Письмо № 5
Здравствуйте, Михаил Дормидонтович!
Это письмо я переписывала несколько раз: перечитаю, и кажется - не сумела передать того, что хотела, не смогла объяснить, почему я, совсем не жестокий человек, решилась на убийство.
Отправлю, как есть: какая разница, убедительно или нет написано, если передумать уже не могу. И не хочу.
Окончание истории нелюбви
Задняя кабина тепловоза («Высоко сижу, далеко гляжу»), деревянный дом на окраине незнакомого города; хлопотливая хозяйка («Ну, что ты, девочка, все помочь норовишь: отдыхай! Мне только в радость Даринину просьбу уважить»)... а через неделю прилетел папа и забрал дочь домой.
Развод оформили быстро.
Папа взялся за дело сам: отвёз Ирину к адвокату, потом к нотариусу, где она подписала доверенность, что всем занимается адвокат. При одной мысли о том, чтобы встретиться с Яшкой, её бросало в дрожь.
А потом появилась я.
Мама хотела избавиться от беременности: «Вдруг ребенок унаследует что-то отцовское?", но возмутился дед: «А мы на что? Будем воспитывать, будем любить... В общем, Ирина, и думать не смей!»
Я не знаю семьи счастливей.
Никто в городке не спрашивал меня об отце: то ли ребятам запретили родители, то ли это просто не было никому интересно, но я не чувствовала себя обделённой: у меня были мама, бабуля и дед.
А потом дед ушел в отставку.
Старый друг ещё со времён учёбы в Академии предложил ему место преподавателя в военном училище, где был начальником. Дед собрался посмотреть училище и город и неожиданно взял меня: «Давай-ка, Даришка, проверим: нет ли у тебя аллергии?»
И далась им моя аллергия! Чуть заболею – мама тащит меня к врачу: «Это точно не аллергия?» Привезут в магазин незнакомые фрукты – мне отрежут крохотный кусочек и волнуются: нет ли сыпи? Нет ли отёка?
Аллергии у меня не оказалось, и мы переехали в небольшой городок с красивым уютным названием - словно остров среди моря цветов.
Вы замечали, Михаил Дормидонтович, что хорошее не длится долго?
Я замечала.
Дед никогда не болел, и вдруг – инфаркт. После которого он не оправился.
Через год не стало бабули. Она не проснулась утром: остановилось сердце. Соседка сказала, что так – во сне – умирают святые люди. Бабуля, конечно, не была святой, она и в Бога-то вряд ли верила, по крайней мере, я об этом не знала: она просто не умела жить без своего Алёши, без «Зоенька, не беспокойся: я сам».
Разжала беспомощно руки – и упала в последний свой сон.
Мы с мамой остались одни. Мама работала, я училась... всё, как у всех.
Пока не заболела мама.
Вы знаете, Михаил Дормидонтович, что такое безнадёжность? Я знаю. Это когда самому близкому человеку ставят страшный диагноз, а ты не можешь помочь. И не может никто.
Мы делали всё, что могли.
Второго июня за мамой приехала двоюродная сестра: она была врачом в огромном военном госпитале и договорилась об операции. «Не волнуйтесь, - сказала она, - в нашем госпитале – золотые хирурги».
Они улетели вдвоём: мой отпуск начинался с седьмого, а операцию назначили на двенадцатое.
Шестого июня мама вышла из дома, захлопнула дверь – и поняла, что забыла ключи.
Через дорогу сияла золочеными куполами нарядная высокая церковь. Мама зашла поставить свечу, но вспомнила, что не взяла с собой деньги. Постояла у иконы Божьей Матери, попросила помочь ей поскорее выздороветь и подошла к прилавку со свечками:
- Извините, чтобы подать записку, тоже нужно платить?
- Нужно, - немолодая женщина в чёрном платочке привычно бросила оценивающий взгляд: измождённая, явно небогатая.. – Ладно: пишите имя.
«Ирина» - написала мама и подала записку:
- Спасибо.
Она уже подошла к выходу, но неожиданно обернулась и увидела, как женщина небрежно бросила её записку в мусорный ящик.
Ничего не видя от нахлынувших слёз, мама вышла из церкви, сделала несколько шагов и упала.
Процокали торопливые каблучки, прошлёпали загорелые ноги в ярко-красных вьетнамках, прошаркали мягкие тапочки, простучали военные сапоги...
Мимо.
Люди, что с вами?
Наконец, кто-то остановился.
- Помогите, - прошептала она.
- Пить надо меньше, - незабытый уверенный голос. – Ишь, разлеглась... шпендра ты недобитая!
***
- Недобитая, недобитая... Добитая, - вздохнула мама.
В последний перед операцией вечер она рассказала мне о своей нелюбви:
– Я не сразу решилась, дочка, на разговор о твоём отце, но, наверное, правильно, что решилась: человек должен знать свои корни. Тебе – жить. Любить, заводить семью. Не ошибись, как ошиблась я. Не живи во лжи. Не касайся грязи душой.
***
Михаил Дормидонтович, вот скажите мне честно: вы стали бы мстить?
После похорон я позвонила Дарине Ивановне и спросила, не знает ли она что-нибудь о моём отце.
- Каком отце? – притворно удивилась она. – Ах, тебе мама всё рассказала? Ну... в общем, я знаю немного: лет десять назад он уехал в какой-то уральский город. Процветает, занялся политикой. А зачем он тебе? Отомстить? Девочка, выбрось это из головы: маму уже не вернёшь, а местью только душу иссушишь.
- Что ж, буду жить с иссушённой душой, - ответила я.
Михаил Дормидонтович, я ещё молода, мой жизненный опыт совсем невелик, но уверена: ничто не проходит бесследно. Цепочка не прерывается, и когда-то издалека, с высоты... я не знаю, когда и откуда – но возвращается то, что посеяно, и бьёт так, что пощёчина или плевок кажутся детской шалостью.
Все проблемы в моей семье решал дед: «Я сам» - помню я с детства.
Но его больше нет, а это значит, что настал мой черёд сказать: «Я сама».
http://www.proza.ru/2018/08/09/65