12.
Вообще-то я так и не поняла, зачем геленджикское РОНО нас затребовало обратно, потому что места учителя начальных классов ни для кого из нас, четверых, ни в одной геленджикской школе не нашлось. И пока мы ждали начала учебного года, чтобы как-то определиться с работой, я отправилась в турпоход по Кавказу. Это всё мама - спасибо маме! У них там между школьными работниками распространяли путёвки, и она одну для меня купила! Хоть и дороговато было, но она решилась.
Собрали мне рюкзак, и я отправилась. Не одна. Со мной ехали два мальчика, два Володи. Их матери работали с моей мамой. Мальчики были между собой знакомы, а я с ними только что познакомилась. Оба были малолетки: одному пятнадцать, а другому почти пятнадцать лет. Я же между ними была совершенно взрослая: мне было семнадцать, и у меня за спиной был богатый жизненный опыт. Всё-таки я целый год прожила без родителей, в станице, и педкурсы закончила. Мне после похода не за парту возвращаться, а работу искать. Так что я чувствовала, что отвечаю за этих детей перед их мамами... А эти дети, как обнаружилось, воображали, будто это они, двое мужчин, отвечают за меня, за девочку, которая ехала с ними одна и без другой защиты. И они уже в поезде принялись меня опекать: один собрался отправиться к проводнице за постелью для меня, второй - за чаем... Я всё это, разумеется, пресекла. Я им, неопытным, объяснила, что дёргаться не надо: и чай, и постели для пассажиров проводники разносят сами. Так что, мальчики, сидите спокойно, ждите, не бегайте по проходу и не мешайте напрасно людям... И, между прочим, закройте-ка окно: мы сейчас будем Тоннельную проезжать, и через наше открытое окно весь вагон запылится. Так-то... И так оно и было, как я сказала...
А после Тоннельной к нам подсела тётка с массой вещей и со всякой снедью - курочки там, варёные яйца, огурцы-помидоры. Она всё это разложила и принялась нас угощать. Не угощать - кормить! И всё-то у неё было, даже варёная, с укропчиком, горячая, из завёрнутой в платки кастрюли, картошечка... И мы не смогли отказаться, из вежливости.А хотели ведь ехать по-спартански, не тратя без необходимости ни домашних припасов, ни денег. Потому что ведь наше будущее было нам не известно... Но тётка была такая словоохотливая, весёлая, добродушная, настоящая кубанская хохлушка, что никакая суровость с ней не могла справиться... И мы стали пировать.
Потом тётка все остатки еды завернула в кулёчки, положила обратно в свою объёмную кошёлку, а нас отправила в тамбур выбрасывать мусор в мусорный ящик. А в тамбуре была открытая дверь, и туда врывался с улицы тёплый ветер, и стучали колёса, и летели навстречу нам все земные просторы... Здорово было!..
Когда мы вернулись в купе, тётка уже спала. А мы постели-то постелили, но решили не спать до узловой станции Кавказская, где нам выходить и пересаживаться на автобус до Псебая. У одного из Володей были карты, и мы сели играть в подкидного. А потом болтали.
Как ни странно, но с этими малолетками и мне было о чём поговорить. Они про школу, я им про курсы. Про всякие приключения. Время от времени мы выходили в тамбур, где уже было сильно накурено; но дверь открыта, и в неё всё равно дул ветер... Так и доехали до Кавказской. И времени не заметили.
В Кавказской нам предстояло болтаться до трёх часов ночи. Не спать. Мы попытались устроиться в помещении вокзала, но это оказалось невозможно. Станция-то узловая, народу-у... Не говорю про скамейки; само собой, что все скамейки были заняты; но и на полу... И кто только не ехал, и кого там только не было, на мешках-узлах-чемоданах!С детьми и без детей... Просто табор...
Так что мы с Володями вышли на открытый воздух. Там мы нашли даже свободную скамейку и на ней устроились. Хорошо устроились, вольно. Вот только ждать нужно было долго...
Наступила ночь. Хотелось в постель, укрыться, угреться и спать. Но я и виду не подавала - не позориться же перед детьми! Я стала их, наоборот, занимать: рассказывала им "Кентервильское привидение", стараясь сохранить в своём пересказа всё остроумие Уайльда. Хотя и чувствовала, насколько это трудная задача... А потом нам захотелось есть, и один из Володей нашёл где-то рабочий буфет. Очень практичный молодой человек, вынуждена была я отметить. Он нам всем купил по пачке вафель, хотя денег у нас было маловато. Надо бы поэкономить... Но он - вот так. Мы поели, запили водой из фонтанчика.
Стало холодать. Хоть и лето было, но в самом начале, и ночью довольно свежо. Не хотелось открывать рюкзаки, да что поделаешь. Мы достали свитера. Стало полегче. Но всё равно... Главное, спать хотелось. А спать нельзя: вот-вот кассу откроют... Володи по очереди ходили смотреть, не открыли ли уже, а мне сказали отдыхать. Вообще-то я не любила, когда мальчишки, да ещё младшие, берутся командовать. Однако мне так уютно было на скамейке, в свитере, да с рюкзаком вместо подушки под боком...
Самый кошмар начался, когда кассу открыли, и к ней рванулся народ. И опять Володи оказались на высоте. Они по очереди толкались в очереди, а меня от этого избавили. Просто взяли у меня деньги на билет, а билет мне купили сами. Не знаю, почему я не возмутилась; но я была такая сонная. Сами, так сами...
Не помню, как мы добрались до автобуса, как втиснулись в дверь, как плюхнулись на свои места. Слава богу, автобус был "с местами". То есть, те, кто покупал билеты в кассе, могли сидеть; а те, кого взял водитель и кто ему платил, все стояли в проходе, спрессованные, как кильки в банке... И я уснула.
А когда я проснулась - распаренная, несвежая, изнывая от духоты, - автобус трясся по каменистой дороге, как лихорадочный. Несмотря на открытые окна, было уж-жасно жарко. Спали люди на кожаных сиденьях, спали, кто как, люди, умостившиеся на своих местах в проходе. Только какой-то малыш плакал на руках у своей мамы-цыганки, а она его укачивала и тихонько припевала: "а-а-а, а-а-а... ш-ш-ш..." И он уснул, затих...
Я хотела снова заснуть, но у меня не получилось, слишком было жарко. И автобус трясся. Тогда я уставилась в окно, хоть мне и мешал какой-то человек, спавший у самого окна, прислонив голову к стеклу. И секло было пыльное. Но всё равно немножечко видно. Видно было, что мы едем по обычной кубанской степи, а горы тянулись вдоль горизонта, и они казались не очень высокими. Вдоль речушек росли пыльные тополя. Солнце стояло уже высоко и шпарило, как в июле; но трава ещё не выгорела.
Вот мы въехали в какую-то станицу, автобус остановился, и внутри произошло движение. Люди потянулись к выходу - кто покурить, кто подышать, кто размяться. Кто-то даже вышел совсем, в том числе несколько цыганок с детьми, включая молодую мамку с плакавшим недавно малышом. Проснулись и Володьки, и мы тоже выбрались подышать. Свежего воздуха снаружи не было, но солнце пекло, а не душило, как внутри. И пахло травой и пылью, а не потными людьми. Большое облегчение. И там ещё торчала колонка, так что можно было умыться. А когда умоешься, особенно если не вытираться, чтобы вода подольше на коже оставалась; да напьёшься холодненькой, из-под крана с ладошки - ах! Как хорошо становится! И спать уже неохота. И горы, смотрю, не так уж далеко на самом деле.
Не так и мало народу здесь вышло, оказывается! Для меня место возле окна освободилось, ура! А когда автобус тронулся, оказалось, что без такой толпы, которая была, и воздух циркулирует свободно. Сквознячок - ура! Ура! Ура!..
Я прилипла к окну, и жить мне снова стало интересно. Особенно, когда горы начались. Правда, в них не было ничего такого уж - как будто мы едем где-нибудь под Геленджиком, где-нибудь по дороге в Адербиевку или на Михайловском. Такое же держи-дерево, такой же кизил, дубки и скумпия. Но всё равно здорово! Особенно, когда переезжаем через речки, такие же мелкие и быстрые, как у нас.
И вот так мы приехали в Псебай. Он оказался самой обычной деревушкой, то ли греческой, то ли армянской, сразу не определить. Да и некогда было рассматривать. Мы спросили дорогу на турбазу и пошли "домой".
(продолжение следует)