Воскресенье

Алексей Астафьев
Воскресенье.

  И вот в воскресенье, когда все культурные жители северной столицы отсыпаются после не менее культурной субботы, Чи пришлось выезжать в семь, чтобы вовремя попасть в нужное место под Великим Новгородом. Велимир поджидал водителя в Ульяновке напротив избушки на курьих ножках.
 Чахлаша давно подмывало объясниться с Велимиром. Ведь он ушел из его «ЦИГУН» как бы исподтишка. Это случилось после убийства Ольги, мимолетной подруги Чахлаша. Велимир накануне предупреждал Чи, чтобы тот избегал общения с женским полом на год-полтора, ибо ничего хорошего не получится. Но Чи в этом вопросе гнул свою линию, считая заботу Велимира излишней… И тут убили Олю. Между ними вмиг упал плотный занавес. И Чи исчез из жизни Велика. Велика! Но не переставал задавать себе тяжелобольной вопрос. Если бы прислушался к его совету и не стал встречаться с Ольгой – была бы она жива? Была бы? Следом была Лера…и Чахлаша захлестнула волна воспоминаний…

                ***

 Лера… Каким же было наше первое свидание? Я позвонил ей и сказал: «Может, кофе попьем?». Лера не возражала. Мы прогуливались по набережной, она крепко держала меня под руку, так крепко, что даже слегка неуютно. Итак, мы шли промозглой набережной, я что-то плел и как-то вскользь коснулся одной молодой особы, не зло – в шутку. На что Лера произнесла нечто, не слышанное мною никогда прежде, во всяком случае, на первом свидании.
– Пусть только попробует – глаза выцарапаю! Или что-то в таком роде, звучащее очень воинственно и решительно. Я охренел и проглотил язык. Оправившись от шока, подумал – ну и пусть, зато никогда не предаст. Это выглядело несколько странно, но именно этого я и искал – доверия, заботы и искренности, чего мне в последнее время так сильно не хватало. Того же хотела и она. Я переехал к ней в течение недели. В ту пору мои финансы  пели романсы, поскольку я расплачивался за ошибки прошлого. Все заработанные средства относил в кредитный кооператив, оставляя Лере смешную символическую сумму, не способную прокормить даже одного человека.
–- Ну и что?  Проживем! Ничего! У тебя же не вечные кредиты. Да и мама неплохо зарабатывает.
 Мать работала в поликлинике врачом-диагностом. Мы жили вчетвером во главе с неугомонным пятилетним сынишкой Леры. Мать придерживалась жестких требований относительно чистоты, питания, уборки, покупки всякого рода и назначения инвентаря, а так же способов обращения и эксплуатации с предметами мебели и домашнего обихода. Ее нервная система, как и большинство нервных систем в России, была не в лучшей форме. Взаимодействие с окружающим миром строилось на твердых и диковинных принципах. Но я с легкостью принял систему координат новой «тещи». Мне нравилось жить с Лерой. И с ее мамой мы вполне ладили, и уважали в достаточной степени особенности индивидуального уклада каждого. Другими словами, мы не убивали тараканов друг друга и даже не посыпали их грязью и ядовитыми словами. Мне было совсем не в тягость поменять укоренившиеся старые привычки на новые. Напротив, это развивало приспособляемость, не имеющую ничего общего с пресмыканием. Просто настала пора сбросить старую кожу, обновить шерсть и обломать рога. В моем новом доме было строго-настрого запрещено переворачивать вверх дном чашки. Пылесос ни в коем случае нельзя водить по квартире за хобот и выключать и включать более двух раз за единицу уборки. Ножи после резки лимона следует мыть незамедлительно - до проявления вредоносного влияния кислоты на полотно.  А если не дай Бог что-то из немытой посуды заночует до утра, то все – день пойдет насмарку. Но меня ничуть не напрягало жить бок о бок с этой удивительной дамой. Надеюсь, что и я был не сильно в тягость. Я всегда с радостью выказывал готовность поболтать с ней на любую тему, находящуюся в зоне нашей обоюдной допустимости. По выходным Лера с мамой готовили наивкуснейшую еду, которая живо всплывает в моей гастрономической памяти – потрясающие каши, изумительную рыбу и феерическое мясо. Мама настолько свыклась с моим присутствием, что позволила себе снять парик, открыв частичку естественности мне навстречу. Я ценил подобные факты, как ценил и то, что Леркин сынок быстро принял меня в свой мир детского непостоянства. Мы играли в сотню игр до тех пор, пока не иссякли запасы нашего терпения, лопнувшего в результате естественного столкновения двух рогатых созвездий зодиака. Говоря проще – мы достали друг друга! Его первоначальное желание называть меня папой несколько поугасло. Хотя я, по умолчанию и внутреннему убеждению, считал себя его отцом, и, например, приходя в садик, всегда подыгрывал его дружкам, пискляво восклицавшими «папа Вадика пришел». Если бы не мой скоропостижный уход – мы обязательно бы сдружились по-настоящему, обточив острые углы друг о друга. Я ушел так же внезапно, как и появился. Каждый выходной я ходил к своей дочке, которая жила с мамой, а так же бабушкой и дедушкой. Старики только зимовали. Лето они проживали в милой сердцу деревне, служившей противоядием от городской суеты и чахлости. Воздух, огород и внучка – это все, что им было нужно для личного счастья, окутанного теплым одеялом любви и заботы друг о друге. Я приходил к своему Лисенку по выходным. И каждый раз меня разрывало на куски от невозможности подарить дочери столько времени, сколько нужно. Чашу терпения перелило в тот день, когда Лисенок провожала меня, стоя в прихожей и до последнего старалась улыбаться и играть. А когда я наклонился для поцелуя - ее личико подернулось душевной детской болью, едва дрогнули губки, чуть ярче блеснули глазки, и я с ужасом понял-  какой ценой моей дочурке удалось сдержаться и не зареветь.
 На следующий день я пришел в магазин, где работала бывшая. Она была «за». Вечером того же дня  я принял жестокосердное решение. Я чувствовал себя предателем и грязной скотиной, когда целовал ни о чем не подозревающую Леру с пожеланием спокойной ночи. Откройся я в тот вечер – чтобы стало тогда? Не знаю… Утром, как ни в чем не бывало, я ушел на работу, а спустя пару часов вернулся в пустой дом и собрал вещички. Я обратился ко всем высшим силам и божествам, умоляя дать Лере мужества и понимания, чтобы пережить разрыв стоически. Присел на дорожку, послушал любимую Лерину песню в исполнении Земфиры, простился с квартирой, приютившей меня в не самый легкий период и тайком, подобно вору, как скажет мне Лера часом позже, покинул ее семью. Дорога шла через гаражи. Я шел пешком минут двадцать-тридцать. Придя на старую жилплощадь, застал на ней деда и бабушку, которым смотреть в глаза совсем не хотелось, а тем более что-то говорить. Надо было идти к Лере на работу – отнести ключи и сказать «прости». Она обслуживала клиента, разжевывая ему показания к применению приобретаемых лекарственных средств, бросая при этом на меня тревожные взгляды.
– Что-нибудь случилось?
– Я ухожу.
– Из-за мамы?
– Из-за дочки.
– Ты возвращаешься в семью?
– К дочке.
 Ключи звякнули об монетницу, пронзая помещение и наши сердца черной-пречерной непоправимой болью. Грудь стала вздыматься чаще и напряженнее.
– Я решил, возврата нет. Я должен уйти. Я не надеюсь на прощение, но все равно прошу – прости... Я нужен сейчас дочке, очень …
– Почему никогда не говорил об этом?
– Не хотел расстраивать.
– Расстраивать? Да ты вообще понимаешь, что ты сделал, идиотина!? Да ты хоть чуть-чуть представляешь – каково мне!? А мой сын?  Он заслуживает такого отношения? Ты не представляешь, как мне сейчас…что же ты наделал... Что мне сказать Вадику? Что папа-Чи бросил нас как и папа-Вова? Как я смогу теперь вообще кому-то верить? Как это отразится на нас, ты подумал?
Я мялся и скрипел у витрины, словно дикий зверь, загнанный в клетку. Подло, бесчеловечно так рвать отношения, но мосты уже рухнули, ничего не вернешь…
– Все, ладно…я пошел…пока…
Несправедливая жесточайшая обида как будто выжгла ее до дна.
– Ну, ты и сволочь…такая сволочь…так сильно меня еще никто не обижал…так больно меня еще никто не предавал…
 Меня будто взяли в охапку и вынесли из аптеки.  Купил пачку сигарет и спички. Курево  было невероятно противным, но я настойчиво затягивался против воли. При появлении явных признаков тошноты выкинул окурок и побрел, раздавленный гнетом своего же решения.
Через три месяца я таки ушел от жены к родителям. Меня затянуло в трясину собственной неопределенности. Большую часть лета я жил у предков, внутренне склоняясь разорвать отношения и с женой, и с Лерой. Но получалось наоборот. Я встречался сразу с двумя, терзаемый желанием прекратить это безобразие. Полагаю, что решение созрело под воздействием Проводника – наиболее авторитетного на тот момент старшего товарища.
– Нет уж, Чи, третьей не стоит увлекаться. Определяйся между двух. Лично я, как человек старой закалки, всегда буду принимать сторону семьи. А что у тебя еще кто-то на примете есть?
– Да ну… Просто как-то не по-настоящему все. И вообще, мне  кажется, что… моя жена монстр. У нее есть реальные рабочие щупальца, которыми она пользуется не хуже знаменитого кальмара Бертрана. Когда ее нет дома, я постоянно радуюсь. Но в основном она всегда со мной. Сидит и гладит меня своими щупальцами по спине – от копчика до затылка. То и дело приходится хитрить – часто ходить в туалет и заниматься хозяйскими делами. Когда жена дома – хлопоты по хозяйству становятся привлекательными и желанными.
– Шутишь все? Ты что ж – не любишь никого?
– Не знаю… не такой мне представлялась любовь.
– А была у тебя другая?
– Была. Вы знаете ее – Любка Клен .
– Чахлашик, дорогой ты мой, у Любочки слава Богу все в порядке – ребенка ждет при живом муже. А что – до сих пор любишь?
– Не знаю...
– Вот видишь! А любил бы – знал. Завис ты, парень, завис. Так можно вконец все растерять. Решай, скорее решай.
 И я вновь вернулся к щупальцам Машки. На этот раз на длительный срок – на целый год. И за этот год мне удалось внушить дочурке главное – отныне  у нее будет два дома – мамин и папин.

Сна ничуть в эту ночь,
Чую зов души детской.
Весь ушел в свою дочь
На крючке с тонкой леской.

Мы идем с тобой рядом,
Смехом мир наполняя,
Лучезарным зарядом
Цвет небес зажигая.

Ты немного манерна
Детской важностью взрослой.
Ты все знаешь экстерном,
Ты - мой руль, я на веслах.


Спой мне песню о елке,
Как она замерзала,
В снег укутав иголки
Свою плоть согревала.

Не кручинься родная,
Что живем, как случится.
Снег весной будет таять –
Елка с ветром кружиться.

Я всегда буду верен
Твоим солнечным косам.
Бел ли день твой иль черен,
Гладь в душе иль торосы.

Ясный радужный лучик
Без причины сверкает.
Среди тысячи тучек,
Небо в звездах мелькает.

А ведь эта череда женского трагизма длилась не сколько-нибудь, а именно год с половиной. Чи упрятал это в себе как можно глубже. Но куда там… Это было слишком большим и ядовито колючим.

                ***

– Велимир, я дураком был большим, – как-то неопределенно, без всякого контекста начал Чи, но Велимира как будто это ничуть не смутило, так, словно ему было совершенно понятно, о чем речь. Он, молча, ожидал продолжения, Чахлаш же все никак не мог подобраться к максимально содержательному и искреннему объяснению. Пауза затянулась более чем.
– Что дураком это ничего, – пришел на помощь Велимир, – у дурака больше шансов к прозрению. Но у меня есть вопрос – когда ты перестал им быть?
 Чи собрался было что-то ответить, но вдруг осмыслил вопрос под другим углом и пытливо посмотрел на попутчика, ища подтверждения своим догадкам. Однако, ни лукавства, ни иронии в лице Велимира замечено не было, совсем ни капли. Что тогда? – думал Чахлаш. – К чему он клонит?
– Конечно, само собой, я и сейчас далек от разумного человека, но я имею ввиду тот период… когда я оборвал связь с вами.
– И я имею ввиду тот период…Только с чего ты взял, что сейчас не являешься дураком того периода?
– Как это?
– Да просто так. Просто так. Период же еще не закончен.
– Вот это номер!? Вы шутите? – Чи засмеялся, рассчитывая, что на этот раз уж точно не промахнулся.
Велимир рассмеялся в ответ, но совсем не таким образом, каким полагалось по разумению Чи. Чи раздражился и тут же передумал откровенничать.
– Смеюсь ли я? А что мне остается? Думаешь иметь дело с дураками невесело? – Велимир казалось, достиг апогея и закатился еще сильнее.
У Чахлаша даже заболела голова от какого-то бессилия и бессмыслия. Черт! Что я здесь делаю? – думал он, молча перенося душевные терзания. Ему очень захотелось развернуться и высадить наставника там, где подобрал – на обочине. На обочине? – Чахлаша прошибло дежа вю, он быстрее обычного заморгал и принялся пыхтеть, как бывает с людьми в невыносимо жаркую погоду. Что такое, что такое? Чи неимоверно точно и доказательно увидел себя и все вокруг до смешного пластмассовым и ненастоящим. Несущиеся навстречу машины, мелькающие дома проезжих деревень, людишки, снующие туда-сюда как заводные куклы…  А-а-а-а-а, куда мы едем? Кто мы? Куда нас везут? – нервически думал Чахлаш, сильнее необходимого виляя рулем, – а что если в канаву вылететь? Что если…что будет, если…
– Эй-эй, товарищ водитель, притормози с экспериментами. А то все заново…все десять кругов…надо ж хотя бы сохраниться успеть…не жалко, что ли? 
– Чего? – Чахлаш ощущал в голове необычайно широкое, светлое и вибрирующее пространство, большею частью пустынное, там же, где встречались какие-то скопления и затемнения – рождались мысли. Да – именно в затемнениях и скоплениях головы рождаются мысли! Это они самые и есть! 
– Чахлаш-Чахлаш, – удрученно покачал головой Велимир, – называется – ушел в себя, вернусь не скоро…
– Чего? – Чахлаш не то, чтобы не понимал Велимира или происходящего, просто ему совершенно ясно было, что говорить можно все что угодно – ведь итак все ясно! А говорить что угодно нужно именно для подтверждения понимания этой ясности.
В одном из затемнений раскрылась мысль о том, что они едут к редактору книжного издательства «Изда»(!!!), которому приснилась серебряная трехлитровая банка, полная зубов (!!!). А его брат(!!!), как будто бы спрятал эту банку в реальном времени(!!!), в результате чего вконец осоловел и выродился в зомби(!!!). Брат? Какой он мне брат? Что еще за «брат»? Как такое может быть? Как такое может быть в той жизни, которая никогда не могла такой быть…Да нет! Это же бред какой-то! Конечно! Это все что угодно, только не это…Это сон какой-то…
– Рано радуешься, приятель…
– Но почему же? Почему рано?
– Да потому, что не помнишь ни хрена! Ведь ты не помнишь! Период «дурака» - темный период. Вот станешь недураком и сразу поймешь. Только поверь на слово – мертвый дурак не может стать недураком.
– А кем тогда?
– Как кем? Мертвым дураком, конечно! Или пукером! Тупик невозможнейший! Хуже некуда! Проснуться от дурости можно только здесь. Играя в жизнь! А мертвые не то чтобы не играют, они вообще в пролете. Я называю их пукерами.
– Пукерами? Что еще за пукеры? – Чи понемножку возвращался к старой доброй реальности.
– Да в том-то и дело, что ничего такого, о чем стоит говорить. Пукеры пропукали всю свою жизнь, не оставив за собой ничего кроме дурного запаха, которым они и стали.
– Велимир, ну что это такое? Это же невозможно! Какой-то абсурд! Как можно с утра, в выходной день проснуться, встать, как ни в чем не бывало, осознанно сесть в автомашину, собираясь преодолеть две-три сотни километров, видимо имея серьезные намерения и вполне очерченную цель, но на деле поехать к человеку, нашедшему во сне три литра зубов? Это как, по-вашему? Мы точно не пукеры?
Велимир и Чахлаш от души рассмеялись.
– Ну, если мы и пукеры, – переводя дух, сообщил Велик, – то пукеры-шалуны, испускающие веселящий газ, а это уже совсем другое дело. Ладно, если говорить серьезно - какое дело не абсурдно? Ты предпочел бы сидеть дома и ни во что не ввязываться? Брось, Чи,  я ж тебя знаю. А даже, если и так – разницы нет. Только в этом случае без вариантов – пукер forever. 
– Велимир, признайтесь – про пукеров на ходу сочинили?
– А что - не нравится определение?
– Да нет, мне для другого. Хочу понять – импровизируете вы или нет. Хотя, впрочем, не важно. Странно все же – лет пять уж не общаемся, а как будто общаемся…
– Ничего не как будто, а так оно и есть.
Чахлаш вновь насторожился.
– Эх, опять импровизация? Какая-нибудь теория безвременья?
– Почти угадал. Е-мое, Чахлаш, ты ж вроде способным всегда слыл, а сейчас – удивляешь!
– Это все ваше присутствие! – засмеялся Чахлаш.
– А! При  мне сразу слабоумие доминирует?
– Вроде того.
– Не выйдет! Я не о сиюминутном интеллекте говорю, а о понятиях, должных в тебе уже сформироваться в основании. Общению необязательно определяться регулярностью и физическим словообменом во времени. Ты можешь хоть каждый день говорить с кем-то по часу, но ощущения взаимопроникновения останутся нулевыми – такое часто происходит, например, с коллегами по работе. А бывают коммуникации тяжеловесные, с длительным эффектом последействия. Так что, в этом плане мы с тобой, как бы и не расставались совсем.
– Что же вы хотите сказать – что я до сих пор под вашим… влиянием находился…и нахожусь? – Чахлаш, казалось, опять излишне засуетился.
– Тлетворное, думаешь? –  Велимир опять захохотал. – Ты усложняешь. Конечно же, нет. Но «нет» в широком смысле, а в узком – «да». Или наоборот, как тебе больше нравится. Представь, что твой мозг - компьютер. И у тебя определенный лимит в почтовом ящике. А мне нужно программку тебе скинуть – большую такую, тяжелую. И что делать? Обрезать ее нельзя, иначе информация потускнеет и исказится - поверхностной будет.
– Архив?
– Правильно – архив. Или ссылочку на посторонний ресурс. Бесплатно, но с растянутой передачей во времени. Вот тебе и ответ на пять лет.
– Я…
– Общались, Чахлаш, общались…ты, между прочим, очень своеобразный собеседник, – Велимир подмигнул Чахлашу и опять захохотал.
Чахлаш не верил своим ушам – шутит он или нет.
– Да-да, Чахлаш, все верно, ты тоже мне «архивы» скидывал. Отчеты, так сказать, о проделанной работе.
– Что, тоже с эффектом последействия? Неужели и у вас «оперативки» не хватило? – принял игру Чи.
– Нет, друг мой, тут другое. Последействие оно конечно да… Ого-го! А оперативки хватило бы, но моя служба безопасности твои файлы вмиг заблокировала и в карантин запулила. Там такие монстры свирепые!? – Велимир скрючил пальцы и состроил безумную физиономию, – чума ХХI века! Пришлось усердно потрудиться и попотеть…
– Раз потели, значит, было ради чего, – ловко поставил шах Чахлаш.
– Еще бы! – Велимир выдержал паузу и врезал со всего размаха. – Спасать Чахлаша! У тебя ведь те же самые бацилы прописались по самые помидоры! А твоим хиленьким социальным антивирусом не то что удалить, но и обнаружить подобные чудовища невозможно!
 Чи поерзал-поерзал, да приумолк. Это был мат от гроссмейстера с отменным вкусом, и от этого факта некуда было деться.
 Молчали минут пятнадцать. Чи с некоторой долей сожаления и даже гадости вновь почувствовал себя куском глины. Ему-то представлялось, что он уже окреп и закалился как самурайский меч, но события последних дней проторили неуютную козлиную колею.
Впрочем, надо признать – подобное положение дел возникало не вследствие сложившихся обстоятельств, а именно во взаимодействии в этих обстоятельствах с личностями крупного калибра. Таких людей в жизни Чи было четверо – редактор, Мьонг Гонг, Велимир и Проводник. Но вот интересный факт – в глазах редактора и Мьонг Гонга он как бы самоутверждался и даже рос, а двое других учителей подвергали его постоянному разоблачению, высмеивали пороки и недальновидность и вскрывали старые раны и гнойники. – Сколько это еще будет продолжаться, конца и края не видно, – думал Чи, признав, между прочим, справедливость и эффективность такого воспитания.
– Послушайте, Велимир, у вас есть такой человек в присутствии, которого вы ощущаете себя несмышленым ребенком и от этого злитесь на себя, что вызывает еще большую злость? 
– А как же иначе?
– О! Вы никогда не рассказывали о нем. Познакомите при случае? – в Чи обнаружился прилив бодрости и энтузиазма.
– Чахлаш, как же ты прекрасен в своем наивном неведении! – засмеялся Велимир, явно намекая на очередной розыгрыш.
– Велимир, вы хотите сказать…
– Да чего тут говорить-то? Конечно! Ты его знаешь и неплохо, надо отметить, знаешь, - было видно, что наблюдение за Чи доставляет Велимиру удовольствие.
Чи перебирал в уме подходящие по образу и возрасту кандидатуры. Набралось два человека. Потом он решил исключить критерий образа – круг расширился до пяти. Велимир, казалось, читал все эти умственные манипуляции насквозь и именно в самые пиковые моменты размышлений разражался новой волной смеха.
– Я не хочу гадать, – с ноткой раздражения извлек Чи, тут же осознал свое комичное положение и раздраженность и засмеялся вместе с Велимиром. – Ну, правда, вы же опять меня выставите дураком!
– Перед кем? Кого ты стыдишься? – Велимир безжалостно загонял в самый угол.
–  Велимир, – как бы теряясь и утопая в этом «кем»  растягивал резину Чи, – я, правда, не знаю.
– Не знаешь? Хороший ответ, горячий такой…
Внутри Чахлаша что-то взорвалось и разлетелось. – Не может быть! Не может быть! – твердил он, проникаясь все большей уверенностью к невероятной, но очень крутой подсказке.
– Суним?! Мьонг Гонг Суним? – восторженно вопросил Чахлаш.
– Он самый! Мьонг Гонг Суним! – торжественно подтвердил Велимир.
– Подождите, но это же невозможно! – развел руками Чи, отпустив руль.
– С чего это вдруг такое заявление? – спокойно и, как будто действительно не понимая причины вопроса, уточнил Велимир.
– Но как? Суним – дзен-монах, а вы – цигунщик!?
– А, вот ты о чем? Знаешь, мой папа был вообще прорабом и, несмотря на то, что рано погиб – вложил в меня очень и очень многое… но я же не прораб! Зоркие мастера обучают не тому, как стать такими же, как они, а как найти свой путь и достичь себя.
– Постойте, но Суним – абсолютно мягкий и миролюбивый человек, он ни у кого и никогда не вызывает чувства неполноценности или тупости. Он самый что ни на есть добрейший и деликатнейший из всех кого я знаю! – уверенно взывал к здравому рассудку Чи.
– О, друг мой! Я тебя умоляю… Как же ты ошибаешься!? Как бы тебе объяснить... Суним тебе вроде как дед, а мне – отец. Улавливаешь разницу? Это раз. Два – ты видишь и ощущаешь доступное тебе влияние, а в какую именно суть тебя окунает Суним и через что при этом проводит – остается за кадром. И три, пусть будет только три, хотя это лишь примитивная доказательная база. Три – если только понадобится, если только появится достаточно веская причина для того чтобы встряхнуть тебя прямо за шиворот – Суним организует тебе такую наиделикатнейшую свистопляску – забудешь к нему дорогу пока в здравом уме и при памяти! Гарантирую! – закончив фразу, Велимир сделал потрясающий блатной жест, щелкнув ногтем большого пальца по верхним резцам и проведя им же по окружности горла. Опять засмеялись, на чем свет стоит.
– Чахлашик, великолепный ты наш, да неужели ж ты до сих пор не вдумывался в такое невероятное и немыслимое пересечение совпадений и везений, что выпали на твою долю? Неужели нет?  Неужели ты думаешь, что это так просто может пройти мимо, не исчерпав всего необходимого и не произведя требуемых изменений в радиусе заданного диапазона? Ты за три года встретился и прошелся за руку с та-ки-ми людьми, с которыми большинству населению планеты Земля… да что там с двумя! Даже одного такого человека повстречать – великое чудо и сногсшибательное везение!
– Да…я думал, но я…все как-то считал, что…растратил большею частью это драгоценное время неправильно… все распылил и затоптал будто…
– Ты – ненормальный! Дурак! Как же ты мнителен и глуп-то? О, горе мне – подайте же воды! Ты с Проводником пару лет был в довольно близком контакте. Был?
– Был!
– С Сунимом – целый год один на один практиковал! Было?
– Было!
–  Вот наглец! Граждане - посмотрите на этого парня! Неужели ты считаешь, что люди подобной величины  будут нянчиться с тобой просто так? Вдруг откуда ни возьмись! Просто так, допуская, что ты можешь взять все и испортить? Эх ты…чукча ты французская, вот ты кто!
– Велимир, если рассуждать таким макаром, то можно и неприятные события с Игорем включить…
– Ну, начинается! Обобщать – это хуже некуда! – прервал на полуфразе Велимир. –Особенно таким макаром, – явно передергивая продолжил он.
– А почему? Опять все по вашим правилам? – по инерции сопротивлялся Чи, хотя и сам никогда не любил обобщений и обобщателей.
– Вот упертый-то! Баран и есть баран! Неприятные события с Игорем это неприятные события с Игорем. В данном случае ты никоим образом не можешь быть их источником.
Велимир говорил преувеличенно горячо, что непременно озадачило Чахлаша и заставило то и дело на него посматривать. – Что за игра на сей раз? – призадумался Чи, – куда он теперь меня втягивает? А-а, да так с ума сойти можно, – Чи мысленно махнул рукой и решил просто на все забить до приезда к редактору.
– Вот и правильно, – сказал Велимир.
– Я ничего не…
– А и не надо. Молчание красноречивей всяких слов.
Чахлаш вздохнул, подернул плечами и насупился, будто бы того требовала дорожная обстановка. Велимир засмеялся. Спустя минуту не удержался и Чи.

                ***

«Искусство – это ложь, которая приводит к тому, что мы
 начинаем осознавать правду, по крайней мере,
 ту правду, которую нам дано понять».
Пабло Пикассо

 Друзья, я решил дать о себе знать еще разок. Пока не поздно. Ой, итак уже как-то неловко получается. Как будто бы я вклиниваюсь в чье-то действо со стороны, вроде как вмешиваюсь не в свое дело. Сам виноват. Конечно! Вот до чего дошел… и вас довел! Сусанин, блин… А меж тем, дело это истинно мое и даже больше чем мое и не может быть ничье! Я, как уже догадалась досточтимая проницательная публика – есть душа нашего главного героя Чахлаша по имени Кред и собственно, самый главный рассказчик. Я очень долго думал и сомневался – стоит ли вообще показываться, а не то чтобы вставать во главу повествования, быть может, прикрыть все эту богадельню широкой спиной Чахлаша, описать все события от его лица и дело в шляпе? Но фиг там – не шиша не вышло! А знаете почему? Чахлаш, зануда такой, отказался. Поставил мне ультиматум, мол, хочешь, чтобы помог и набрал текст – изволь открыться и изложить как есть. Я ему говорю – балда ты, балда, ну как ты не поймешь, что такая форма изложения будет выглядеть несерьезно и малопривлекательно. А ему хоть бы что! Представляете? Ему хоть сси в глаза, он все равно говорит – божья роса.  Я и так и эдак. Говорю – ты что, с ума сошел? Он молчит как рыба об лед. Почти месяц не разговаривали. Вот ведь и, правда, истукан какой, ему хоть кол на голове теши… Елки-палки, да что я в самом деле? Для него же стараюсь, а он ерепенится. В няньки, что ль я ему нанимался?
– Хрен с тобой, – говорю, – я согласен.
А он и бровью не повел – стоит как вкопанный!
– Здрасьте, приехали, ты никак совсем сдурел или наглости набрался сверх меры? – не унимаюсь я такому пренебрежению.      
– Мне, душа моя, снисходительность ваша не по вкусу, – заявляет противец этаким тоном уездного дворянина из девятнадцатого столетия, – соглашаться – так искренне-с, с готовностию, простотою и усердием, а не в виде бестактного одолженьица.
Сказал сие и опять рот на замок. Три дня мне покою не было, три дня метался из пустого в порожнее. Да где ж это видано, чтоб яйцо курицу учило? Вдруг – хлоп и открылся мне ум Чахлаша, все его соображения и упертости, молчание и странности в выборе изложения. И до того стало противно за свою идею, за свое благое намерение… Я ощутил себя компьютерной программой, которую обыграл Гари Каспаров. И все стало ясней ясного. Просто как это… Молчать целый месяц!?
– Прости, Чахлаш. Ты прости меня, дорогой…
 На том помирились и взялись за работу. Верьте не верьте, но за пятьсот лет ничего более сложного выполнять не приходилось! Тысячу раз бросал и тысячу и один продолжаю. Все боялся, что Чахлаш начнет свои рубежи отстаивать и редакции вносить, а он и тут как кляп в рот взял. Ох, и трудно же ему пришлось, чтоб сдержаться. В некоторых местах кожей души это чувствовал. Знаете, будто ему операцию делают на сердце без наркоза, сунув лишь палку в рот, чтобы не заорать от дикой боли. Точно так и было, это даже не метафора, ей-богу. Признаюсь – стоило Чахлашу хоть в чем-то меня попрекнуть и на свой лад предложить сказ – плюнул бы без зазрения совести и окончательно забросил дело. Клянусь, так и было бы. В самые напряженные периоды описания я даже ждал от него подобной выходки и надо сказать встретил бы ее с превеликим облегчением. Как пассажир, встречающий долгожданную остановку на автобусном маршруте Москва-СПб. Тот, что выпил три литра пива… Как бы ни так! Размечтался, одноглазый…
 Я ведь еще перед началом нашей затеи пытал Чахлаша расспросами и намеками. Что да как, какой фасон, почем материальчик, в каких границах и так далее. Понятное дело, в первую очередь я говорил о предпочтениях формы. Ти-ши-на. Что делать? Смирился наконец, и думать даже забыл, а он вдруг мне цитирует Пабло Пикассо: «Искусство – это ложь, которая приводит к тому, что мы начинаем осознавать правду, по крайней мере, ту правду, которую нам дано понять».
 Более сказано не было, однако хватило. И за глаза и за уши. Блин, Чахлаш, уж лучше б я промолчал...

***

А желаете послушать о душе? Таком неуловимом и мистическом предмете… Пожалуйста. Так сказать – из первых уст. Но прежде необходимо пошатнуть обывательские углы, очерчивающие данную тему. Для начала стоит прекратить постоянно записывать душу в святомученические секции и высокодуховные кружки. Тошнит от этой слащавости всю нашу братию поголовно. Не то чтобы это сильное заблуждение на наш счет… Скорее на ваш, ибо, что внизу, то и наверху. А давайте-ка я расскажу вам сказку. Ведь человека хлебом не корми – дай только метафорической пищи для ума. Хотя нет, но после хлеба – непременно. Итак…

– Оу,  Мескас!  Радость темных созвездий! Как твои детки?
– Светлый отклик, Лопук! Дети, о-о-о, дети – отлично. Младший, (сорванюга!) опять придумал зверски забавную игру.
– Что хлеще, чем в последний раз?
– Ууу, такого накуралесил…
– Во Дарк дает! Сколько ж ему наслоилось?
– Дявятый пошел. Бабушкино отродье. Та выдумщицей величайшей была и этот туда же. Боюсь даже предположить масштабы его игр, когда он вымахает.
– Ну а сейчас-то – что за игра?
– Дарк ее нарек КПЗ, что означает Коварная Планета Земля.
– И что там за сюжетец, и впрямь коварный?
– Еще как!? Ой, да враз и не объяснишь…
– Сколько хоть там срезов?
– Несколько сотен миллиардов, каждый из которых дробится до неизвестности.
– Он гений!
– Тьфу-тьфу-тьфу…
– Да расскажи ты подробней, ну?
– В игре могут участвовать несколько миллиардов душ. Пока не больше. Действие разворачивается в материальной среде. Все участники делятся на две группы – женскую и мужскую. Они разделены по половым признакам. При достижении половой зрелости между ними возникает особое половое притяжение, что помимо плотского удовольствия запускает процесс размножения. Это такой путь для введения новых участников. Каждый игрок начинает с абсолютной нулевой тупости. Зарождаясь от акта соития в теле женщины, человек входит в игру с чистой картой памяти. Никаких навыков, умений и знаний. Только первичный инстинкт самосохранения. Да и от него мало толку. Полная зависимость от своих родичей. В родичей, сам понимаешь, априори заложена любовь к своим детям, так что они их обхаживают и выращивают до критического возраста. В качестве правильного ориентира пути в сердечном центре установлен клапан совести. Но люди научились  его игнорировать в той или иной степени за счет своего коварного интеллекта. А интеллект можно развить прилично. Законы сосуществования биороботов разнятся по территориальному принципу необыкновенно сильно, и все они  претерпели великое множество редакций. Но представь себе – за несколько тысячелетий своего существования они так и не доросли до единого царства…
Парадокс! Как говорят онм сами о себе же – горе от ума. И это так. Срок одной жизни не больше ста лет – один месячный сон по нашим меркам. Больше половины людей не выдерживают и трети срока и выходят из игры. Выход – физическая смерть. Для оставшихся в игре смерть – жуткая мистическая вещь, не доступная пониманию. Все достижения в каждой жизни сохраняются в виде сжатой капсулы, надежно защищенной четверкой. Из трехмерки выход очень узкий. Те, кому удается это сделать - просыпаются в игре. Говорят, это ни с чем несравнимое блаженство. Ибо условия игры крайне жесткие, а попросту говоря ужасающие. А тут становишься властелином доселе неуправляемой жизни. Все действия разворачиваются в линейной последовательности времени и все что создано – сохраняется. Все люди-трехмерки вечно недовольны своей судьбою и поэтому постоянно пытаются ее улучшить и разнообразить, попадая тем самым в переплет интересных опытов, наслаждений и невыносимых страданий. Некоторые из участников игры до того себя изводят, что решаются на  самый противоестественный и противозаконный акт – суицид. Но, проснувшись здесь, дома, немедля встают в очередь к Дарку и вновь погружаются в беспамятство. Забава дико заманчивая! Да всего не расскажешь, Лопук. Сыграй – не пожалеешь. Там с каждой новой игрой настолько меняется ткань мира, что просто волосы дыбом! Такого нагорожено всеми участниками за время существования этой самой КПЗ – слов нет! Несколько раз Дарку приходилось даже рисковать и вводить осознанных персонажей для снятия  масштабных межличностных заблуждений и утилизации социальных утопий. Мы все боялись разоблачения, но к счастью интеллект землян в этом случае сыграл на руку. С помощью посланников удалось синхронизировать жизненное пространство и выйти на новые уровни. Но проблема все равно не исчерпала себя. Жизнеутверждающие концепции посланников жестко разграничили земной мир в географических предрасположенностях и создали замкнутые интеллектуально-энергетические барьеры. Степень защиты настолько велика, что даже после смерти ее сила способна удерживать сознание игрока на перифирии КПЗ довольно долгое время, а некоторых не удалось вернуть и по сей день – зависли в МЖ-потенциале.
– Да что ты? Неужели так закрутило? И как с ними быть?
– Дарк сейчас работает над новым синхронизатором, говорит, что скоро запустит.
– Диву даешься до чего можно дойти…
–  То ли еще будет!
– Да уж, заинтриговал. А сам-то сколько раз играл?
– Девять.
– Ну и как, хоть раз выходил в четверку?
– Не-а.
– Слушай, а хроники остались?
– Само собой.
– Жуть как хочется посмотреть.
– Бери, Лопук. Уже монтированные. Но мой тебе совет – не останавливайся на чужих играх – решайся сам. Я этой же ночью  ухожу в десятый раз. Затягивает как наркотик…
 
Вот и сказке конец, а кто слушал – молодец.

***

  Ну, что еще? Бессмертие в мерках человеческих, это, пожалуй, что и так, но не совсем. Жизнь каждой души жестко ограничена тринадцатью воплощениями в образе человека. Чахлаш, к слову, уже давно в курсе, что душа имеет тринадцать жизней – ему об этом сообщил Проводник. Но до тех пор пока Чи не понял, куда это знание прикрепить, оно лежало неприкаянным в кладовке его захламленного мозга и пылилось. Все равно, что найти один пазл из картины в три тысячи. Что это за кусочек, откуда? Вместе с тринадцатой жизнью заканчивается и жизнь души. Тринадцать и точка. У меня, кстати, идет десятая – я уже старенькая (вечно кашляю, сморкаюсь, ворчу и с палочкой хожу, хи-хи-хи). Понятное дело, что ничто и никуда бесследно не исчезает. Тело, к примеру, сломалось, я имею в виду тотальную поломку, смертельную, а душа дальше пошла по своим делам. Только, если до самой смерти иметь представление о душе неопределенное, неправильное и эфемерное, то вряд ли это порадует. Потому что место для радости будет забито совсем другим, неправильная будет радость. Я, конечно, подразумеваю под этим угол зрения, а не отсутствие взаимосвязей. Угол зрения почти без исключений колеблется в рамках суеверного страха. А это очень острый угол – кругозора ноль!
  Я о чем, у души тоже есть такой потаенный уголок, где инкогнито живет высшая сущность. И знаете, все, что с ней связано, покрыто примерно таким же мраком или, во всяком случае, недоказуемым мерцающим светом как и в человеческой картине с душой. Гадай, не хочу! Информации много разной, но что с того? Среди людей часто говорят, что одиночество – вечный спутник души. Это не так. Во-первых, душа всегда находится в бесконечном контакте с человеком, его разумом и телом - это очень насыщенное и удивительное взаимодействие. Во-вторых – каждая душа запитана через РЦД  с 12 000 душ. Да, у нас такая душевная семья. В каждой двенадцать тысяч. Цифра среднестатистическая, конечно. Мы обмениваемся информацией и опытом, учимся, путешествуем, познаем себя в других.  Но, как бы там не было - каждая из нас воплощена в одном-единственном человеке и это наш дом, наше пристанище и убежище. Когда умирает человек - умирает часть души. Неважно сколько проживет человек – девяносто лет или два года, неважен цвет, калибр, интерьер. Это же тот самый дом. Девять частей Креда мертвы. Чтобы примерно понять, что испытывает душа, когда рушится ее дом, представьте, безусловно любимого человека, который одновременно состоит из родителей, мужа или жены и детей, словом всех тех существ, без которых жизнь кажется немыслимой абсолютно. Правда, иногда старый храм обретает новую невероятную жизнь… Но среднестатистически – это редко… И так тринадцать переездов. И дело тут не в математике и нумерологии, просто такой предел прочности... «У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил». Любой человек контактирует в жизни физически и ментально с двена… Среднестатистическим образом. Понятно. Душа в переложении на знакомый человеку вид имеет форму ромашки с тринадцатью лепестками и сердцевиной – главной энергоцентралью душевной монады. Так же через сердцевину происходит энергоинформационный обмен с другими душами через РЦД. Лепестки непрожитых жизней белые, у прожитых (архивных) серые. Текущее воплощение – лепесток цвета салата. Открытое архивное – розовое мигающее. Сердцевина всегда ярко желтая, как и поле РЦД. Пять душ с девятого по тринадцатый уровень…Ой, что-то Чахлаш заикал как ненормальный, кажется, надо придержать коней…будет, будет тебе – глони водички… или вот - вот тебе ментальный шлепок по спине:

Я сидела на пню, ела лепню,
Пришел дяденька-татарин, меня по уху ударил.
Я татарина за грудь, повела его на судь:
Уж ты дядюшка-судья – рассуди наши дела –
Я сидела на пню, ела лепню,
Пришел дяденька-татарин, меня по уху ударил.
Я татарина за грудь, повела его на судь:
Уж ты дядюшка-судья…

– Кред, что ты несешь?
– Я не несу – я освещаю.
– Что же ты освещаешь?
– Освещаю международные политико-экономические реалии.
– Русско-татарские что ли?
– Здрасьте, приехали – масло масляное! Я про мировые глобальные антагонизмы...
– Все насквозь пропитано этим дерьмом! Почему такая несправедливость, Кред?
– Ты ошибаешься в самом начале – Все Всегда Справедливо (ВВС). Это один из главных постулатов в нашем мире. Постулат ВВС контролируют ВВС (Вселенские Вездесущие Силы), круг замкнут.
– Ха! Так если все всегда справедливо, то и действия политиков справедливы и правомерны, правильно?
– Ну, конечно! А как же еще! Только я бы выразился чуть иначе – действия политиков справедливы и закономерны. Но политические интриги и игры в рамках созданных законов и с учетом поврежденного КМЛ  заводят мир в справедливый тупик. Так ничего не достигнешь, кроме усиления антагонизма. Для начала нужно осознать, что в текущем мире строительство сдерживающих загонов и программирование государственного менталитета есть прямой путь к накалу международных масс, ненависти и насилию. Необходима международная концепция. Но, увы – она невозможна, так как КМЛ уже поймал клин.
– Так и что делать?
– Снять штаны и бегать!
– Да я серьезно! Что делать в принципе? Мир на грани войны, он катится в пропасть безумия! Сколько страданий напрасных…
– Темнишь ты, приятель, со своим «сколько страданий напрасных». У тебя тот же шкурный интерес, что и у всех прочих обитателей этой планеты. Я, семья и ближайшее окружение – нас, главное, не трогайте, а все остальное гори огнем. Но так не получится! Поэтому ты опять ошибаешься в самом начале, пытаясь натянуть свое частное лоскутное одеяло на крайне урожайную общественную грядку. И проку от такой возни, уж поверь мне, не больше, чем с гулькину пипку. Потому что всходят на этой грядке совершенно неправильные и даже негодные растения и весьма подозрительные на вид и странные на вкус овощи. А самое занятное то, что ты и твоя честная сердобольная компания всю эту вегетарианскую тюрю лопаете за милу душу, да не просто так, а за деньги, которые ранее были вашим же временным рабочим трудом. Несмотря на кажущиеся сложности бытия и витиеватости так высоко ценимого тобой абстрактного мира получается очень простой и монолитный жизненный цикл: временный труд – трудная еда – едкие мысли – мыслимое время и… по-новой.
– Фигня какая-то выходит…
– Да! А разве нет? Разве не так? Ты же все знаешь! Эта фигня же на виду… Все это знают, но как бы смотрят сквозь пальцы. Кругом величайшие театры абсурда! Кругом! Если ты даже со своей собственной душой играешь в прятки и лукавишь, то чего же ты хочешь от мира, который водишь за нос десятую жизнь?
– Как это? Причем здесь я? Ты же говорил, что это твои жизни?!
– Мои-твои, какая разница? Это неважно, пусть будет сорок лет. Что это меняет?   
– Кред, а как же тогда постулат ВВС?
– А что постулат ВВС? Он-то как раз работает начистоту и точно как в аптеке.
– Постой-постой, ты передергиваешь и уходишь в сторону. Я говорю о кризисе в цивилизованном мире, о шаткости мира в мире,  о том, что буквально пять лет назад было совсем не так плохо как теперь…Причем здесь личная честность и шкурный интерес? Или раньше этого добра меньше было?
– Чахлашка-Чахлашка! Здесь золота нет! Ты копаешь совсем не в том месте. Здесь нет того золота, которое ты способен разглядеть, потому что глаза у тебя близорукие,  руки у тебя неумелые, а все потому что сердце маленькое. Маленькое-маленькое, глупенькое, боязливое куриное сердечко. Почитай-ка ты лучше сказку «Поди туда - не знаю куда, принеси то – не знаю что».
– Это еще зачем?
– Затем, чтобы понять истоки. Чтобы разглядеть самое начало клубка и схватить его за кончик.
– А что – кончик находится именно в этой сказке?
– Кончик есть везде и во всем, но именно тебе по определенным свойствам моей организации в этой сказке будет легче ориентироваться.
– И что? Ког…
– Хватит трындеть! Иди и читай!