10.
Ну вот, мы приехали в Геленджик.
И тут я не знаю, о чём рассказывать, если говорить о всякого рода кочевьях. Нельзя ведь, наверное, называть "кочевьями" наши с Юркой тайные вылазки в Новороссийск, который ведь практически совсем рядом, в тридцати семи километрах? Или наши с ним же побеги в горы (со старшими нас в горы отпускали, а одних - нет; приходилось сбегать тайно). Бывали мы (со старшими) и в Кабардинке, и в Фальшивом Геленджике, и в Джанхоте, и уж конечно в Адербиевке. Но кочевья ли это?
И хотя жизнь наша в Геленджике проходила очень интересно, разнообразно, изобиловала приключениями и всякими открытиями, я пропущу целых три года нашей жизни и перейду к девятому классу.
Ещё в восьмом классе я сильно подружилась с Аней Неживой, которая перешла из первой школы к нам, в нашу третью школу. А с первой школой наша третья находилась в натянутых отношениях. Это была холодная война с нечастыми, но горячими стычками. Впрочем, я от этой войны была далека. Нам с братом хватало военных действий нашей, Морской, улицы с улицей Санаториальной. Улица Мира (в прошлом Ворошиловская)была то нашим, то их непостоянным союзником. И поскольку на всех трёх улицах жили ребята, учившиеся в разных школах, вражда первой и третьей школы проходила как-то мимо нас.
Но вот так случилось, что в восьмой класс к нам пришла эта девочка из первой школы. И оказалось, что она, так же, как я, хочет стать моряком. Мало того, у неё и папа, теперь-то работавший шофёром, раньше был моряком. И даже ходил на парусниках. И Анка знает азбуку Морзе (а я только сигнализацию флажками). И, когда Анка в чём-нибудь провиниться, её папа давал ей "наряды вне очереди"!.. Словом, я почувствовала в Анке очень родственную душу. И вот мы с ней (а ведь были почти взрослые, уже четырнадцатилетние, девушки!) стали продумывать план побега из дома в море. Мы собирались переодеться мальчиками, коротко постричься, спрятаться в трюме какого-нибудь корабля в Новороссийске и выйти из этого трюма уже в открытом море. Тогда, полагали мы, капитану поневоле придётся зачислить нас юнгами - ведь не выбрасывать же за борт!..
Планам этим не суждено было сбыться, потому что Анка влюбилась в мальчика из десятого класса, а мне пришлось посредничать... Вообще, жизнь с годами становилась всё сложнее и сложнее...
Да, так вот у Анки я встретилась с девочкой, личность которой очень интересовала меня ещё с третьего класса, когда мы год проучились в Геленджике. Её звали Люба Ейвина.
Она сильно изменилась за эти годы. В третьем классе у неё были светлые, почти белые, цвета сливочного масла, волосы и короткая стрижка. Теперь волосы потемнели, стали рыжевато-русыми, и она носила "хвост". Нот я её узнала.
Выяснилось, что она любит те же книги, ту же музыку, что и я; но и читала больше, и музыку знала лучше меня. И потом, она с удовольствием занималась предметами, которых я терпеть не могла - физикой, химией и алгеброй.
Мы возобновили наше знакомство. А через год часть Любкиного класса (с Любой в том числе) перевели в нашу школу. Стало два девятых класса в нашей десятилетке. Только мы с Анкой учились в девятом "а", а Любка в девятом "б". Теперь мы дружили уже втроём.
К девятому классу мы настолько повзрослели и поумнели, что стеснялись вспоминать о наших планах побега в море. И Анка всё больше сходилась с группой девочек, которых в нашем классе называли "математической пятёркой", а я - с Любой... Когда осенью оба наши класса работали в совхозе на уборке винограда (как это было принято в те года), нас с Любой поставили на один ряд. И здесь наше внутреннее родство закрепилось так сильно, что нашу дружбу мы пронесли через всю жизнь...
Какое это имеет отношение к теме "кочевья"?.. Не спешите, всё выяснится в своё время...
И вот, дружили мы с Любой так, как умеют дружить только подростки тринадцати-семнадцати лет - то есть, дня не могли прожить одна без другой. Моя бабушка так привыкла к Любе, что если она один какой-то день не показывалась у нас, моя бабушка начинала беспокоиться. Нам очень мешало то, что мы учились в разных классах. Впрочем, на переменах мы воссоединялись и часто вместе читали одну и ту же книгу, жарко обмениваясь впечатлениями - "Путешествие по Гарцу" Гейне, например; или "Об отношении прекрасного к действительному" Чернышевского (если я не перевираю название этого трактата. С особым упоением читали Блока, Ибсена... Многое мы читали вместе во время этих встреч на переменах. (Замечу в скобках, насколько по-разному течёт время в разном возрасте! Ведь что такое десять или даже двадцать минут, которые длились школьные перемены, в нашем нынешнем возрасте? А как много мы успевали тогда!..) Я буквально погружалась с головой в тот мир, в котором мы жили на перемене; а вот умница Люба умудрялась выныривать из него к уроку - и учиться...
И вот этот год уже прошёл, и даже Новый год прошёл, и пережили мы Двадцать Второй Съезд партии, и денежную реформу; и приблизилась весна...
Оба наших девятых классов задумали поехать в Ленинград на каникулах. А деньги на эту поездку было решено заработать в совхозе на виноградниках: прополка, обрезка, подвязка - ну, вы знаете... Классные руководители, наш Михаил
Григорьевич и Марья Ставровна, классный руководитель девятого "б", договорились с совхозным начальством и с нашей школьной администрацией. Родители поддержали... И началась у нас весной жизнь необыкновенная!
Наши занятия в школе перенесли на вторую смену, после часу дня. Мы собирались к школе к шести часам утра. За нами присылали совхозный автобус и везли нас на Тонкий мыс, на виноградники. По дороге мы немного задерживались в Кургородке, водитель бибикал, из дома, что-нибудь дожёвывая, выбегал Витька Юнак: он там жил, и к школе ему было в шесть утра не добраться. Мы ехали и орали "хулиганские" песни, потому что орать удобней всего именно "хулиганские". Почему-то... Приезжали на поле. Совхозный бригадир распределял нас по рядкам и вручал орудия труда. И начиналось...
Должна признаться, в передовики мне выбиться не удавалось. Сил и запала мне хватало только до середины, примерно, рядка. А потом я тянула на одном самолюбии. И всё-равно кто-нибудь заканчивал свой ряд задолго до меня, и мне приходилось, волей-неволей, принимать помощь. Это тяжело уязвляло мою гордость (ведь я полярница!..). Но что делать, не задерживать ведь всех.
У нас был один перерыв. Мы располагались под маслиной, которая не плодоносила. А может быть, она и не маслиной была; но кто-то сказал, что она маслина, и всем понравилось сидеть под маслиной. В конце концов, истина в этом случае не важна, а звучало хорошо... Мы раскладывали еду на газетах - вскладчину, кто что принёс. Пировали, пели песни, болтали - жили вольной жизнью,одним словом. Целых полчаса. Потом вставали и снова выходили на свои проклятые рядки.
Потом мы возвращались домой, опять же на совхозном автобусе. на этот раз мы не ехали все до школы, а выходили группами по пути, кому где удобней. Мы выходили вместе с Анкой и с Любой: жили в одном районе.
Потом мы снова сходились в школе. А уроки делали вечером.
Вот такая интересная, заполненная жизнь была у нас в ту весну...
И кончился учебный год. Экзамены в то время сдавали только в выпускных классах - в седьмом и в десятом, а в нашем, девятом, их не было. Были дни так называемой "практики", когда мальчики красили парты, девочки мыли окна в школе, все вместе копали клумбы и сажали сосенки в школьном дворе. Прошли и дни "практики". Начались каникулы.
И наступил ДЕНЬ нашего отъезда в Ленинград.
Мы заработать на поездку вроде как заработали; но всё равно родителям пришлось добавлять. Кому сколько, зависело от возможностей родителей.
Своих денег я не увидела. Мама, которая пришла в школу провожать меня, передала их Любе и попросила её присматривать за мной!.. Я была уязвлена в самое сердце. Нет, рассудите сами: меня, совершенно взрослую, почти пятнадцатилетнюю, полярницу, ПОРУЧАЛИ заботам моей же собственной подруги, которая старше меня всего на три или четыре месяца! И Любка с серьёзным видом выслушала маму, кивая головой; и это поручение приняла...
Я скрыла страдания своей раненной души, попрощалась с мамой вполне дружелюбно и с Любой держалась как обычно. Но в автобусе села со своим классом, а не с ней. К чему, собственно, не придерёшься: я ведь действительно была "а"-шница, а не "бэ"-шница, как она.
Автобус тронулся. Родители замахали нам вслед руками, а мы замахали им. И, едва отъехав от школы, принялись орать наши любимые "хулиганские" песни. Автобус был наш, совхозный, обжитый нами за весну, и делать нам замечания было некому.
В те времена ещё не было той широкой, удобной дороги между Геленджиком и Новороссийском, что сейчас. Дорога была старая, узкая, со многими поворотами, местами с облезлым асфальтом, так что ехали мы весело, с уханьями и аханьями, повизгиваниями самых эмоциональных девочек и хохотом-ржанием наших взрослых, уже басовитых, пацанов. Ну, вы себе представляете: полный автобус подростков, ожидающих приключений, а из взрослых только двое классных руководителей да шофёр. Весело нам было!.. Только у меня из=за размолвки с Любой (о которой она и не догадывалась) кошки скребли на душе...
Впрочем, где-то уже в Кабардинке боль утихла, я успокоилась и поняла, что веду себя по-дурацки. Если в нашей семье не принято относиться ко мне с должной серьёзностью, то при чём тут Люба?.. И я поменялась с кем-то местами, чтобы нам всё-таки ехать вместе. И мне стало весело и хорошо, как всем...
(продолжение следует)