед началом киносеанса. Любители шахмат приходили пораньше и играли друг с другом. Играл там и отец. Но в Херпучах у него серьезных соперников не было, разве что главный инженер прииска Нестеров, с которым они иногда играли и у нас дома. В нашей стране была целая плеяда выдающихся шахматистов, которые сменяли друг друга на чемпионском пьедестале. Ботвинник – Смыслов - Ботвинник – Таль -опять Ботвинник - Петросян в разные годы были чемпионами мира. Но самый любимым шахматистом у отца был Борис Спасский. Не знаю, почему ему нравился этот шахматист, он только разбирал за доской партии этих шахматистов, никогда не видел их в живую, а уж подробностей об их жизни не писалось в те годы тем более. Это сейчас пишут обо всем – что ел, пил, с кем спал, какой стул и моча. А тогда телевидение было только в нескольких больших городах, газет было мало. Была цензура и все, что должно было прозвучать в эфире на радио и телевидении, напечатано в газетах, проходило жесткий контроль. И я был очень рад за отца, когда в конце 60-х годов Борис Спасский стал чемпионом мира по шахматам. Отвести душу в шахматных баталиях отец мог лишь в отпуске. Пока мы ехали на пароходе, он играл. В поезде играл, в санаториях играл. У него с собой всегда были маленькие шахматы, еще не на магнитиках, как позднее, а с дырочками на каждой клеточке, куда вставлялась фигура. И чаще всего он выигрывал у своих соперников. Я сам неоднократно был свидетелем его побед.
Я не учился в школе у моего отца, не пришлось. Все годы, пока я учился, он работал в другой школе. Но какие-то математические способности у меня были, я по всем предметам, связанным с математикой, получал только отличные оценки. Но не только способности мне помогали. Я всегда внимательно слушал объяснения учителей на уроках, дома даже не читал учебники, делал только письменные задания. И этого мне хватало, чтобы хорошо учиться. Такое поведение связано с теми словами, которые сказал мне отец еще в первом классе: «Сын, мы с мамой требуем с других школьников, чтобы они хорошо учились и вели себя. Не подводи нас». И я не подвел ни его, ни маму. Уже в первом классе я стал отличником, получил похвальную грамоту с ликами Ленина и Сталина, и потом всегда имел «четверки» лишь по русскому языку и литературе. Остальные «пятерки». Хотя скажу честно, по справедливости, в выпускном классе я был достоин «пятерок» по всем предметам. Что доказал, сдав вступительные экзамены в медицинский институт единственным из всех поступавших юношей на все «пятерки».
Обычно учителя, пользуясь большим отпуском в летнее время (2 месяца), уезжали из Херпучей на все время отпуска в более теплые края. Особенно это стало частым чуть позднее, когда поселок отнесли к местности Крайнего Севера и раз в 3 года стал бесплатный проезд по всему Советскому Союзу. Так поступали и мои родители. Пока я был маленький, меня на лето отвозили к бабушке в Малышевское, где я мог вдоволь набегаться, поесть свежих овощей и ягод, попить парного молока от бабушкиной коровы. Помню, одно лето мы были с родителями. С отцом мы ходили на реку купаться. В Малышевском жил мой дядя Володя, всего на 1 год старше меня, и мы с ним стали закадычными друзьями на всю жизнь. Вот с моим отцом и Вовкой мы плескались в реке, плавали на лодке, рыбачили. В общем, отдыхали на полную катушку. Но мне вспоминается лишь одно лето, когда отец был со мной. Когда же он стал директором школы, о летнем отдыхе он должен был забыть. Лето – горячая пора для подготовки школы, всех её коммуникаций к новому учебному году. Главное для всех школ – успешно перезимовать в наших суровых условиях, когда мороз по ночам доходил до 50-55 градусов. Вот подготовкой к такой зиме и занимался мой отец в тот период, пока все учителя использовали заслуженный отпуск. Поэтому на моей памяти не так много воспоминаний, когда мы летом были вместе всей семьей.
С 1957 года, когда бабушка с дедушкой переехали из Малышевского в пригород Хабаровска, я каждое лето отдыхал там. Ездили мы туда чаще с мамой, отец оставался в Херпучах готовить школу к новому учебному году. Но 2 или 3 раза за это время он тоже ездил отдыхать летом. И тогда мы вместе с ним, с дедушкой, Вовкой и его сестрой Аллой ездили на покос. У дедушки с бабушкой была корова, а часто еще и теленок. Поэтому сена надо было заготавливать много. Однажды мы ездили на поезде в район Вяземска, в другое лето на моторной лодке на один из Тарабаровых остров между Амуром и Уссури. В последние школьные годы ездили косить сено недалеко от Бычихи. Мой отец очень умело косил сено литовкой (так называлась коса), умело её поправлял. Чувствовалось крестьянское происхождение. В свободные от покосов дни помню отца, который вместе с другим зятем, Толей Мартыновым, обивали маленькими дощечками новый дом Пастернаков. Это была очень трудоемкая и кропотливая работа. Но очень важная. Дом после этого становился более теплым и красивым. По вечерам мы играли в карты. Обычно старые на молодых – мы с Вовкой против дедушки и моего отца. Играли вначале в «66» (была такая игра), потом в «кинга» (так называемый дамский преферанс). Играли азартно, до глубокой ночи, благо эти сражения происходили на веранде дома. Потом мы с Вовкой шли спать или на чердак дома, или на сеновал и могли там спать хоть до обеда. Бабушка с дедушкой были очень благодарны отцу за выполненные им в период отпуска работы.
Помню, когда я учился в 8 или 9 классе, отец купил радиоприемник. Это в ту пору была редкость. Чтобы был лучше прием передач, нужна хороша антенна. Отец предложил сделать антенну над коньком нашего дома. Мы нашли две очень длинные жердины от забора и закрепили их вертикально над крышей. Натянули между ними провод, один конец провели к окну дома, у которого стоял радиоприемник, получилась классная антенна. По вечерам я мог ловить даже Новосибирск. Ни у кого в нашем поселке подобное не получалось.
Я иногда ездил с отцом к нему в школу. Мне нравилось порыться в их школьной библиотеке в поисках новых для меня книг. Отец поощрял у меня это увлечение. Брал я книги и в приисковой библиотеке, особенно когда для неё построили двухэтажное здание. Иногда эти книги мы читали с отцом по очереди. Помню, как-то в 10 или 11 классе мне подарили на какой-то праздник книгу «Титан» Теодора Драйзера. Я с удовольствием читал о неизвестном мне мире капитала, предпринимательства. Были там и сцены интимных отношений Фрэнка Каупервуда с дамами. Отец, увидев, что я читаю Драйзера, поощрил меня за чтение этой книги. Но потом, когда сам прочитал её, сказал, что ничего хорошего там нет. По-видимому, из-за того, что там описывалась тяга человека к «золотому тельцу» и эротические сцены. А отец был членом партии, где это не поощрялось. Хотя это произведение считается классикой американского романа.
Мой отец был очень добрый человек. Но никогда на людях не показывал это. Моя мама была старшей дочерью в большой семье Пастернаков (4 дочери и 3 сына). Дедушка с бабушкой были колхозниками и получали за свою работу трудодни. Поэтому, когда их четвертый ребенок Виктор решил получить высшее образование, ему очень помогала мама. И Виктор стал инженером-путейцем. Много позже он стал Пастернаком Виктором Степановичем, председателем Хабаровского крайисполкома, заведующим отделом ЦК КПСС, а закончил трудовую деятельность в должности первого секретаря Хабаровского крайкома партии. Он был первым ребенком с высшим образование в семье колхозников. Потом и младшие Алла с Володей получили дипломы о высшем образовании. И им помогала мама. Отец прекрасно это знал и не возражал, что мама из скудного учительского жалования посылала некоторые суммы своим братьям и сестрам.
С 1 сентября 1969 года мой отец был назначен директором Херпучинской средней школы. И это несмотря на отсутствие у него высшего педагогического образования. Но его авторитет у всех учителей района и поселка был так высок, что это перевесило формальные критерии, по которым зачастую подходят к назначению руководителей разного ранга. И то, что руководители райОНО не ошиблись с выбором, говорит дальнейший послужной список отца. Но все это проходило вне моего внимания, потому что я вначале учился в ВУЗе, потом служил в ВМФ, а потом работал в Хабаровске. За это время я дважды бывал в Херпучах и увидел отца с несколько другой стороны.
Зимой 1972 года, когда я был военным моряком, начальником медицинской службы подводной лодки Тихоокеанского флота, мне предоставили отпуск в связи с рождением у меня второго ребенка – сына Сережи. Побыв какое-то время в Хабаровске с семьей, я решил со старшим сыном Сашей съездить на несколько дней в Херпучи к родителям. В форме военного моряка, захватив с собой и парадную форму, я приехал на свою малую родину. Зима была снежной, как обычно в тех местах и холодной. Я неплохо отдохнул у родителей. Мы с сыном катались на санках с горки в центре поселка, что ему очень нравилось. Но не только отдыхом мы там занимались. Я колол
дрова, носил воду, отгребал снег с дорожек в огороде. Потом ко мне обратилась классный руководитель выпускного класса с просьбой рассказать о профессии врача и о службе в военно-морском флоте. Надев парадную форму, прицепив к поясу кортик, я пришел в школу. Разделся в кабинете директора школы – моего отца. Чувствовалось, что ему очень приятно видеть сына в такой красивой форме. Я встретился с учениками вначале выпускного класса, потом меня попросили выступить и перед другими учениками. Отказать в этом я не мог, да и не хотел. Потом еще одно обстоятельство столкнуло меня с учителями. В школу приехала комиссия из Хабаровска, из краевого отдела образования. После завершения работы отец по своей старой привычке пригласил членов комиссии к себе домой поужинать, попробовать домашних деликатесов. Мама постаралась приготовить свои любимые блюда, которые не очень часто встречаются в повседневной жизни. Это сальтисон (нафаршированная требухой свиньи толстая кишка в замороженном виде), котлеты из щуки с салом, рыбный пирог, домашние пельмени, маринованная рыба и еще какие-то блюда. Меня как взрослого человека пригласили к столу. Узнав, что я офицер военно-морского флота, меня попросили надеть парадную форму. Так что я был при полном параде. Я много что услышал из разговоров учителей того, о чем только догадывался. Мне было приятно слышать лестные отзывы членов комиссии об обстановке в учительском коллективе, в становлении которого играл большую роль мой отец как директор школы.
Но не это меня поразило в тот мой приезд. В первую же ночь, часа в три, я услышал, как отец оделся и ушел из дома. Вначале я подумал, что вышел в туалет, который, как известно, в деревнях находится на улице. Но уж что-то долго он отсутствовал. Я забеспокоился и хотел выйти. Но мама сказала мне, что отец пошел в кочегарку, чтобы проверить, не уснул ли кочегар. Иначе может разморозиться система отопления школы и всех других зданий, которые отапливаются из кочегарки. В ту ночь отец пришел довольно быстро, потому что ему удалось растолкать уснувшего кочегара и поднять пары в котле. А бывало и так, что пьяный кочегар не был в состоянии работать и тогда отец всю оставшуюся ночь поддерживал давление в котле. И так он поступал каждую ночь. Но зато Херпучинская школа весь период, пока отец был её директором, ни разу не разморозила систему отопления. А вот в других школах такое случалось. Случилось это и в Херпучах уже в первую же зиму, когда отец ушел на пенсию и директором школы стала женщина. А ей было не до проверок, спит ли кочегар или работает. И потом зимой батареи везли из Хабаровска на самолете, чтобы подключить систему отопления и продолжить учебный год.
Обычно я видел отца во время летних отпусков. Но зимой 1976 года он заболел. Стали беспокоить непонятные боли внизу живота. Ни в участковой, ни в районной больнице поставить диагноз не смогли и направили отца в краевую больницу в Хабаровск. Я, в то время уже врач-рентгенолог больницы № 11, старался быть в курсе всех обследований, которые делали отцу. Но диагноза так и не было. Конечно, в то время не было тех методов диагностики, что есть сейчас. Поэтому хирурги решили сделать пробную лапаротомию (т.е. разрезать живот и глазами посмотреть, что там может болеть). Буквально накануне операции я приехал в больницу навестить отца. В тот день дежурным хирургом был Володя Мотора, не только мой однокурсник, но и староста нашей группы. Обсуждая ситуацию с диагнозом у отца, мы стали смотреть обзорную рентгенограмму брюшной полости, которую ему недавно сделали. И Володя обратил внимание на тень в области таза, как раз в проекции правого мочеточника. А не камень ли это? – предположил он. Мы решили просить отложить операцию и провести дополнительное обследование. Наше предположение подтвердилось. Учитывая небольшие размеры конкремента, отсутствие признаков обтурации мочеточника, решили попробовать консервативное лечение, чтобы выгнать камень из мочеточника. Я приносил отцу несколько бутылок пива, он их выпивал, ему делали препараты, расширяющие мочеточник, и он шел прыгать по лестнице в коридоре больницы. Через некоторое время боли исчезли, операции делать не пришлось.
Последний раз, когда мои родители еще жили в Херпучах, я был там вместе со всей семьей в 1977 году. В тот год отцу исполнялось 55 лет он решил уйти на пенсию. Мама уже 5 лет, как была пенсионеркой, но продолжала работать. Учитывая это, я решил показать свою малую родину жене и детям, которые, кроме Саши, не видели наш прииск. Саша и Сережа улетели чуть раньше нас, с моим братом Витей. А мы с женой и младшей дочерью поехали на теплоходе до Николаевска. Купили каюту первого класса и любовались видами берегов Амура. Погода в том августе была хорошая, река спокойная и виды замечательные. В Николаевске мы пробыли недолго у наших родственников и на самолете АН-2 долетели до Херпучей. Там нас встретили не только наши сыновья, но и баба Ага, которая тоже решила погостить в Херпучах, где она прожила 40 лет, с 1933 по 1963 год.
Отец, работал последние месяцы – 55 лет ему исполнялось 4 ноября, на следующий день он уходил на пенсию. Казалось бы, какое ему дело до того, как школа будет готова войти в новый учебный год? Пусть у нового директора голова болит. Но так поступить отец не мог. Некоторые более-менее хорошо оплачиваемые работы у него делали строители и рабочие, а вот такую мало оплачиваемую работу, как остекление разбитых окон, он выполнял сам, не получая за это не копейки. А окон с разбитыми стеклами было много. И я предложил ему взять меня как временного работника, чтобы выполнять остекление. Что он с моей подсказки и сделал. Мы с ним и моим братом Витей ходили и стеклили окна. И какие-то небольшие деньги он получил за это. Вот какой очень ответственный человек был мой отец. По моему совету он сделал еще кое-что. Например, в контейнер, в котором везли в Хабаровск вещи и кое-какую мебель, он положил доски, которых в Херпучах было полно, в Хабаровске не было. Потом из этих досок мы сделали в подвале дома, где они жили до конца своих дней, хорошую кладовку. Другие практически советы при переезде из села в город я не помню, разве что взять с собой весь инструмент, который у него был.
Поздней осенью 1977 года мои родители переехали в Хабаровск. Я не буду вспоминать, как мы ютились в двухкомнатной квартире семь человек, и от родителей мы не услышали ни слова упрека. Осенью 1978 года мне дали двухкомнатную квартиру в панельной «хрущевке» на остановке «Заводская», где зимой было очень холодно (не выше 11-12 градусов) и мы оставляли своих детей в квартире у родителей, а сами с женой под тремя одеялами ночевали в этой холодной квартире. А весной 1979 года мне дали нормальную трехкомнатную квартиру в «Затоне», куда мы переехали всей своей семьей. Когда на следующее лето я стал делать ремонт в этой квартире, отец мне очень помог и советами, и чисто практически, делом. Мы с ним стелили полы, сделали двуярусную кровать для младших детей в спальне и еще много чего.
В 1977 году, когда мои родители переехали в Хабаровск, в моей жизни произошло важное событие – меня избрали секретарем партийного бюро в нашей больнице. Партийная организация была большой, свыше 80 человек (коллектив больницы был свыше 2,5 тысяч сотрудников), но довольно великовозрастной. Я, которому летом исполнилось 30 лет, был самым молодым коммунистом. Я не имел никакого опыта руководящей работы, разве что во время службы в ВМФ был секретарем комсомольской организации. Но коммунисты больницы доверили мне этот очень ответственный пост. И я очень часто обращался за советом к отцу, к члену партии с почти с 30-летним стажем в то время. И он никогда не отказал в дельном совете, за что я ему благодарен до конца жизни. Потому что моя репутация в качестве партийного вожака помогла мне сделать и служебную карьеру, хотя я к ней не стремился.
После приезда отец недолго сидел без дела. В то время действовало странное в нашем теперешнем понимании пенсионное законодательство. Максимальная пенсия была 120 рублей (позже её увеличили до 132 рублей). Человек мог работать на должности простого рабочего и получать максимальный заработок 180 рублей, чтобы в сумме заработок и пенсия не превышали 300 рублей. Вот и стал отец работать простым рабочим на музее камней в «Дальгеологии», крупной организации, которая обеспечивала геологической разведкой весь Дальний Восток. Как член партии, он стал на учет в первичной партийной организации «Дальгеологии». По-видимому, его выступления на партийных собраниях обратили на себя внимание, потому что простого рабочего избрали заместителем секретаря парткома по идеологии. По сути дела, отец стал вторым человеком в партийной организации. И он до самого последнего дня был и членом партии, и членом парткома «Дальгеологии», активно участвуя в общественной жизни большого коллектива.
Когда мои родители приехали в Хабаровск, они располагали средствами для покупки дачи где-нибудь в пригородах Хабаровска. Но когда я предложил этот вариант, и мама, и отец категорически отказались. Хотя позже с удовольствием ездили на дачу к брату Петру и сестре Нине. Но как я понимаю, мой отец очень не любил возиться в земле. Он с удовольствием что-то мастерил на даче, лишь бы не копаться с картошкой или другими овощами. Особенно пришлась по душе его страсть что-нибудь помастерить сестре мамы Нине. Очень давно её бывший муж завез на дачу всякие строительные материалы, но потом их семейная жизнь дала трещину, они разошлись и на даче стоял один сруб без окон и дверей. И мой отец стал его доводить до ума. Они в субботу с Ниной уезжали на дачу и отец начинал что-то делать. Где-то он обходился своими силами, где-то ему помогала что-нибудь подержать Нина, и скоро на даче можно было и спать, и есть. Нина хлопотала на участке, а отец занимался столярными и плотницкими работами. Нина не знала, чем вкусненьким покормить такого умельца. Субботу и воскресенье они проводили на даче в хлопотах и лишь в концу дня возвращались домой в город. И так продолжалось несколько лет, до самой смерти отца. Он сделал и туалет, и летнюю кухню, и какие-то другие нужные постройки на дачном участке, на пресловутых шести сотках.
Отец всю жизнь вел активный образ жизни, но, тем не менее, врожденные у всех Щербаковых заболевания не могли не сказаться. Кроме гипертонической болезни он имел еще и выраженный остеохондроз позвоночника. На рентгеновском снимке его позвоночный столб выглядел в виде бамбуковой палки. Это произошло за счет окостенения всех связок, поддерживающих позвоночник. Отец практически не мог вертеть шеей, поворачивался всем туловищем. И это окостенение связок привело к трагическому исходу. Как – то в субботний февральский день 1987 года в нашей квартире раздался телефонный звонок. Звонила мама, которая, плача, сообщила, что отца с улицы забрала машина скорой помощи и куда-то увезла. Об этом ей сказала соседка. Куда, почему, никто не знал. Я обзвонил приемные отделения больниц и узнал, что пациент Щербаков К.И. доставлен в приемное отделение больницы скорой медицинской помощи и его сейчас смотрит дежурный врач.
Я быстро собрался и пошел в больницу, которая расположена не очень далеко от нашего дома. Около рентгеновского кабинета увидел каталку, на которой санитарка завозила отца в кабинет. Я, в ту пору уже главный рентгенолог края, стал помогать укладывать отца на деку рентгеновского стола и присутствовал при проведении исследования. Перелома шейных позвонков выявлено не было, но у отца был паралич всех конечностей, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Из разговора с ним выяснилось, что он пошел на заседание парткома в «Дальгеологию», но поскользнулся на плохо убранном от наледи тротуаре и упал навзничь, ударился головой. Руки и ноги отнялись, подняться он не смог. Видевшие все это пешеходы вызвали скорую помощь и его увезли в больницу. Из разговора с дежурным врачом, а потом и с врачом-нейрохирургом было высказано предположение, что идет сдавление спинного мозга в районе шейных позвонков, но чем, пока не ясно. Требуется госпитализация, обследование и постоянный уход, так как отец не в состоянии себя обслуживать. Вот этот постоянный уход за отцом в больнице в дневные часы обеспечивала мама, а по вечерам по очереди я и брат Витя. Так продолжалось 5 месяцев. Отцу стало чуть лучше, он стал шевелить руками, но согнуть руку в локте до конца был не в состоянии. С посторонней помощью мог встать на ноги и чуть согнуть их в коленях. Все мы надеялись на лучшее. Уход, постоянное переворачивание с бока на бок, которое мы делали с братом, массаж позволяли не допустить пролежней. Отец всячески старался помогать и нам, и персоналу, который не оставлял заботами тяжелого больного.
В один из летних дней в палату зашел мамин брат Виктор, в ту пору работавший заведующим отделом ЦК КПСС. Будучи в командировке в Хабаровске, он не мог не навестить в больнице отца, которого глубоко уважал. Они поговорили о многих вещах. Виктор Степанович сказал, что ему доложили о моих успехах в качестве главного рентгенолога края и это его обрадовало. Об этом мне с глубоким удовлетворением сказал отец, когда вечером я пришел к нему. Но значительного улучшения состояния отца не происходило. Главный нейрохирург края доцент Хелимский А.М. сказал мне, что такое состояние связано скорее всего с повреждением закостеневших связок позвоночника со стороны спинномозгового канала, кровоизлиянием в этой зоне и сдавлением спинного мозга. Консервативная терапия не помогает, требуется операция, но результат её непредсказуем. Провели дополнительное исследование шейного отдела позвоночника, предположение о повреждении связки подтвердилось, но после обследования состояние отца стало ухудшаться и в июле 1987 года он скончался. На похороны отца пришло много его сослуживцев-учителей, которые после ухода на пенсию переехали в Хабаровск, сотрудников «Дальгеологии» и соседей по дому, многочисленные родственники. Много было сказано добрых слов об отце и на кладбище, и на поминках. Уверен, что он останется в памяти у многих людей. А для меня он всегда останется образцом для подражания. Вечная ему память!
Вместо послесловия…
Из письма моей двоюродной сестры Гали Пастернак о моем отце (E-mail от 12.02.2015 года)
«я не знала даже, коммунист он или нет, и не знала его идейных взглядов, поэтому сужу о нем только как о человеке и мужчине...возможно ты судишь о нем более приземленно...все-таки он был для тебя повседневным...обычным...а я видела его несколько раз...он интересовал меня гораздо больше, чем это можно было представить...
когда он строгал что-нибудь на своем верстаке за воротами, я очень часто любила толкаться возле него, потому что он был такой необыкновенный...он мог ответить на любой вопрос...отвечал всегда глубоко, серьезно...не обращая внимания на то, что перед ним девчонка...он проявлял бесконечное уважение к любому собеседнику...и это было для меня впервые...я никогда не встречала такого человека...такого внутреннего достоинства и благородства...в этой кипучей семейной сваре он единственный всегда оставался чистым...к нему не липло ничего...он был выше зависти, сплетен, всех этих мелких страстей...но при всем при этом о нем нельзя было сказать, что он чувствует себя выше других...ведь он был директором школы...как я потом узнала...уж я повидала на своем веку директоров школ...а он был простой, скромный человек...очень естественный...понимаешь, это настоящее благородство натуры...такое не сыграешь...никогда больше я не встречала таких людей...хороших и порядочных встречала, а таких - нет...
В нем было что-то непередаваемо чеховское...что нельзя выразить словами, чему нельзя дать определения...но чего нельзя не почувствовать...
ведь недаром мой отец только его называл своим Учителем...Учителем по жизни...уже будучи сам в преклонном возрасте, достигнув сам в жизни гораздо большего...он не изменил своего отношения к нему...не переоценил его авторитета...дядя Костя так и остался для него Учителем, образцом...идеалом...»
Из комментариев к фотографиям в «Одноклассниках»:
Галина Ивановна Кутья (Зайцева). Хабаровск
Наш дом стоял на окраине села, а оглонгинские ученики старших классов, шли пешком 6-7 км мимо нашего дома, и заходили за моей старшей сестрой, а я еще была маленькая, так вот слышала из разговора, какой добрый в Оглонгах директор. И какой" вредный" в Херпучах. А в Херпучах тоже был директор мужчина. Я даже и не помню, что у нас директором работал - совсем малая была.
Ангелина Ивановна Черкашенинова в личном письме.
О Константине Ивановиче можно говорить очень много хороших слов. Он для меня был наставником, работалось легко, интересно. Я была заместителем директора по воспитательной работе, с ним мы обсуждали все планы, он давал советы, меня восхищало его умение разговаривать с учениками, находить нужные слова, его тактичность в отношениях с учителями, ни шума, ни крика. Хотя были такие ситуации, когда себя сдерживать было невозможно. Для меня школа при нем особеннор стала вторым домом. Всегда хотелось бежать в школу, зная, что там есть человек, который поможет, не будет вести нудные беседы, а будет для всех примером, который сам дает отличные знания ученикам, тактично анализирует посещаемые уроки учителей. Константин Иванович был авторитетом для учеников, учителей и родителей.
Из книги Виктора Тимофеевича Глотова. «Херпучи. О моем детстве».
Александра Степановна смуглая, стройная, симпатичная молодая женщина с решительным, немного властным характером, я хорошим знанием языка и методики его преподавания. Её уважали за справедливость, доброе отношение к нам и общительный характер. Вскоре появился на горизонте молодой демобилизованный воин Щербаков Константин Иванович. Мы его полюбили за то, что он умел делать всё: играть на баяне, на струнных инструментах, крутить «солнце» на турнике, прекрасно рисовать и красиво писать. Всегда был спокоен, доброжелателен и вежлив со всеми.