9.
ЖИЗНЬ ПЯТАЯ.
Южная Америка. Мужчина.
Был представителем древнего рода ацтеков, воспитанного в духе хранителя древних тайн и знаний. Жил в племени, уединенном от остальной цивилизации. Обладал необычайными способностями телекинеза. Считался одним из самых перспективных последователей философии ацтеков. В зрелом возрасте принял обряд безбрачия с оскоплением. Жизнь полностью посвящена служению Космическому Закону. Прожито 58 лет.
…Да вот же он – старый седой индеец с пляшущими узорами на щеках и шершавым медальоном на шее. Он держит меня на руках и смотрит мерцающими бесконечными глазами, в которых отражается неподвижное солнце, солнце в океане пестрящих воздушных волн. До одури хочется пить, и я кричу об этом громко и невероятно пискляво.
– П-и-и-и-ить! Деда пусти, пи-и-и-ить!
А он гнусаво нудит о терпении и какой-то бездонной и порочной чаши желаний. Он говорит, что любое желание похоже на крючок, который незаметно, но жестко вонзается в сердце и привязывает к себе, порождая коварную зависимость.
– Причем здесь крючок? Я пить хочу!
– Сынок, сегодня ты видишь меня в последний раз. Теперь иди.
С этими словами дед поставил меня на землю. Мне было всего шесть лет. Горло пересохло и от этого заострилось, но смысл сказанного врезался не менее остро.
– Почему последний? Куда ты?
– Домой, Ичтака-хочу-пить. В тот дом, откуда мы все явились на свет. Поймешь куда именно – найдешь и свое предназначение, сынок. А оно-то и стоит того, чтобы жить. Я чую – у тебя неплохие шансы сплести в этом мире свою собственную паутину. Не сумеешь – вплетут тебя и сделают рабом чужих умыслов и необъяснимых обстоятельств.
И тут случилось нечто поразительное. Я сложил руки чашечкой, и в них появилась вода. Я выпил ее в два глотка и стремительно помчал в дом. Там отыскал маму и с бешеной скоростью и пылом принялся рассказывать о своем чуде, но она засмеялась и назвала меня выдумщиком. Мне стало очень досадно, и я понесся к дружкам. Как только я им все изложил, они потребовали повторить штуку с водой. Я изо всех сил старался это сделать, но как не складывал руки, как не представлял в них воду – ни черта не клеилось. Они по естественным детским законам стали тут же насмехаться надо мной и называть всякими обидными словами - хвастуном, треплом соломенным и сумасшедшим. Я и сам призадумался. Неужто перегрелся? Я заплакал и побежал искать деду, каждого встречного умоляя вспомнить – не видал ли его. Но тщетно – никто меня не надоумил. Я вконец измотался, пришел на пригорок, где мы последний раз говорили с ним, свернулся калачиком и заснул.
Ко мне выпрыгнул огромный как медведь рыжий пес с интеллигентной мордой и больно цапнул за руку. Я открыл глаза и почему-то запел: «Уйди, перестань, испарись». Тотчас собака встала на дыбы и заявила: «Бежим, Ичтака, у нас нет времени на детское творчество, при дворе русского князя напоешься». Сказав это, она загробастала мою руку в свою лапу и потащила за собой, ненавязчиво подгоняя под зад хвостом.
– Чтобы скорость была эффективной, а энергозатраты минимальными, – бодрым голосом излагала собака, – следует при каждом приземлении слегка сгибать колени и пружинить вперед под углом 45 градусов. Таким образом, высота прыжков будет прогрессировать, а панорамный обзор не уступит птичьему. Я мгновенно оценил значимость этой информации, стоило лишь испробовать собачий способ перемещения. За пару десятков прыжков мы набрали отметку, превосходящую самое высокое дерево нашего селения. Поначалу я просто визжал и орал как полоумный. Будто во мне включился внеземной фонтан восторга бытия. Когда вернулась способность обозревать детали, я обомлел от поразивших мир перемен. С одной стороны он был прежним – я видел наше стадо лошадей и старшую ватагу ребят с луками в руках… ах вот оно что – мир застыл как глина и никуда не двигался. И тут же послышался оглушительный накатывающийся рев разочарования – ведь это всего лишь… Игра?
***
…Итотия достал из-за пазухи до боли знакомый шершавый медальон моего деда.
– Возьми, Ичтака. Это принадлежит тебе.
Трясущейся рукой, сквозь гулкий шум в ушах я дотронулся до медальона. Ксочипилли напевал что-то невнятное. Его музыка радужными потоками переливалась в воздухе, принимала бесчисленные формы и скорости течения и заполняла мое тело и сознание девственными красками. Итотия обнял меня, а потом уложил на циновку и запричитал что-то успокаивающее и надежное, пока я не растворился в покое сна. Сон привел деда. Он молчал и показывал глазами за мою спину. А я как не силился, не находил возможности обернуться. Вдруг оттуда, куда показывал дед, раздался мелодичный, но сильный женский голос, знакомый и незнакомый одновременно. Меня уносило в обволакивающую тьму до тех пор, пока не исчезло всякое ощущение, всякое чувство и воля. Ничто заключило меня в свои объятья. Перед закрытыми глазами мелькали далекие сердцу картины, всплески, голоса и многочисленные лица. Я перешел в иную стадию существования, исключающую индивидуальное восприятие. Умер при жизни. Никаких желаний, никаких потребностей. Одно пассивное ничто, не требующее усилий. Как это просто. Никаких усилий. Как глупо что-либо хотеть. Осознание началось с работы носа – вязкий сладкий запах крови. Потом зрение – я лежал в собственной луже крови, с чужим покорным лицом и безвольным сердцем. Ее пальцы скользнули по моему лицу, обронив в мой разум мысль – все еще впереди…
Когда я проснулся, света не было. Ночь. Я вышел из огурака , прикрыв входной занавес. Метрах в пятидесяти от меня кружком возле костра сидели люди. Их было пятеро. Я вскинул голову вверх, и мне открылось потрясающе красивое звездное небо. Тотчас сверкнула вихрем полета падающая звезда. Я припал на колени и поцеловал Землю, безуспешно силясь постичь ускользающую тайну…
…Утро разбудило меня рывком. Я буквально выпрыгнул из положения лежа и весь искрился бурлящей по телу энергией движения. Я как метеорит вылетел из огурака и тут же был сбит с ног сильным ударом. Через пару секунд я висел вниз головой с завязанными руками за спиной на крепком суку могучего дерева.
– Ичтака, постарайся расслабить напряжение в голове и собрать всю переполняющую тебя силу в одной точке – в сердце. Я дал тебе специальный настой, активирующий дремлющие энергетические скопления, разбросанные по всему организму. Это поможет взаимодействию тела и духа.
Итотия говорил все это, глядя мне прямо в глаза. У меня не было или скорее не успело появиться какого-либо враждебного отношения к его действиям. Я разжал и расслабил челюсти, потом скулы, виски и сразу же обнаружил в области макушки приятные вращающие потоки. Одновременно с этим пришла способность не поддаваться рвущейся во все стороны энергии, стоило только задать ей сердечное направление. Следом по всему телу и внутренним органам прошла медленная и очень плотная вибрация, на которую откликалась каждая клеточка, как бы давая согласие на хранение сердцем уникальной живительной силы. Сердечный центр пульсировал равномерным гулом, пропуская через себя обжигающие холодные и горячие энергетические потоки и жидкости. Потрясающее резонансное чувство единого ритма как будто дублировало работу некоего вселенского центра и вызывало устойчивую причастность к глобальному замыслу…
– Эй, Ичтака, Ич-та-а-ка…
Я уже стоял на ногах, поддерживаемый Ксочипилли за подмышки.
Очутившись рядом с огураком, я хотел было присесть и перевести дух, но тут же новые ощущения заползли в меня как черви в кусок навоза. Будто бы все сущее впиталось в скребущую грудь спертость от бешеного спуска. Будто бы именно для возникшей избыточности и неровности дыхания оно и предназначалось. Тело стало тугим и сильным. Следуя возникшему импульсу, я сделал глубокий вдох и задержал дыхание. Ацтеки подошли ко мне вплотную и взялись за руки, замкнув меня в кольцо. Итотия велел мне закрыть глаза и сконцентрироваться на сердце, по-прежнему удерживая дыхание.
– Сейчас мы откроем тебе свои души.
Я постепенно сузил всего себя до микроскопической сердечной точки, которая стала расти как бы вглубь себя, удаляясь с невероятной скоростью от краев оболочки. В какой-то момент исчезло все. Вдох ворвался в грудь сухой свистящей болью. Я понял, о чем говорил Итотия. Мое сердце в ответ открылось каждому из них. Слезы выступили на моем лице от предельной чистоты и прозрачности обряда посвящения. В безмолвной благодарности я обнялся с каждым…
…Пришла моя очередь спать в соннице. Около получаса ушло на то, чтобы добраться до нее узким подземным лазом из огурака. Забравшись в сонницу, я закрыл деревянный круглый люк и тут же распластался на теплом полу. Вдыхая специальные благовония, я очень быстро стал погружаться во владения сна. Во сне я увидел деда. Он стоял посреди бескрайней пустыни, его легкие одежды колыхались во все стороны, а сам он, прищурив глаза, безмятежно улыбался, обнажая миру всего себя. И от такой открытости веяло исполинской несокрушимостью. В его руке возник посох. Дед с невероятной скоростью начертал огромный равносторонний треугольник, по углам которого в сию секунду материализовались знакомые мне люди. В одном была моя бабушка, в другом – мой отец, а в третий встал он сам. Дед был ярким, живым и сильным, бабушка с отцом казались робкими и до слезливой жалости непонимающими. Дед протянул руки навстречу своим родным, но они этого не видели, а только испуганно озирались и норовили выскочить за линию фигуры. Затем бабушка с отцом разглядели друг друга и заметно успокоились, после чего принялись демонстрировать трюки и фокусы. Отец крутил сальто за сальто, а бабушка жонглировала тремя яблоками и двумя апельсинами одновременно. У деда от такой вертлявой находчивости родственников дико закружилась голова, и это ощущение тут же передалось мне. Я проснулся в жуткой лихорадке. Гигантский озноб парализовал мышление и речь. Причем органы и части тела не резонировали друг с другом, а имели собственные ритмы дрожи, в результате чего доминировало ощущение раздробленности на куски. В глазах застыла и почти угасла еле тлеющая искорка жизни перед лицом смертельной агонии. Я не противился и ни с чем не боролся. Бац! Я открыл глаза и, как ни в чем не бывало сел. Что это было? От агонии не осталось и следа, разве что тяжелые веки и напряжение в мышцах и позвонках. Я выполнил серию скруток, сняв мягким жидким хрустом неуклюжесть и зажатость тела. Затем привычно встал на голову и раскинул циркулем ноги, слегка касаясь ими крыши. Обретя надежное пружинящее равновесие, я принялся до мельчайших деталей восстанавливать просмотренный сон поочередно в прямой и обратной последовательности до тех пор, пока не прояснилась вся картина целиком.
В тот вечер я валялся как сумасшедший в спазмах дикого ржания. Ацтеки подумали, что я вконец тронулся, и по очереди махали на меня рукой. Мне потребовалось пару часов на то, чтобы восстановить статус разумного человека.
Индейцы подхватили меня на руки, раскачали и стали подбрасывать в воздух. В тот же миг мне открылось истинное предназначение нашего племени. Так я стал хранителем древних тайн и знаний, вошел в пространство «Ничто» и достиг своего пути…
***
…В свои сорок четыре я впервые влюбился в женщину и по уши застрял в прекрасных чувствах к ней. Все прочее отошло на второй план и как будто померкло. Синтехуа, а ее звали именно так, впервые влюбилась в мужчину, в меня. Судьба подарила нам несколько месяцев небывалого счастья. Иолцин, ее сестра, так же впервые влюбилась в мужчину. И им опять оказался я. Все это время она пребывала в тяжких муках ревности, но предпочла видеть мужчину своих грез рядом с другой, нежели не видеть вовсе. А мы с Синтехуа были так счастливы, что ничего не замечали. В одну из тихих ночей терпение Иолцин лопнуло.
– Эй, сестрица, – шепотком, прямо в ушко сказала Иолцин, – проснись, т-с-с, не буди Ичтаку.
– Что стряслось?
– Вылазь, потом объясню.
Потом сонная доверчивая Синтехуа полетела в ущелье, провожаемая простым и кратким объяснением сестры: «Он мой». Интересно, на что Синтехуа потратила семь секунд свободного полета? Меня разбудила истерика Иолцин. Ее голос надрывался от отчаяния и перемежался всхлипами и причитаниями.
– Я убила сестричку, свою любимую сестричку. Ради тебя. Я люблю тебя. Ты слышишь?
Не подходи – я спрыгну. Ответь мне. Ты будешь со мною?
Я лег на землю вниз лицом и заплакал. Потом стал кататься по земле и рыдать, рыдать, рыдать... Когда сумел взять себя в руки, Иолцин уже не было. Интересно…
Сердце закалилось снаружи и осыпалось внутри. Я поклялся в безбрачии и произвел обряд оскопления, чтобы вновь не снести кого-то с пути и не сбиться самому. Большую часть времени стал вновь проводить в Ничто и умножил его на два. Двойное Ничто-Ничто стало моим прибежищем. Тем самым местом, где ничто не имело прежнего значения.
И все же в 58 смерть встретила меня с большим знаком «?».