Если не Семён Дежнев, то кто?

         

                Многовековая дискуссия

    Семен Дежнев является, наверное, наиболее  прославленным из всех сибирских служилых людей. Во всяком случае, ему, без сомнения, посвящено наибольшее количество публикаций отечественных и зарубежных историков и писателей-беллетристов.
    Тем не менее, сведения о его походе, нашедшие отражение в истори-ческой и художественной литературе, часто носят неубедительный, спорный характер, вызывающий вот уже в течение почти четырёх столетий неутихаю-щую дискуссию среди исследователей. Речь идет о его первенстве в откры-тии пролива между Азией и Америкой.
 
    В течение столетия после  смерти Дежнева никаких примечательных сведений о его походе не появилось ни в русской, ни в зарубежной печати. О  его походе к Анадырю в обход Чукотки впервые заявил Г.Ф. Миллер,  путешествовавший по Сибири  и обнаруживший в 1736 году в Якутской приказной избе   отписки Дежнева. Это заявление в значительной мере носило гипотетический характер, поскольку сообщение  о самом походе в его отписках были чрезвычайно краткими и не вполне ясными. Тем не менее, академик, дополнив эти сведения своими предположениями, сделал их достоянием общественности, - в  1758 году опубликовал большую статью «Описание морских путешествий по Ледовитому и по Восточному морю, с российской стороны учиненных», в которой нашел отражение и поход Дежнева к Анадырю.

    Плавание Дежнева вокруг Чукотки  долго не признавалось современниками Миллера. Академик Гмелин, который был в то время рядом с Миллером и  помогал ему в архивных поисках, сбежав из России и опубликовав  в 1752 г. в Германии свои дневники, не называет в них даже имени Дежнёва,  пишет об этом так: «;s sind sogs Spuren vorhanden, dass ein Keri mit einem Schifflein, das nicht vis grosser als ein, Schifferkahn gewesen, von Kolyma der Tschuketschoi nc vorbei und bis nach Kaintschatka gekommen ist».

    Читатели, владеющие немецким языком,  должно быть, заметили, что текст  этой фразы основательно изуродован, что, в общем-то,  немудрено при её антикварном характере и бесчисленном множестве переписываний и цитирований.  В издательстве, опубликовавшем книгу «Камчатские экспедиции»,  этой фразе  дали такой перевод: «Даже имеются следы, что какой-то человек на суденышке, которое было немногим больше, чем рыбачье, проехал от Колымы мимо Чукотского носа до Камчатки».

    Как видим, содержание этой фразы не соответствует  сведениям, ос-тавленным Дежневым и его спутниками. И тогда получается так, что даже Гмелин – близкий друг и многолетний спутник Миллера по сибирскому путешествию, не разделял его восторженного мнения о походе Дежнева.

    В конце 30-х годов ХIХ века  в свет вышел капитальный труд  сибирского историка П.А. Словцова «Историческое обозрение Сибири».  По мнению современников после трудов Миллера и Фишера «Историческое обозрение», основанное на архивных данных, являлось наиболее крупным и полным сочинением о Сибири. В этой книге наряду с  отрицательной  характеристикой  Хабарова и результатов  его экспедиции на Амур, не избежала  резкой критики  и  гипотеза Миллера о  походе Семена Дежнева.

    Эта публикация вызвала полемику среди исследователей, продолжавшуюся несколько десятилетий. Её обострение  пришлось на конец XIX столетия, когда в 1879 году шведский полярный исследователь  Норденшельд, впервые проплывший северо-восточным проходом из Атлантического в Тихий океан,   предложил назвать конечный мыс Чукотки  мысом Дежнёва.

    Новый всплеск  публикаций  на дежневскую тему пришелся на конец 40-х годов ХХ столетия. Чтобы в полной мере понять характер компании по прославлению Дежнева, нельзя не остановить внимание читателя на особенностях того времени.
    В эти годы развернулась идеологическая  борьба с так называемым космополитизмом, направленная против части советской интеллигенции, которая  рассматривалась, как  носительница  скептических и прозападных тенденций. Космополитизм,  как отсутствие  привязанности к своему народу и отечеству, стал подвергаться резкой критике со стороны сторонников патриотизма. В такой обстановке любое не патриотичное высказывание относительно русской истории Арктики и Дальнего Востока немедленно вызывало обвинение в пособничестве капиталистам.

    Показательно столкновение на этой почве двух молодых учёных-историков, недавних, можно сказать, сокурсников, - выпускников исторического факультета Ленинградского университета, - Михаила Белова и Бориса Полевого.
Михаил Белов родился в деревне Старое Село Осташковского  уезда Тверской губернии  на берегу озера Селигер, - в самом сердце Центральной России. В 1930-е годы работал на Морском заводе в Кронштадте.В 1941 году окончил исторический факультет Ленинградского университета. 
 

 

    Борис Полевой был личностью несколько иной породы. Он родился в 1918 году   в семье интеллигентов-петроградцев, перебравшихся в Сибирь во время Гражданской войны.   В 1924-1927 гг.  жил с родителями во Владивостоке.  Отец Бориса, - известный российский геолог Петр Игнатьевич Полевой возглавлял в те годы Дальневосточный геологический комитет и был дружен с В.К. Арсеньевым, - автором знаменитой книги о Дерсу Узала. Когда Полевые собрались вернуться в Ленинград, Петр Игнатьевич выхлопотал перед Владивостокским горисполкомом, чтобы его квартира была передана Арсеньеву, где  тот и прожил  последние  годы своей жихзни.

    В 1928 семья П.И. Полевого вернулась в Ленинград, а в  мае 1930 года Пётр Игнатьевич был арестован по так называемому «делу Академии наук», - обвинён в шпионаже и вредительстве. Военный трибунал приговорил его к 10 годам заключения, он был отправлен в Ухтпечлаг и назначен руководителем геологических работ на Воркуте.
    Всё это не могло не отразиться на судьбе Бориса. Тем не менее, он по-ступил на исторический факультет Ленинградского госуниверситета.
    Благодаря открытию месторождения угля в низовье реки Сырьяги, а также в результате хлопот жены и заступничества президента АН СССР А.П. Карпинского, срок  заключения Петра Ивановича Полевого был снижен до 7 лет. Но только лишь освободившись, он был в 1937 г. повторно арестован и осужден. Теперь его  обвинили в приуменьшении запасов угля на Воркуте. П.И. Полевой скончался (согласно справке) в тюремной одиночке в 1938 г. от паралича сердца.
    В 1941 году Борис Полевой закончил учебу в университете и  был зачислен в аспирантуру.  Но началась война.    

                *

    Михаил Белов, конечно же, неплохо знал Бориса, - ведь они были близки по возрасту, учились на одном факультете и в одно время. Оба  воевали. Михаил  сражался в рядах добровольцев Народного ополчения на Ленинградском фронте, Борис – на Северном Кавказе.
    После окончания войны Белов вернулся в  Ленинградский университет, где в 1947 году окончил аспирантуру и в том же году, защитив диссертацию, получил степень кандидата исторических наук. Это был образцовый патриот-ученый советской школы с рабоче-крестьянскими корнями, не зараженный «вирусом космополитизма». В 1947 году в тридцатилетнем возрасте он уже был заведующим отделом  в Арктическом и Антарктическом научно-исследовательском институте. В 1948 году издательством  Главсевморпути была опубликована его первая крупная работа, - книга «Семён Дежнёв», впоследствии  еще дважды переизданная.

    Борис Полевой после войны недолгое время проживал в Свердловске,  где преподавал  на историческом факультете Уральского госуниверситета. В 1946 году  вернулся в Ленинград, был восстановлен в аспирантуре и стал преподавать в Ленинградском государственном университете. Но в 1949 в ходе развернувшейся  кампании по борьбе с «космополитизмом» был уволен с работы и вынужден был искать её  в других регионах страны.

    Что послужило причиной его увольнения и длительной задержки с защитой диссертации не вполне ясно, но есть все основания считать, что она состояла в его упорном критическом отношении к провозглашенному официальной наукой первенству Семена Дежнева в открытии Берингова пролива.
   
    Позиция Бориса Полевого  была, по всей вероятности, основана на  рассказах   его отца. Дело в том, что в 1913 году Пётр Игнатьевич Полевой провёл геологическое обследование бассейна Анадыря — огромного (около 200 тыс. кв. км) региона на северо-востоке Азии. По заключению специальной комиссии, «страна эта принадлежит к числу наименее изученных на  земном шаре». В экспедиции кроме него приняли участие военный топограф капитан Н. Июдин и студент Горного института В. Игнатьев.

    Ранней весной 1913 года на собачьих упряжках по разным маршрутам они начали изучение этих неведомых земель. Прошли почти 4300 км, впервые осуществили съемку Анадыря (1150 км); проследили крупные притоки реки — Белая, Танюрер, Майн, и реку Великую. В итоге была оконтурена Анадырская низменность, обследованы по всей длине Парапольско-Вельская низменность, хребет Пэкульней (ок. 300 км) и Рарыткин (200 км). В истоках Анадыря, Белой и Малого Анюя выявлено «плато с низкими сглаженными горами» (Анадырское плоскогорье). Далеко на юге, в истоках Майна, Великой и рек, впадающих в Берингово море, была обнаружена горная группа (как теперь ясно, наиболее высокая часть Корякского нагорья). «Попутно» были открыты небольшие хребты и кряжи, в том числе Золотой, Ушканий и Русские горы. Ну, и само-собой, в ходе этого путешествия его участники с особым вниманием воспринимали  любую информацию о своих предшественниках, - русских людях, прошедших в разное время по этим землям, - сохранившуюся ли документацию, устные ли сказания стариков.

    По окончании экспедиции П.И. Полевой со своей семьёй через Аляску на пароходе прибыл в США, откуда вернулся в Петербург, совершив, таким образом, кругосветное путешествие. В Ленинград семья Полевых вернулась в 1928 году. Борису в это время было 10 лет.

    Нет сомнений в том, что он не один раз  в кругу семьи и при беседах отца с коллегами-геологами слышал его рассказы о том, что он узнал во время путешествия в районе Анадыря, в том числе и о походе Дежнева. Именно  эти рассказы   убедили Бориса в том, что Дежнев не проплывал проливом, а перешёл к Анадырю посуху. Могло ли быть что-либо более убедительное, чем мнение  отца,  слышавшего мнения на этот счёт аборигенов Чукотки. А о том, что отец был для Бориса эталоном профессионализма и образцом для подражания,  говорит вся его последующая жизнь.

    Критическое отношение к провозглашенному официальной наукой первенству Семена Дежнева в открытии Берингова пролива Борис Петрович  сохранял долгие годы. Во всяком случае, даже четверть века спустя, именно за это его резко критиковал М.И. Белов в третьем издании своей книги о Дежневе, опубликованной в 1973 году.

    «Б.П. Полевой, - писал он в предисловии, -  … пытается  сформулировать свой особый подход к документам Дежнева…. О плавании Дежнева в проливе в статьях Б.П. Полевого нет ни строчки…, в весьма пространных его статьях  не нашлось места для критики  Дж. Барни, П.А. Словцова,  Фр. Голдера, решительно не признававших за Дежневым права на открытие пролива,  считавших, что ему не удалось обогнуть на судах Чукотский полуостров, и поэтому он перешел его по суше где-нибудь в районе залива Креста.
    Сухопутный вариант похода Дежнева, хотя прямо о нем не говорится, напрашивается при чтении статей Б.П. Полевого …. Рассмотрение статей Б.П. Полевого, - делает заключение М. Белов, - убеждает в том, что его неоднократные выступления в печати являются продолжением начатого еще в XVIII веке спора о значении похода Дежнева в географии и мореплавании, при этом  высказанная им точка зрения скорее сближается с теми, кто не был на стороне Дежнева и не признавал его права на открытие пролива».
 
    По существу  М.И.Белов  обвинял Б.П. Полевого в отсутствии патриотизма. А дело здесь было вовсе не в этом,  а в его стремлении к исторической правде и справедливости. Это в полной мере было продемонстрировано трудами Бориса Полевого в последовавшие за этим годы.

                *               


    Борису Петровичу дорого обошлось его упорство, занятая им позиция. Несмотря на плодотворную исследовательскую работу, кандидатскую диссертацию он смог защитить лишь в 1970 году, да и то по теме, никак не связанной с походом Дежнева, - «Сахалин в истории России». М.И. Белов к тому времени уже  в течение 12 лет  был доктором исторических наук.

    При всей непримиримости соперников в споре о походе Дежневе, оба они стали всемирно известными учеными, Полевой, - одним из крупнейших исследователей истории Дальнего Востока, Белов – общепризнанным лидером в изучении истории освоения Арктики.
    Но, видимо, как говорят на Руси, - «укатали Сивку крутые горки». В своей докторской диссертации Борис Петрович писал: «Широкой известностью в Сибири XIX века пользовались труды П.А. Словцова  и В.К. Андриевича. К сожалению,  эти работы являются поверхностными компиляциями с довольно грубыми ошибками. Достаточно вспомнить странную попытку П.А. Словцова взять под сомнение историческое плавание С. Дежнева и бросить тень на ценные труды  Г.Ф. Миллера по истории Сибири».

    Было ли это отступлением от своей позиции, или только лишь дипло-матическим приемом, защитившим его от новых нападок, - об этом судить читателю. Докторскую диссертацию Б.П. Полевой защитил лишь в 1985 году, уже после смерти своего оппонента.


             Иван Рубец – новый герой сибирской истории

    В начале 60-х годов минувшего века Борис Петрович  обнаружил в архивах материалы о морском походе  на Камчатку  Ивана Рубца. В июле 1661 года, то есть через двенадцать лет после похода Дежнева,  якутский казачий десятник Иван Меркурьев сын по прозвищу Рубец прошел морем на двух кочах  на Анадырь, где он должен был сменить на посту приказного человека первооткрывателя Байкала Курбата Иванова. Сведения об этом походе Борис Петрович представил отечественному читателю в своей книге «Новое об открытии Камчатки», изданной в 1997 году, - за пять лет до его кончины. 
   
    Эти сведения, стали достоянием узкого круга специалистов-историков, кото-рые теперь считают, что   Рубца с полным основанием необходимо считать первооткрывателем 1100 километров побережья Берингова пролива и Камчатского полуострова и наряду с Курбатом Ивановым — беринговоморской полосы Северо-Восточной Азии на протяжении около 1800 километров.

    Рядовые же отечественные читатели, в том числе и любители русской истории в большинстве своём по-прежнему  первооткрывателем пролива, названного именем Беринга, считают Семёна Дежнева, а об Иване Рубце не знают практически ничего.
    Предлагаю читателю вместе со мной пройтись по тёмным закоулкам истории, и познакомиться со всем тем, что мне удалось разыскать об этом человеке.

                *

    Пока Ерастов с вернувшимся с Анадыря Дежневым ездили в Москву, в Якутске шла подготовка новой экспедиции  под водительством казачьего десятника Ивана Меркурьева сына Бакшеева, больше известного  под прозвищем Рубец, который должен был сменить на Анадыре Курбата Иванова. 

    Иван Рубец был представителем нового поколения русских служилых людей, - коренным сибиряком. Он родился в Тобольске примерно в 1620 году, 20 лет прослужил  рядовым казаком, многократно бывал в эти годы  в дальних походах. Из  поездки 1654 года в Якутск  не смог вернуться из-за болезни глаз.   Когда его здоровье улучшилось,  стало очевидным, что  "за скудостью" он уже не сможет скоро вернуться на  родину и обратился к якутскому воеводе с челобитной, в которой  просил поверстать его в десятники Ленского острога "на убылое место" погибшего на Амуре десятника Т. Чечигина.  Воевода Лодыженский согласился зачислить Рубца лишь в рядовые казаки Якутского острога.

    Два года Иван Бакшеев прослужил в Удском крае на реке Тугур. При возвращении в расположение своего отряда в 1657 году получил тяжелое ранение в грудь. Видимо, это и послужило причиной закрепившегося за ним прозвища Рубец. После выздоровления в 1659 году он был послан на Индигирку в Зашиверский острожек;  на реке Хрома  собрал большой ясак. В 1661 году Рубца, наконец,  поверстали в десятники и приняли решение  отправить его  в Анадырский острог на смену Курбату Иванову.
 
    Б.П. Полевому удалось разыскать в архивах  черновик подготовленной для  него   наказной памяти. Из него следует, что Рубец первоначально должен был  пройти морем только до Алазеи, оттуда посуху  в  Средне-Колымский острожек,  и уже потом отправиться с колымского Анюя через волок на Анадырь.
    Информация, присланная в Якутск Курбатом Ивановым об оскудении моржовой корги, открытой Дежневым, и неудаче в поисках новых моржовых лежбищ  не могла не обеспокоить якутского воеводу. Вместе с тем присланный Курбатом чертеж Чукотского носа с описанием пролива и «Большой землицы»  за ним (Аляски) вселили в воеводу надежду, что на добротных кочах ленской постройки к Анадырю можно будет пройти и морем.
 
    Вводную часть наказной памяти изменили, Рубцу было поручено идти морским путем от Лены до того  места, где за Анадырской губой на корге велся промысел моржовой кости. При этом использовать на корге служилых людей, «которые ныне с ним посланы и которых примет на усть Анадыря реки». Наказная память строго предупреждала, чтобы «ему, Ивашку с товарищи, пловучи вниз Леною и морем до Индигирки, и до Алазейки, и до Ковымы, и до Анадыря рек, в дороге беглых и безпроезжих никого служилых и торговых, и промышеленных людей на суды к себе отнюдь не принимать и на Анадырь не свозить».

    Необходимость отправки Ивана Рубца морем определялась тем, что, как показал опыт Курбата Иванова,  для успешного поиска новых моржовых лежбищ и промысла моржовой кости в районе «Заносья» необходимо было иметь более надежный морской коч ленской  постройки.  Кроме того, на Анадырскую коргу  надо было доставить немалые грузы, которые   трудно было перевезти через волок посуху, да  они и нужны были в первую очередь  на самой корге.

    О том, что именно было выдано Ивану Рубцу, и что он должен был доставить на Анадырь, дают представление  записи в «Книге расходной судов и судовых припасов за 169 (1661) год»: «Июня в 6 день посланы великого государя на службу за море на Анадырь реку десятник казачей Ивашко Рубец, а с ним послано якутцких служилых людей 6 человек. И тем служилым людям дан коч, мерою 8 сажен (более 17 метров), да судовых снастей 2 дрога, да завозу мерою 30 сажен, да ног и возжей, и скутов, и роки, и подзору 120 сажен, завозу 50 сажен, на обшиваны к парусу 48 сажен, бечевы, лотка шестерик, шейм 23 сажени, да из бечевины на возжи 40 сажен, якорь весом полтора пуда, якорь же весом полтретья пуда, 2 сверла, тесла, 2 напарьи, долото, пешня, да для звериного промыслу 30 спиц железных моржовых, да 11 гривенок прядена на шитье к парусу и на починку к сетям, да для кости рыбья зубу безмен пудовой, гиря медная...».

    Из другого архивного документа следует, что Ивану Рубцу дополнительно были даны в значительном количестве олово, куяки, 10 якутских палем, 150 сажен сетей, большой тяжелый котел и др.В росписи судовых запасов в Якутске в 1662 г. появилась запись о том, что Иван Бакшеев Рубец был в 169 году «отпущен за Нос на коче с служилыми людьми». Именно с этого времени в отписках и челобитных казаков  появилось новое слово - «заносье».

    В пути у Рубца возникли немалые трудности. В низовьях Лены у Нижних Столбов  его коч  был прижат к берегу и разбит, часть груза погибла. Однако  несчастье не остановило Рубца. Он пересел на шедший вместе с его судном коч казака Ивана Хворова, который был отправлен на службу на приток Колымы — Омолон. До конца навигации они смогли дойти только до устья Яны. В Нижне-Янском зимовье они провели зиму 1661—1662 гг.

    Иван Хворой на коче шел морем  только до Колымы. В Нижне-Колымском зимовье он должен был  пересесть для дальнейшего плавания на дощаник. Иван же Рубец в соответствии с данной ему инструкцией продолжил свой путь  на Анадырь морем на освободившемся коче.
 
    По специальному распоряжению якутского воеводы  Рубец и следовавший с ним  целовальник Федор Лаптев  в Нижне-Колымском зимовье дополнительно получили карбас «для анадырской заносной службы».
    Иван Рубец, следуя наказной памяти,  беглых и безпроезжих служилых, торговых, и промышелнных людей на судно к себе не принимал, и на Анадырь не свозил, но когда с ним увязался второй коч с торговыми и промышленными людьми, он не противился, - двумя судами идти морем было надежнее.

    О самом плавании Ивана Рубца вокруг Чукотского полуострова никаких сведений в архивах не обнаружено (хотя есть информация, что такие записи существовали), но в коллективной челобитной 48 анадырцев от 30 июля 173 (1665) года говорится о том, что Рубец «в прошлом де 170 (1662-м) году пришел для промыслу кости моржового зуба на Анадырскую коргу двумя кочами со служилыми, торговыми и охочьими людьми». То есть  он до Анадырской корги дошел, причем дошел  довольно быстро, - за полтора месяца, что говорит о благоприятной в том году ледовой обстановке у Чукотского побережья  и хороших погодных условиях.

    На Анадырской корге Ивана Рубца ожидало полное разочарование: ни заморной кости, ни моржей, несмотря на наличие специальных спиц для их убоя, он осенью 1662 г. так и не смог добыть. Причина была одна — сказались последствия хищнического промысла предшествующих лет. Еще в 1661 г. предшественник Ивана Рубца - Курбат Иванов жаловался: « … зверь морж стал напуган, выйти из моря на берег и летчи не смеет». Так было и летом 1662 г.: «...зверь в море отпятился»,  -  жаловались анадырцы.

    Рубец не захотел идти в Анадырский острог с пустыми руками. Располагая  богатым «заводом» для моржового промысла, он был намерен найти  новые моржовые лежбища. Б. П. Полевой пишет, что на Анадырской корге он  встретился с промышленными людьми, которые бывали на Пенжине и Охотском море и слышали о существовании моржовых лежбищ на восточном берегу Камчатки. Это  промышленный человек Сава Анисимов Сероглаз (он же - Шароглаз), который ранее действовал на юге вместе с беглым колымским казаком Леонтием Федотовым; беглый красноярский казак, ставший промышленным человеком Пронька  Федоров Травник (или Травин), который ранее имел дело с Иваном Камчатым.

    Рубец знал,  что еще в июле 1661 г. якутские власти объявили розыск Ивашка Камчатова, Макейка Игнатьева, да промышленных людей Проньку Федорова Травина и Алешку Яковлева Усольца и дали наказ при поимке «выслать в Якутцкий острог с приставы служилых людей ». 
    Рубец  арестовал на корге Проньку Травина, даже  «сажал его в колоду», но  затем освободил  и использовал  в качестве вожа-проводника при плавании на юг. В плавании Рубца на Камчатку принял участие Савва Шароглаз и  Фома Семенов Пермяк, - участник дежневского похода, тоже оказавшийся в это время на корге. От них Рубец  услышал  о пушных богатствах южных районов. 

    Плавание Ивана Рубца на Камчатку – особая тема, выходящая за рамки настоящего повествования. Скажу лишь, что он зимовал в верховьях реки Камчатки, собрал немало «мягкой рухляди» с местных жителей. Причем собирал весьма оригинальным образом. Из показаний его спутников он во время сбора  ходил по юртам с барабаном. Неясно, с какой целью он это делал и кого из себя изображал, - не всесильного ли шамана? Но действительно собрал пушнину в немалом количестве. К сожалению, его камчатские ясачные книги до нас не  дошли, со слов Рубца они «утопли» на море при обратном его плавании  с Колымы.
 
                *

    О  морском походе Ивана Рубца сохранились сообщения ряда авторов XVII и XVIII веков, а также надписи на четырех картах 1726–1730 годов. Это  было первое, документально подтвержденное и никем не оспариваемое  прохождение  через Берингов пролив.  Иван Рубец и шедшие с ним на двух кочах служилые, торговые и промышленные люди были первыми русскими людьми, преодолевшими этот трудный путь, открывшими пролив и проплывшими этим проливом из Северного ледовитого в Тихий океан.  Соучастниками  этого открытия, без сомнения, следует считать и Михаила Стадухина с Юшкой Селиверстовым, и Курбата Иванова с Фомой Семеновым Пермяком,  ходившую с ними в морской поход вдоль побережья Чукотки безвестную женщину-якутку, вдову Федота Алексеева, - первую, известную нам, женщину – арктическую мореплавательницу.

    В.Н. Бурлак в книге «Русская Америка» писал, что в  конце 70-х годов прошлого века он встретился в Бостоне с русскими людьми  белоэмигрантской волны. Двое из них, - Александр Николаев и Иван Позыков увлекались историей Русской Америки. Выйдя на пенсию, и тот и другой побывали на тихоокеанском побережье – от бывшего форта Росс до Аляски. Они были убеждены, что Михаил Стадухин, а не Семен Дежнев первым доказал своим путешествием существование пролива между Азией и Америкой.Он увидел оба океана и пролив между ними с одной из горных вершин Чукотки. При этом историки-любители основывались на свидетельствах мореплавателя и землепроходца Ивана Рубца. Его записки они, якобы, видели у какого-то калифорнийского антиквара еще перед  Второй мировой войной.

    В принципе это возможно и в этом  нет ничего удивительного. Иностранцы, наведываясь в Московию, не только записывали со слов осведомленных людей рассказы о странствиях русских мореплавателей и землепроходцев, но и покупали и даже воровали подобные документы и карты экспедиций. По мнению Николаева и Позыкова  записи Ивана Рубца именно таким  путем могли оказаться за границей, а потом попасть в руки калифорнийского коллекционера. Во многих европейских странах и сегодня хранятся раритеты и документы, связанные с путешествиями русских людей к берегам Америки. Действительно ли существовали записи Ивана Рубца?  Об этом, к сожалению, нет никаких документальных свидетельств.

    Повествуя об Иване Рубце,  хотелось бы подобно авторам, писавшим о «подвиге Семена Дежнева»,  представить его читателю таким же «рыцарем без страха и упрека», с незапятнанной репутацией героя-первооткрывателя. Однако сохранившиеся документы характеризуют его далеко не так однозначно. Он, без сомнения был смелым и отважным человеком, обладавшим кроме того ещё и способностью творческого (то есть не стандартного) подхода к решению стоявших перед ним проблем. Вместе с тем сохранившиеся доку-менты характеризуют его, как человека если и не алчного, то, во всяком случае, весьма озабоченного собственным прибытком, которому не давала покоя слава сумевшего обогатиться в походах Елисея Бузы. Не уступавшим своих интересов, готовым сражаться за них любым способом. Нельзя не сказать и о том, что он был «везунчиком», - фартовым человеком, которому сопутствовала удача в житейском смысле этого слова.

    Он сумел пройти вокруг «необходимого носа», удачно сплавал на Камчатку, дважды побывал в «разбоях» (морских крушениях судов), но живым и здоровым вернулся в Якутский острог. Судя по всему, еще и с хорошим прибытком. Сумел оправдаться перед воеводой и удостоится чести сопровождать в Москву государеву казну.

                *

    Встреча Ивана Рубца с приказным человеком Анадырского острога Курбатом Ивановым вряд ли была радостной и добросердечной. Курбат, с нетерпением ожидавший смены, знал, что кочи Рубца побывали у корги, после  чего и кочи и сам сменщик неведомо куда исчезли на целый год. Судя по всему, во время встречи между Курбатом и Иваном Рубцом произошел острый конфликт. Масла в огонь добавили рассказы казаков, прибывших вместе с Рубцом. Они, говорили о множестве личной пушнины, собранной им на Камчатке, жаловались на необузданность его характера, упрекали Ивана Рубца в том, что он во время дальнего похода «с двумя бабами… всегда был… в беззаконстве и в потехе,  а  со  служилыми и торговыми и с охочьими и с промышленными людьми не в совете о бабах».  Особо  осуждали его за нелепую потерю двух хороших кочей, на которых он плавал в 1662—1663 гг.

    В коллективной челобитной от 30 июля 1665 г. анадырцы, перечисляя "озорнячества" Рубца, с горечью писали:  "как шел с моря с корги и,  пришед в осень во 171 году, кочи покинул, недошед до Анадырского острогу верст 10 и больши, а все в невсоветице своей,  … неясачные люди коряки те кочи сожгли и под острогом три человека убили...".
    До острога участники плавания дошли на карбасах. Кочи, видимо, были «покинуты»   из-за малой воды, а об их охране Рубец легкомысленно не позаботился.

    Какие-то проблемы возникли и с передачей  острога со всем его хозяйством. Исследователи пишут, что Рубец, видимо, воспротивился в принятии острога «под роспись»,  Курбат же, желая скорее попасть на Колыму,  вскоре покинул Анадырский острог, так и не сдав его  Ивану  Рубцу по всей форме.
    Оставшись  приказным человеком на Анадыре,  Рубец   повел себя  странным образом. После ухода Курбата он и сам решил уйти  на Колыму через анюйский волок. Самовольно под нажимом сдал острог казаку Даниилу Филиппову, который  служил еще с Семеном Дежневым. Анадырцы с гневом писали: «Он де Ивашко, наплутав и... не дождався в свое место перемены, з государевы службы збежал, покиня Анадырский острог и великого государя аманатов и казну...».
 
    В пути «на камне на Анадырском хрепту» Рубец   решил вернуться  на Анадырь. Полагали, что он «убоялся» наказания за самовольное оставление своего места службы на Анадыре. Сам же Рубец  утверждал, что ходил в сторону колымского Анюя  только для сбора ясака с  чувайцев.

    Трудно дать объяснение поступкам Ивана Рубца. Его в то время больше всего волновала проблема сохранения  добра, которым он разжился на Камчатке. И он, видимо,  осмотрительно укрыл своё добро где-то в схроне за Анюйским хребтом.
С конца апреля 1664 г.  Рубец снова стал правителем Анадырского острога и больше  не покидал Анадырь вплоть до 1666 г., когда его сменил новый приказной человек. Он занялся  перестройкой острога. Было построено новое зимовье с амбаром,  вокруг  построек  возведен новый тын.   Летом 1665 г.  анадырцам удалось вновь побывать на  моржовой корге, но добыча оказалась скромной.

    Рубец предпочитал лишний раз не напоминать о своем походе к реке Камчатке. Дело в том, что выданная ему в Якутске наказная память запрещала ему ходить на «дальние реки». Он имел право собирать ясак лишь «поблиску» от Анадыря,   Но, как говориться, шила в мешке не утаишь, об этом знали все люди Анадырского острога и  уже  в 1664 году  сведения о самовольном походе Рубца дошли до Якутска.  Посланному в 1665 г. на Анадырь новому приказному человеку Катасанову якутский воевода И. Ф. Кутузов-Голенищев повелел «сыскать про приказного человека Ивана Рубца» и его походе.

    Организовать новый поход на коргу  в 1666 г. Рубец  не успел, - в начале июня  в  острог прибыл новый приказной человек, - сын боярский Никита Катасанов. Для Рубца  наступили черные дни. Официально он объявил, что за годы своей службы в Прианадырье и южных землях он собрал различного добра на 1050 рублей. По тем временам это была немалая сумма, но Катасанов  считал, что истинный доход Ивана Рубца, особенно во время его  похода на Камчатку был значительно выше.

    Отношения анадырцев с Иваном Рубцом в 1663—1664 гг. были крайне напряженными. Конфликт произошел и с теми, кто ходил с ним на Камчатку, - видимо, что-то не поделили.  Катасонов писал в Якутск: «Савка Шароглаз, ведомый вор, Ивашку Рубца хотел копьем проколоть в ясашном зимовье,  люди  ево, Савку, схватали и не дали Ивашка  сколоть». Зная, что анадырцы  недовольны  поведением Рубца, Катасанов привлёк Юрия Селиверстова, Савву Шароглаза, Платона Иванова к выяснению всех обстоятельств его похода на Камчатку. За попытку скрыть свои истинные доходы он был арестован и подвергся избиениям.
   
                *
               
    Но не так прост был Иван Рубец, чтобы поступиться своим интересом. Он сумел-таки вывезти с Колымы  мягкую рухлядь, которой разжился на Камчатке. Разумеется, он не писал об этом в своих отписках, - такие вещи не разглашаются.  Обращает на себя внимание тот факт, что морем он добрался лишь до Яны, далее идти морем не рискнул, - пошел с такими же осмотрительными попутчиками сушей через верховья Яны и Куларский хребет.  Тем самым миновал и опасный отрезок морского пути до устья Лены, и таможенную заставу в Жиганах.

    В составленном Михаилом Беловым сборнике якутских архивных документов,  обращают на себя внимание пять отписок.  Все они  написаны на Яне разными людьми в одно время (с 5 по 8 октября 1668 года), но  все  поданы в якутскую приказную избу Иваном Рубцом. К слову сказать, отписки составлены в одном стиле, что наводит на мысль, что они написаны одним человеком, и под ними нет, как это было  принято, завершающей фразы: «По велению (называется  фамилия или прозвище неграмотного человека, диктовавшего текст)  такой-то (доверенное лицо) руку приложил», и росписи. Лишь на обратной стороне помета якутского дьяка: «177 году, декабря в 7 день подал отписку служилой человек Ивашка Рубец, и  решение: «…  вклеить в столп», то есть, по сути дела – в архив.

    Содержание этих отписок рисует картину  трагедии, произошедшей осенью 1668  года на побережье Студеного моря. Первым еще в августе в этом районе потерпел катастрофу коч сына боярского Родиона Кобелева, который шел с 13-ю казаками в Заносье на смену анадырского приказного человека Никиты Катасанова.
    Радион писал в отписке, переданной  с Иваном Рубцом: «августа в 26 день, судом божиим коч на море против Бузина острова о лед розбило и отнесло со льдом в море со всем запасом и з заводом. А сами мы насилу вышли на лед все и со льду попали на землю душою и телом. Осеновали мы на Яне в ясачном зимовье... А которые торговые люди отпущены из Якутцкого острогу на Колыму с хлебными запасы, пришли оне зимовать на усть Яны в ясачное зимовье. И служилые люди, которые посланы за Нос со мною, Родькою, били челом великому государю, а мне, Родьке, подали за руками челобитную, что у тех у торговых и у промышленых людей …  хлебных запасов по три пуда на человека, чем бы поднятца великого государя на службу за Нос. И я, Родька, …  у тех промышленых людей взял запасу по три пуда на человека. … И пошел я, Родька, с ними, служилыми людьми, с Яны реки за Нос через гору на нартах».
Это случилось 8 октября. Отряд Кобелева ушел из Янского зимовья, оставив бедствующих казаков на произвол судьбы.

    Служилый человек Семен Сорокоумов в своей отписке, тоже доставленной в Якутск Иваном Рубцом, писал, что, возвращаясь с государевой казной на Лену, «все лето бились во льдах, дошли  до «Усково Шару». Там  их  «встретили ветры противные и льды, и по великой нужде … воротились назад на Янгу …  льдами  кочи протерло и проломало …, едва дошли до янсково Нижнего зимовья».
Надеялись, что  в зимовье есть русские люди, которые помогут, не дадут пропасть. Но этого не произошло, обстановка, видимо, была уже такой, когда стал действовать  жестокий волчий закон выживания. Семен с горечью писал: «пришли на Янгу в ясачное зимовье преж нас сын боярской Родион Кобелев …, да служилые люди Иван Симанов с товарищи, да таможенной целовальник Никита Ворыпаев. … мы пришли от моря зело нужны и голодны и холодны. А тот служилой человек Иван Симанов с товарищи ясачное зимовье и лутчие амбары с сеньми  занял под свои животы. А меня, Семейку, с товарищи в ясачное зимовье не пустил,  и с великою бранью отказал. Да оне же служилые люди, Иван с товарищи, своим самовластьем под казну великого государя соболиную амбаров не дали. Я, Семейка, с товарищи … взяли под казну  амбаришко худое, потому что новых амбаров ставить нечем, близко ясачного зимовья нет лесов, а сами мы безкормны, безхлебны и нужны. А нынеча мы, Семейка, по осени с великого государя соболиного казною итти в Якуцкой острог не посмели, потому что в иноземцах шатость большая и вестей никаких нет, хто на Янге служилых людей побил. Сами мы, Семейка с товарищи, кормом всяким нужны и бедны, и с отписками мне, Семейке, служилых людей послать нынеча неково - всего со мною четыре человека, да и те безкормны и безплатны, наги и босы, … послан с сею отпискою служилой человек десятник казачей Ивашко Меркурьев Рубец».

    Семен пишет лишь об отписке, ничего не говорит о находившейся с ним государевой казне. Вместе с тем содержание отписки говорит о том, что он сам и его «четыре человека» находятся на грани истощения и гибели. Послал ли он с Ивашкой Меркурьевым и  государеву казну? Неизвестно.

    Нечто подобное произошло и с людьми якутского казака Ивана  Хворого, отписку которого тоже доставил в Якутск Иван Рубец.  Он писал: «собрано у меня … с чюванских мужиков девятнатцать соболей в козках с пупки и с хвосты, да десять соболей в опольники в пластинах с хвосты. Да я ж собрал на Омолоне реке с промышленых людей пять сороков дватцать два соболи и с пупки и с хвосты (то есть всего - 6 сороков 11 соболей). И с тою великого государя казною замороз взял на Янге реке в Нижном ясачном зимовье. С тою … казною итти через гору в Якуцкой острог …  не смею, потому что  безлюден, со мною не единово служилого человека нет. А подвод у ясачных якутов без указу имать не смеем».

    Четвертая отписка написана от имени казака Ивана Перфирьева. В ней он пишет, что  шел кочем с Колымы, к нему присоединился на Алазее посланный с государевой казной  казак Ефрем Моисеев.  Коч Перфирьева «у Бузина острова льдом к земле с моря притянуло, … зимуем … с соболиною казною на Яне в Нижнем ясачном зимовье».  (Перфирьев вез с собой меховую казну с трех зимовий, - 846 соболей). Отписка завершается словами: «с казною в Якутцкой острог итти не на чем, а со мною идут … служилых людей два человека: Тренька Аллаев да Митька Шабаков».

    Иван Рубец решился идти в Якутск сушей, - через хребты. Об этом сви-детельствует отписка его спутника, - казака Ефрема Моисеева, который  писал якутскому воеводе князю Барятинскому: «шел я, Ефремка, с тою казною с Алазейки реки на коче у торгового человека у Ивана Записина, и тот коч судом божьим, не дошед Яны реки, в лед задавило. И дошел я, Ефремка, с казною до усть Яны реки на государеве коче с Сорокоумовым. И иду яз, Ефремка, с тою великого государя с казною с Яны реки через гору, потому, что на государеве коче итти нельзя, тот коч весь розен (разбит, поврежден)…».

    Что случилось в пути с Ефремом, дошел ли он до Якутска – неизвестно,  под отпиской помета якутского дьяка: «177 году, декабря в 7 день, подал отписку служилой человек Ивашка Рубец».

    Во всей этой истории, в том числе с отписками много загадочного и не-определенного. Кто писал эти отписки? Кто пошел с Иваном Рубцом «через гору» кроме Ефрема Моисеева? Была ли с ними казна Ивана Перфирьева, Ивана Хворова и Семена Сорокоумова? Какая необходимость была писать Ефрему Моисееву отписку якутскому воеводе, если он сам мог все рассказать по прибытии в острог? Что с ним случилось, почему не сам он, а Иван Рубец  подал эту отписку в приказную избу?

    Все эти вопросы приобретают особую актуальность в свете того, что  Иван Рубец и на Камчатке и на Анадыре и своим возвращением в Якутск, минуя таможню, проявил  явное стремление основательно разжиться в этом походе. К слову сказать, отписки, о которых шла речь, могли быть написаны или писцом Василием Епишевым из отряда Кобелева, или самим Иваном Рубцом. Вряд ли среди двух десятков человек, оказавшихся на Яне, были еще грамотные люди. Об этом говорит уже тот факт, что отписки не заверены подписями.

    Если отписки были написаны Рубцом, что могло помешать  ему не упоминать в них о казне, которую ему поручили доставить в Якутск? Припрятать  её перед появлением в Якутске для него не представляло труда, тем более  что он уже имел такой опыт на Анадыре. Впрочем, это всего лишь предположения, никаких письменных свидетельств на этот счет в якутских архивах не обнаружено, как и о том, что случилось с его спутниками по переходу через хребты.

    Не лишним будет сказать, что Иван Рубец появился в Якутске, когда там еще не закончились страсти, вызванные выступлением казаков с обвинениями против детей боярских. Иван оценил благоприятность обстановки и немедля выступил перед воеводой со своими претензиями.

    О настойчивом  отстаивании  им «своего интереса» свидетельствует  документ, обнаруженный в судебных делах Якутска: «Царю государю великому князю Алексею Михайловичу всеа великия и малыя и белыя Росии самодержцу бьет челом холоп твой Якутцкого острогу казачей десятничишко Ивашко Меркурьев. Был я, холоп твой, на твоей, великого государя, службе за Носом, и вверх реки Камчатки на погроме взял я, холоп твой, коряцкого малого, и привез с собою в Якутцкой. Милосердный государь царь великий князь и белыя Росии самодержец, пожалуй меня, холопа своего, вели, государь, того малого записать. Царь государь, смилуйся, пожалуй».

    Из приложенных к этой челобитной бумаг видно, что 17 декабря 1668 г. якутский воевода И. П. Борятинский вызвал к себе в воеводскую избу Ивана Меркурьева Рубца вместе с этим «коряцким малым». «И того же дни, - гласит документ, - перед окольничим и воеводою Иваном Петровичем Борятинским да перед дьяком Степаном Елчуковым, малой, которого Ивашко Рубец привел в приказ, к записке допрашиван, где он взят и в котором году и хто именно его взял, и какого роду и как его зовут, и неясашного ли отца сын. И малой в допросе сказал: коряцкого роду неясашного отца сын, а взял де его Ивашко Рубец на погроме с казаками на реке Камчатке, а как ево по-коряцки зовут, того сказал не помнит, и пока де по сее время он не крещен, а назвал его Ивашко Рубец русским именем Петрушкою и потому де его и ныне тем именем называют. А скольких лет взят на погроме, того сказать не помнит».
    Тут же даны краткие сведения о внешности взятого на реке Камчатке «коряка Петрушки»:  «малый круглолиц, плоский нос, двух зубов верхних нет, волосом рус, ростом невелик».

    Далее следуют помета: «В 177 году, декабря в 19 день, тот малой коряцкого роду Петрушка ему, Ивашку, из съезжей избы отдан». И последняя запись, хотя и корявая, но свидетельствующая о грамотности Ивана: «По сей отписке я, Ивашко Рубец, малого Петрушку взял, и руку приложил».

    Князь Борятинский, с трудом погасивший назревавший бунт якутских казаков, как видим, удовлетворил требование Рубца, и не был склонен вести какое-либо расследование по делу с привезенными им отписками служилых людей с Яны, принял решение: «вклеить в столп».   

    В 1671 году, когда вернулся в Якутск Катасанов, Рубец  возбудил против него судебное дело, которое продолжалось больше года. В подробной архивной описи Якутского острога  упомянут «Столп, в нем дело 180 (1671 — 1672) года казака Ивашка Рубца в грабеже животов ево в Онадырском острожке прикащиком сыном боярским Никитой Катасановым ... В нем двести сорок ставов», т. е. листов. Сохранилась  челобитная, в которой Рубец подробно описал, какую расправу над ним учинил Катасанов.

    «Объявил я, - писал он, - живота своего пятьдесят кости рыбья моржового зуба, да две шубы собольи, да одна лисья новое, да опольник доброй. …  Катасанов принял, «ничего не сказал. … И после день другой спустя,  удумал своими советниками и стал меня, холопа, в муку и в колоде лупить и батоги бить, и палкою своею рукой, и тот живот у меня вымучил».  После чего  Катасанов Рубца «выпустил из смык, из колоды и я, холоп, вышел из смыку, из колоды и являл во всем миру, таможенному целовальнику Федору Иванову сыну Лаптеву, что тот живот мой был написан».

    От таможенного целовальника Рубец взял расписку о сдаче им «восемь пуд кости по 7 костей в пуд», которые были использованы на оплату промышленным людям за постройки: «яз, Иван строил ево государево ясачное зимовье и острог новой».

    Многие  документы, составленные в тот период на Анадыре, погибли.  Рубец говорил, что его  «росписи, идучи в Якутцкой острог, на море с ясачными книгами потонули». В самом Якутске также отмечали: «... против ево, Ивашки, челобитья выписать неисчева и ведать не почему, потому что с Анадыря реки о тое ево, Ивашковой, косте в Якутцком остроге в съезжей избе отписок и книг и ведома никакова нет».

    Неизвестно, чем закончилась эта тяжба, удалось ли Рубцу отсудить «свой живот» у  Катасанова. Известно лишь, что  в 1677 г. якутский воевода А.А. Бернешлев отправил Ивана Рубца в столицу в составе отряда, сопровождавшего очередную партию государевой казны. В Якутск Ивашка не вернулся, остался  в Тобольске – своей родине.


    Таков был Иван Меркурьевич Бакшеев по прозвищу Рубец – казачий десятник, первым из русских людей проплывший вокруг Чукотки из Студеного моря в Тихий океан, один из первооткрывателей Камчатки.Ушлый был человек!
    Без сомнения он сообщил об открытых им землях и тобольским воеводам и активно работавшему в это время над составлением «Чертежной книги  Сибири»  С.У. Ремезову.  Трудно сказать, почему в этой книге, изданной в 1699-1701 годах, - почти через 20 лет после походов Курбата Иванова и Ивана Рубца, не нашли отражения полученные ими сведения, и  через четверть века Петр I в инструкции Витусу Берингу ставил перед ним задачу пройти побережьем Камчатки в Америку. Тем самым показывая, что ему ничего не известно о проливе. Объяснить это можно только русской безалаберностью.

    Вместе с тем сведения о походе Ивана Рубца вскоре стали известны  в Европе. В 1660-е годы в Москве побывал голландский географ Николас Витсен. Он собирал сведения об экспедициях русских мореплавателей и землепроходцев в Восточной Сибири.  Его особенно интересовало: удалось ли им отыскать пролив между Азией и Америкой. После возвращения на родину Витсен писал, что северо-западное побережье Америки посещалось русскими людьми и ему удалось собрать немало подтверждающих это документов. «Когда я делал свою первую карту, я написал внизу: «Неизвестно, не соединен ли  полуостров с Америкой».  Но с тех пор,  - писал  Витсен, я получил более подробные сведения и теперь твердо знаю, что все это раздельно, так что я сам в свою карту внес  поправку».

    Достоянием европейской научной общественности стали  слова из его знаменитой книги «Северная и Восточная Тартария», изданной в 1705 году: «Ледяной мыс (Чукотский полуостров), согласно мнению многих, заканчивается островами. В Ледовитом море промышленные люди выходят из реки Лены, плывут в течение лета вдоль берегов, огибают этот мыс и доходят до берегов около реки Камчатки, где бьют китов и тюленей, и на то чтобы доплыть до туда,  провести там промысел и вернуться назад, они затрачивают три с половиной или четыре месяца». Исправленная карта Витсена нафарширована  названиями рек, их при-токов, указанием мест расположения острожков, зимовий, волоков, что, конечно же, было им заимствовано из чертежей Ремезова.