Голубь

Марина Леванте
Одним осенним дождливым днём вылупился  из яйца птенец по имени Голубь. Разбросал вокруг себя бежевые в крапинку скорлупки, уселся на них сверху и огляделся. Увидев, что рядом сидят такие же, как он птицы, две большие, покрытые сизым оперением,  и  три маленькие, очень сильно похожие на него внешне, то есть совершенно голые и  не прикрытые ничем,  даже пухом,   он решил, что скучать ему не придётся в таком обществе, себе подобных. Первые двое -  его будут кормить и охранять, это он понял сразу, глядя на их мощные крылья по сравнению со своими коротусенькими обрубочками, и такие же сильные когтистые лапы красного цвета, а трое, что  точь в точь,  были как он сам, птенец по имени Голубь, будут его денно и нощно развлекать. И жизнь его будет, что та манна небесная. Придя к такому,  более чем оптимистическому  выводу,  Голубь тут же клювом развернулся к своим братьям и сёстрам и запел-защебетал им дифирамбы на тему их лучших качеств, напомнив при этом лису, что пела гимн во славу  вороне, желая от той получить свою выгоду в виде  аппетитного куска сыра.

В общем, спустя какое-то время, стало понятно, что птенец не ошибся  в своих предположениях,  и взрослые птицы, что были  его родителями, об этом  он узнал чуть позже, как он и думал, кормили его и охраняли, принося в клювах по очереди червяков и мушек, и зорко наблюдали за тем, чтобы никто посторонний не смог приблизиться к их дому, тому  гнезду, в котором он,  Голубь   и его братья и сёстры появились на этот свет,  что расположилось на каком-то   балконе,  в доме, где проживало много других  представителей фауны, называемых  людьми.

Но вот, другие его родичи, что сидели с ним постоянно, вместо того, чтобы развлекать своего старшего брата,  всё стремились ухватить кусочек пожирнее, когда  папа или мама, цепляясь своими острыми коготками красного цвета за край гнезда, в клюве приносили им пищу.

Такое Голубю не нравилось. А, когда они все вместе стали подрастать, что называется,  ни по дням, а по часам, ещё и места в их общем доме стало как-то маловато, не говоря уже о еде, за которую теперь надо было просто сражаться, иначе можно было остаться голодным, потом ослабеть, а следом и вовсе остаться без родного крова, от слабости, не удержавшись,   вылететь  вон, камнем упав  на землю,  и  там погибнуть раньше срока,    испустив  дух.

Поэтому с  момента полного  осознания  лишних ртов в общем доме, старший брат,  сменив политику, и снова развернувшись  клювом к своим  младшим сородичам, что были уже не просто желторотыми  птенцами, а сильно напоминали папу с мамой, их голые тельца давно  покрылись полагающимся оперением,  стал возмущаться их неподобающим, по его мнению,  поведением.

Больше они не были в его глазах хорошими и  умными,  а всё больше глупыми птицами, способными только весь  день напролёт,  есть и пить, толстея и всё больше глупея, про их искромётный юмор и речи больше не шло. Просто он,  Голубь в них сильно ошибся  изначально, решив, что они будут его развлекать, и это и будет та манна небесная, а оказалась кара,  настигшая эту важную, гордую  птицу по имени Голубь.
 
И, конечно же, он не хотел мириться  с таким положением дел. А,  так как,  действительно,  давно вырос, не только  оперился,  став похожим один в один теперь на родителей, а не  на тех голых птенцов, что появились на свет сразу после  него,  и места в гнезде и впрямь  им всем не хватало, то, на прощанье, он,  широко  расправив крылья,  взмыл  ввысь,  открыл клюв,  прокричал напоследок,   что-то нелицеприятное  своим  братьям и сёстрам,  и, так как ему этого показалось, мало, выражение своего недовольства не состоявшимся раем в общем доме, и разочарованием в своих родичах, то он поднапрягся, прицелился  и выпустил из -  под хвоста  кучку белого цвета, которая  тут же упала прямо в его родное гнездо на головы,  ошалевших от такой несправедливости,  его братьям и сёстрам. Родителей  в тот момент не было дома, они вдвоём улетели за пищей, теперь это было возможно,  и никто не смог сказать ничего в адрес зарвавшейся птицы по имени  Голубь.

А тот, покружив ещё немного над знакомыми окрестностями, над тем домом с балконом, где не только родился, но и   вырос, отправился дальше, искать приют для себя и своих голубиных  амбиций.
 
В  этот день,  когда неблагодарный Голубь обгадил своих родных, как и в день его рождения, шёл сильный дождь, и поэтому долго искать себе новое пристанище ему не хотелось, а вить гнездо тем более, у него в душе  ещё живенько отдавались болью   ощущения тесноты, которую он испытывал, находясь среди  веточек,  сухих листочков и всего того, что представляло его дом,  а сердце его полнилось  обидой, что не оправдались его надежды и планы на будущее. И он отлично помнил, как ошибся, поя дифирамбы  братьям и сёстрам, которые  должны  были его развлекать, но оказались на поверку,  хуже некуда.

Короче, не далеко улетел Голубь от родной обители, увидев сквозь серость дождливого дня и мрак городских пейзажей, что-то возвышающееся над совершенно мокрым  сквером, напомнившее ему   тот балкон, который он только что без сожаления покинул, ещё и,  выпустив из- под хвоста кучку  отходов своей жизнедеятельности, птица по имени Голубь смело приземлилась на это возвышение, оказавшееся простым  гранитным  памятником. И, собственно, так и осталась сидеть на нём, полностью довольная собой и  своим положением.

 Рядом не было разочаровавших его братьев и сестёр, еду он уже и сам научился добывать себе, и потому, снова оглядевшись, как и  в день своего появления на этот свет, уже по-взрослому оценив свои перспективы на жизнь,  сидя на одном плече этой мужской каменной скульптуры, он привычно запел дифирамбы в честь уже  этого незнакомца, под тяжёлой то ли мраморной, то ли  гранитной   сенью которого,  он укрылся.

Час или два, всё,  также проговаривая хвалебные оды сквозь свой птичий клюв,  этому каменному незнакомому изваянию, сидел Голубь на его правом плече, а дождь,  тем временем,  всё усиливался и усиливался, заливая  своей мощью  вокруг все окрестности…  Сильное, могучее  тело памятника из серого    стало уже   почти чёрным,  больше напоминая грозовую тучу, готовую выпустить из себя  еще и гром,  и молнии…   Красные  лапки птицы Голубь, которыми он пытался  держаться на скользкой, почти горизонтальной,  площадке,   тоже меняли окраску и превращались в сплошную бордовую полосу. Ему было не уютно, под этим  хлещущим  ливнем дождём, и на совершенно мокрой поверхности.  Он ёжился   от  промозглой сырости, которой покрылись все его сизые перья,    пытался закутаться в свои промокшие  крылья, укрыться от непогоды. Красновато-жёлтый  птичий глаз его прикрылся сероватой плёнкой. Он не хотел, чтобы, кто-то подумал, что он плачет.
 
И там, за закрытыми веками ему привиделся старый,  знакомый балкон, где всегда было чисто и сухо. И даже  братья и сёстры не мешали ему в тот момент, в момент его воспоминаний о былом, но давно  ушедшем в далёкое прошлое. И, вспомнив, как он восхищался своими родичами, Голубь,  встрепенулся, хотя со стороны  показалось, что он всё же всхлипнул, увидел рядом с собой другое плечо гранитного памятника, который  служил  ему в тот момент укрытием, и резко переместился влево. Ему казалось, что здесь было суше и уютнее, от чего промокшая до мозга костей  птица благодарно заворковала на все лады, уже делая выводы о  достоинствах своего нового прибежища, заглядывая в каменные глазницы незнакомца и искренне пытаясь  найти там то, что только что потеряла – любовь и дружбу, которую сама же и  обгадила с высоты своего  птичьего полёта.
 
Но каменное изваяние продолжало равнодушно взирать на окружающую парковую среду, глядя куда-то вдаль,  мимо Голубя, будто пыталось рассмотреть что-то очень важное сквозь мглу и дождевую завесу, совершенно не обращая внимания на  не прошенного пернатого  гостя, сидящего на его плече.

А гостю, что посчитал себя полноправным хозяином этой скульптуры, не сиделось на одном месте, где он был одинок, и не нужно было эти каменные плечи делить ещё  с кем-то, и всё равно,  такой расклад его  не устраивал, потому что огромного удовольствия он всё ж таки,  не испытывал…

 Он был мокр, несчастен, и всё так же одинок. Почти сирота в этом царстве бесконечного  дождя, один посреди всего незнакомого  сквера, в котором сейчас не было ни  души.  И  он затосковал, и уже не прикрывая свои птичьи глаза жёлто- красного цвета,  заплакал.
 
Голубь плакал, и  вспоминал,  плакал и снова вспоминал, как ещё недавно было ему хорошо, пусть и в ставшем  тесным гнезде, но среди своих,  знакомых птенцов,  чего он обижался – то тогда..?  Этого он просто не в состоянии был сейчас даже вспомнить.
 
А потом в его голове мелькнули светлым  озарением  отрывки из той жизни, то, что он делал тогда, что ему помогало в те дни жить и почти купаться в той манне небесной.
 
И он снова встрепенулся, опять оглянулся и увидел то  место, где сейчас ему снова будет хорошо и уютно. Почистив не  клюв, а гранитно-мраморную крошку на этой скульптуре, почти отряхнув с неё подобострастно  крупные капли  воды, что залила весь образ этого исполина, Голубь сместился чуть ниже,  с левого плеча на сложенные на груди руки этого незнакомца и оказался аккурат, под козырьком, таким образом,  снова  укрывшись от дождя.  И тут же,  даже слегка подсохнув, птица по имени Голубь, привычно заворковала на тему лучших качеств этой скульптуры. А потом, вспомнив, как не раз   ошибалась, сменила риторику и снова  запела на иную тему.
 
Тем временем, из-за туч неожиданно выглянуло солнце, ослепив ярким светом всё вокруг, высушив горькие возмущённые  слёзы на глазах Голубя, который всё продолжал ругать памятник, давший ему временный приют, и обманувший его надежды, когда он, Голубь только спел тому очередные дифирамбы и как всегда, промахнулся. Потому, ещё раз выразив всё своё негодование,  в не лучших  словесных чувствах,  птица по имени Голубь, снова поднялась ввысь, взмахнув подсохшими крыльями, и напоследок выпустила  из-под голубиного  хвоста белого цвета отходы своей жизнедеятельности, метко попав прямо в голову каменного изваяния.

  А  скульптура, только надулась, тяжело и одновременно  с облегчением вздохнула,   и подумала про себя, что хорошо, всё же, что   птица, это не рогатая корова, хоть и высоко летающая в своих мечтах и помыслах, но гадящая порою больше, чем парнокопытная скотина, которая  из благодарности, что её поят и кормят, даёт молоко, а не благодарно и обиженно  гадит на голову своим благодетелям…

Но   Голубь, и впрямь обидевшийся, уже  летел дальше,  и не слышал  ни  сказанных в уме  слов о себе,  не видел оскорблённого   выражения  на скупом камне,  он летел   к  следующему памятнику, на который он,   точно так же,  водрузится, споёт кучу прелестных сонетов о любви  его мраморным достоинствам, чтобы потом снова,  взмахнув крыльями, вспорхнуть, обгадить и улететь, даже не оглянувшись на того, кто его только  что приютил и спрятал от непогоды, потому что он  снова ошибся со своими выводами…   И так до бесконечности, потому что натура у него, такая,  сильно  голубиная, всегда действующая по принципу -  не обгадишь,  не поймёшь,  и не станешь счастливым, хоть и будучи  сам виноватым в том,  что ошибся или сразу  не понял…

13.01.2016 г.