Новое место работы Юрки Зайцева, лагпункт номер три Волголага НКВД СССР, с точки зрения обывателя, было гораздо хуже прежнего. Вместо просторной кулацкой избы в Юршино — обнесенный колючей проволокой барак. Вместо родительского дома — тесная комната в общежитии. Добротную домашнюю пищу вытеснили сухие пайки и казенные каши. Книги небольшой подобранной в соответствии со вкусом хозяина домашней библиотеки заменили подшивки газет в Красном уголке. Но для молодого чекиста все эти минусы с лихвой окупались пришедшим к нему осознанием собственной важности и нужности для такого же, как он, молодого Советского государства. Отныне он не чувствовал себя бесконечно малой величиной в масштабах великой империи, он стал ее значимой единицей, ибо обладал теперь реальной властью над тысячами, десятками тысяч людей.
Тогда, осенью 1936 года, убив Сосулю, отчима, а затем земляков-мологжан, он одновременно убил полуинтеллигентного, нерешительного, мягкотелого юношу — насквозь прогнившую половинку самого себя. Убил, чтобы освободить дорогу для рвущегося из глубин души настоящего мужчины, человека-властелина, призванного дулом нагана, росчерком пера, взглядом, небрежным жестом руки повелевать массами, объединять разрозненные человеческие судьбы в одну общую судьбу, судьбу строителей нового общества.
Жалел ли он хоть об одном из четырех совершенных им убийств? Пожалуй, нет. Так сложились обстоятельства. Он стоял перед выбором — погибнуть самому или убить других. С точки зрения государственных интересов, его жизнь, жизнь умного, преданного, молодого, сильного человека, была нужнее, чем вместе взятые жизни юродивой старухи, озабоченных личными проблемами мологжан и постоянно «зализывающего» в больницах многочисленные раны пожилого чекиста. Поэтому они должны были погибнуть, а он остаться жить.
И они погибли. Перешли предел индивидуального, раздельного пространственно-временного существования. Ступили под темные своды торжественной залы, где нет ни правых, ни виноватых. Погибли. Но не исчезли в черноте абсолютного небытия, потому что своей гибелью способствовали рождению нового Юрки Зайцева, значит, в конечном итоге, погибли во благо вечно живого Советского государства. Смерть наполнила смыслом их жизни. Более того, в качестве откупа убитому отчиму, он, Юрка Зайцев, сделал так, чтобы имя Семена Аркадьевича Конотопа осталось красными буквами вписанным в историю родного края. Некролог за подписью друзей-наркомвнутдельцев был опубликован аж в «Северном рабочем»! В газете «Колхозное междуречье» напечатали большую, во весь разворот, статью о боевом пути славного чекиста. И, наконец, неделю назад пришло известие, что одному из колхозов Мологского района, к созданию которого наган отчима имел самое непосредственное отношение, дано название «Конотопский».
Как бы Юрка хотел, чтобы кто-нибудь, когда-нибудь также позаботился о его, Юркиной, посмертной славе!
Впрочем, умирать он не спешил. О какой смерти может идти речь, если впереди так много интересной, нужной для страны работы? Если от твоего труда зависит эффективность труда тысяч людей? Ведь люди в массе своей — существа довольно ленивые. Трудиться просто так никто не любит. Каждому подавай мотивацию. А мотиваций существует только две: кнут и пряник.
В загнивающих странах капитала пряник — это деньги; кнут — их отсутствие. Кто не работает, тот не получает денег. Ему не на что есть, не на что покупать одежду, не на что обучать детей и лечиться от элементарной простуды. Капитализм принуждает людей к труду экономически. Цинично эксплуатирует их природные стремления к приобретению жизненных благ. Будучи не способным к созданию вечного, возвышающегося над человеком государства, капитализм не способен наполнить высшим смыслом жизнь погрязшего в заботах о личном благополучии индивида.
В противовес циничному материальному принуждению индивида к труду социализм применяет новое принуждение — моральное. И пряники, и кнуты у социализма другие. Человек превращает свою жизнь в непрерывный трудовой подвиг не ради денег, а ради государства. Ради его становления большевики шли под пули, и сами не щадили пуль, расстреливая заложников. Ради торжества социалистических идей отчим с одним наганом шел отбирать зерно у вооруженных косами кулаков в селе Новоникульском. За моральными пряниками тянутся по всей стране мозолистые руки стахановых, потому что социалистическое государство, будучи вечным, придает смысл каждой положенной на алтарь его славы человеческой жизни, каждому удару молота и взмаху серпа. Ну а для тех, кому не нравится вкус социалистических пряников, припасены социалистические кнуты. Моральным кнутом, преображающим человека, спасительным, этически оправданным насилием, можно трансмутировать косную человеческую природу из потребительской в трудовую, из ветхой, отягощенной личными заботами, в новую солнечно-активную энергию строителей вечного государства.
Разве можно роптать на отсутствие мещанского благополучия, если одно из своих маленьких кнутовищ родина доверила именно тебе? Если тебе дано право решать, кого в интересах общего дела забить до смерти, а кого лишь слегка погладить по спине? Вопрос риторический.
Единственное, что мешало Юрке дышать полной грудью, — дремучая необразованность окружавших его людей. Абсолютно не с кем было поговорить по душам. Начальник лагпункта, товарищ Шевчук, старый чекист с четырьмя классами образования, кроме передовиц в «Правде» ничего не читал и был зациклен на неукоснительном выполнении поступавших сверху циркуляров, даже если их выполнение явно шло во вред делу. Несомненными достоинствами товарища Шевчука были лишь фанатичная вера в гений Сталина. Любые мыслительные процессы давались ему с трудом, поэтому осмелившийся проявить склонность к самостоятельному мышлению подчиненный сразу вызвал неприязнь и подозрение.
— Ты что, считаешь себя умнее товарищей Сталина и Рапопорта? Вождям не доверяешь?!! — угрожающе поинтересовался он у Юрки, когда тот попытался втянуть начальника в разговор о путях возможного развития страны и ее маленькой ячейки — лагпункта номер три Волглага НКВД СССР.
Не блистали умом и другие сотрудники лагпункта, с которыми по долгу службы Юрка сталкивался ежедневно в той или иной обстановке. В принципе, если должность не выше уровня бойца охраны, то отвращение к самому процессу мышления простительно: «Не надо думать! С нами тот, кто все за нас решит!» Излишняя задумчивость рядового исполнителя может действительно только навредить делу. Но каждому, кто ступил хотя бы на первую ступеньку служебной иерархии, мозги необходимы.
Не обнаружив подобной принадлежности у сослуживцев, Юрка стал все чаще замыкаться в себе, избегать коллективных пьянок, чтобы не сболтнуть лишнего, а свои мысли и чувства доверять только толстой, в девяносто шесть листов, синей тетради, которую всегда носил при себе, перепрятывая на ночь в глубины ватного матраса. Половина тетради была отведена под «цитатник»*. Здесь Юрка записывал особо близкие его личным взглядам мысли вождей мирового пролетариата, иногда сопровождая их собственными комментариями. Во второй половине тетради, предварив ее своими размышлениями о государстве, он фиксировал различного рода проступки сослуживцев, и мысли о том, как наиболее эффективно организовать быт и труд заключенных Волголага.
Особое внимание в тетради было отведено личности капитана Шевчука. На основе анализа многочисленных проявлений тупоумия начальника лагпункта, его неумения организовать работу подчиненных, Юрка 14 апреля 1937 года сделал следующую обобщающую запись:
«Из-за попустительства капитана Шевчука в лагпункте среди заключенных царят воровство и насилие. Лентяи питаются лучше и получают большее число льгот, чем работящие зэки. Численность контингента в бараках не регулируется, что ведет к росту числа больных. На их лечение тратятся лекарства. Часть больных получает усиленное питание, не участвуя в общем деле. Из-за участившихся случаев воровства овса и сена из конюшен все лошади отощали и не способны транспортировать лес. Выполнение правительственного задания в марте так же, как и в феврале, сорвано.
В интересах общего дела целесообразно:
На должности обслуги** подбирать людей физически слабых, от которых мало проку на строительных работах. Подбирать, исходя из понятия личной честности, и лишь при равных показаниях отдавать предпочтение «социально близким»***. Если честного человека среди воров и мошенников найти не удастся, то в интересах дела следует временно воспользоваться неверующим с 58-й****.
Беспощадно карать всех нарушителей дисциплины и воров, особенно из числа обслуги.
Привилегированной кастой должны быть те, кто перевыполняет план, а не авторитеты из криминального мира. Ввести революционную практику наказания заложников из числа воров в законе в случаях сокрытиях виновных.
Премблюда***** выдавать только лицам, занятым на корчевке леса. Обслуге премблюд не выдавать.
Для тех больных, которые по заключению врача в ближайшем будущем не смогут быть задействованы на корчевке леса, усиленное питание не выдавать, направив его для нужд тех, кто трудится.
Процесс приемки нового контингента строго увязать с процессом строительства новых бараков и естественной убыли (смертности) существующего контингента. Последний может регулироваться посредством увеличения или уменьшения трудовой нагрузки».
Шила в мешке не утаишь. Особенно, если и днем и ночью находишься в окружении чекистов. Скоро весть о существовании у лейтенанта Зайцева секретной тетрадочки дошла до самого капитана Шевчука, и он захотел незамедлительно увидеть ее у себя в кабинете на столе, ибо «только антисоветски настроенные подчиненные могут иметь секреты от начальства». Юрка вполне искренно признал законность желания начальника знать всю подноготную о своих подчиненных, но насчет тетради заявил, что она пропала. Товарищ Шевчук не поверил.
Уже давно ставшие неидеальными отношения между начальником и подчиненным обострились до предела. Юркины сослуживцы, не особенно благоволившие к чересчур умному товарищу, со злорадством ожидали закономерной, по их понятиям, развязки. В любой момент начальник лагпункта мог дать лейтенанту Зайцеву невыполнимое задание или подстроить еще какую-нибудь пакость, чтобы убрать строптивца с глаз долой. Возможностей у него было много. Но капитан не спешил. Может, ждал, когда Юрка, осознав свою ничтожность пред лицом начальства, упадет на колени? Или хотел поиграть с ним в «кошки-мышки»? Так или иначе, но обстановка требовала от Юрки действий. Единственная возможность спастись — нанести упреждающий удар. Но как это сделать, если, словно вошь на стекле, никуда не можешь скрыться от всевидящего начальственного ока? Как соскользнуть со стекла, чтобы попасть в поле зрения более высокого начальства? Нужно чудо. Какой-то яркий поступок. Подвиг.
В один из теплых июньских вечеров лейтенант НКВД Юрка Зайцев, укрывшись от слепящего света лагерных прожекторов за высоким камнем-валуном, сидел на берегу Шексны и размышлял о своем бедственном положении. Шансов на спасение оставалось все меньше. Сегодня даже подчиненные ему бойцы охраны осмелились нарушить указания своего непосредственного начальника.
Утром охранник Зверев при сопровождении колонны зэков из лагпункта в зону лесоповала убил самого ценного из заключенных — сильного, работавшего за десятерых, украинца Федора Гайчука. Убил нарочно. Не из желания лишний раз продемонстрировать свою власть над жизнью и смертью зэков, а чтобы досадить ему, Юрке Зайцеву. Конечно, повод был законный: Гайчук шагнул на метр в сторону от колонны, чтобы подобрать брошенный сердобольной крестьянкой кусок хлеба. Зверев скомандовал Гайчуку: «Лежать!» Тот замешкался, побрезговал носом в коровьи лепешки падать, отступил от колонны еще на шаг, чтобы лечь, где почище. Ну тут Зверев, в полном соответствии с инструкцией, его сам положил. Прямо через глаз пуля прошла.
Следом за Зверевым охранник Лузгин из-за мелких нарушений в упор трех зэков-латышей расстрелял. Все трое тоже хорошими работягами были. Всего пару недель назад выговаривал своим подчиненным Юрка Зайцев, чтобы по государственному относились к зэкам, держали в строгости, но без особой нужды не били. А тут самых ценных… После развода смотрят нагло, усмехаются, знают, что по инструкции к ним не придраться. Тронешь — а их Шевчук подговорил, чтобы Юрку на непродуманные действия подтолкнуть. Как пить дать, назло…
Время подходило к полуночи. От реки тянуло холодом. Последний луч солнца догорал на выброшенной вверх стреле плавучего крана. Через пару часов надо быть в кабинете начальника лагпункта на селекторной перекличке. До этого желательно успеть хоть часик поспать, чтобы убрать из-под глаз синие круги усталости.
Юрка поднялся в рост и вдруг заметил метрах в пятидесяти сбоку от себя такого же, как он сам, одиночку. Еще не осознав вполне, кто этот одинокий человек, лейтенант НКВД почувствовал легкое жжение в левой стороне груди. Что это? Почему его сердце вдруг заколотилось с утроенной силой? Осторожно ступая по начинавшей покрываться росою траве, следя, чтобы ни одна веточка не хрустнула под коваными подошвами сапог, Юрка подкрался к незнакомцу сзади и остановился. Предатель-сердце стучало так громко, что его стук можно было услышать на другой стороне реки. Никаких сомнений больше не существовало: судьба преподнесла юному чекисту долгожданный шанс — выскользнуть на волю из мертвящих объятий капитана Шевчука.
Склонившись к мольберту, у самой кромки реки на расстоянии вытянутой руки стоял виновник осенних потрясений — мологский художник Анатолий Сутырин. Погруженный в мир своих красок, он увлеченно работал: не слышал шагов лейтенанта Зайцева, не слышал биения его сердца и учащенного дыхания… Он не слышал ничего! Ситуация становилась занятной. В молодом наркомвнутдельце проснулось нечто вроде азарта. Как долго можно простоять незамеченным позади своей жертвы? Юрка отклонился чуть правее, чтобы из-за плеча художника лучше наблюдать за созданием картины. Она была почти закончена. Торопясь завершить задуманное до того, как ночь сделает краски неразличимыми, Сутырин быстро и уверенно наносил последние мазки.
Вот загорелась оранжевыми бликами стрела плавучего крана. Подернулись дымкой тумана железобетонные перегородки будущих разделительных каналов. Затем от реки к небу поднялся яркий зеленый луч, раздвинул сердцевину висевшего над гигантской стройкой облака, и в его свете наркомвнутдельцу стали видны… лица убиенных сегодня охранниками трех зэков-латышей и украинца Гайчука! Убиенные смотрели прямо в глаза лейтенанта и молчали. Как будто это он, Юрка Зайцев, а не сволочи-охранники лишили жизни самых лучших корчевщиков лагпункта!
— Чур меня! Чур меня! — испуганно зашептал Юрка.
Сутырин вздрогнул, обернулся и удивленно посмотрел на осенявшего себя крестным знамением лейтенанта НКВД.
— Что с вами?
Юрка попятился назад, потом вдруг остановился, выхватил из кобуры маузер и срывающимся визгливым голосом приказал:
— Руки вверх!
— Что с вами? — удивленно, не понимая серьезности происходившего, шагнул ему навстречу художник.
Юрка выстрелил художнику в ноги и, заставив себя усилием воли успокоиться, пояснил:
— Именем социалистической родины вы, гражданин Сутырин, арестованы!
* Отрывки из тетради Юрки Рябухина даны в приложении 5 http://www.proza.ru/2018/07/24/546 .
** Обслуга — обслуживающий персонал тюрьмы или лагпункта. Комплектовался частично из вольнонаемных рабочих, частично из зэков.
*** Социально близкие — заключенные, осужденные не по политическим статьям. «Близкие» — значит не противопоставившие себя своими преступлениями или принадлежностью к каким-либо враждебным организациям, движениям, партиям, первому в мире государству рабочих и крестьян.
**** Cтатья Уголовного кодекса 1926 года. «...Великая, могучая, обильная, разветвленная, разнообразная, всеподметающая Пятьдесят Восьмая. ...Воистину, нет такого поступка, помысла, действия или бездействия под небесами, которые не могли бы быть покараны тяжелой дланью Пятьдесят Восьмой статьи» (А. И. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ. М.: ИНКОМ НВ, 1991. Т. 1.С. 51).
***** Премблюда — дополнительные пайки, выдаваемые по усмотрению администрации тем или иным заключенным. Поскольку объем денежных средств, выделяемых на питание, не зависел от количества премблюд, то премии для одних оборачивались полуголодным существованием для других.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/07/24/595
К началу романа: http://www.proza.ru/2018/07/24/555
Оглавление: http://www.proza.ru/2018/08/18/1169