Тело пробудился в храме - ему всегда казалось, что разбужен он в храме божьем, - его келья была чрезмерно тесна, с низким надтреснутым потолком, с кислым запахом плесени, с мрачными разводами по гнилым оплавленным стенам. В стенах зияли мрачные иконы: святые всадники взирали на Тело с икон тех, обнажённые мадонны с рыбьими хвостами улыбались ему, словно приманке. В первый свой час Тело прочувствовал счастье бытия. Что говорить, он и проснулся в состоянии счастья, словно прожил множество жизней, в коих прослыл непорочным, святым великомучеником.
Отец настрого приказал ему не покидать келью; три дня и три ночи пролежал Тело на холодных сырых простынях, глядя на вогнутый плинтус и стараясь припомнить предыдущие жизни. Паутинистый угол над его ложем рос, пожирал заунывный холст потолка, кручинную лампаду, неровные досчатые сочленения стен, и совсем скоро сулил оцепить Тело непроницаемым коконом. Тогда отец явился с книгой.
-Ты настолько слаб, - сказал он, накручивая густую паутину на лохматое помело, - что не одолеешь и паука. Но совсем скоро всё станет на свои места. Ты поставишь точку там, где регулятор вселенной не смеет ставить запятой. Не точку даже. Восклицательный знак. Я научу тя, сын мой.
Тело упорствовал в постижении мирского волшебства. Евангелие - писание, которое день ото дня читал Тело, - покрылось жирными чёрными пятнами, блямбами стылого воска и грифельными отметинами. Спустя несколько дней отец доставил в келью учебники: справочник по элементарной физике, химический словарь, пособия по биологии и дендрологии. Ещё неделя, и Тело чувствовал, что природа вещей принимает его за сородича.
-Социологию ты буишь изучать вместе со мной, - сказал отец, впервые выведя Тело из кельи под храмовьи своды.
Тело помнит эти своды: абсолютно плоские, тщедушные, висящие низко над головою и часто роняющие на нос клочья серой пыли. Отец достаточно скоро пояснил пробудившемуся суть добра и зла, в чём кроются людские трагедии, в чём пребывают человеческие мечтания и любовь. Последнее заинтриговало Тело больше всего.
Прошло ещё какое-то время и отец начал выводить новопробуждённого под небесную твердыню, пробитую осколками звёзд. Тело помнит, как впервые увидел деревья и почувствовал с ними необъяснимую связь. Он мог напрячь сухожилия, и витые лапы клёнов приходили в движение, рассыпая наземь тысячи резных листьев. Он мог округлить мускулы, и глубокие корни облезлых сосен вырывались из почвы, стремясь дотянуться до иглистых крон. Отец не перечил, только хлопал в ладоши и, вдоволь натешившись, уводил Тело в их убогий храм. Так происходило каждую ночь, пока Тело не научился двигать деревянные предметы внутри храма силой мысли.
Тело часто выглядывал из кельи и наблюдал, как отец, сидя на троне в горнем месте, глядит в деревянный ящик с окошком, в коем божественные силы устраивали гиньоль абсурда. На потолке горело электрическое паникадило, рассеивая в пространстве лучезарные фотоны. Косолапый престол удерживал на сальной трапезе гранёную чашу с господней кровью и несколько свитков с нелепыми писаниями.
Тело помнит, как задал вопрос:
-Отец мой, Господь ли ты?
-Я твой Господь, - ответил отец. - Я тя пробудил, воскресил, создал идеал. И потому как ты идеал - ты выше остальных, но не выше меня. Выше меня как раз те остальные, а значит ты должен быть мне щитом, ты должен стать ангелом хранителем своего Господа.
-Но это противоречит православным догматам, - удивился Тело.
Отец сплюнул под ноги:
-Вот жаж, научил на свой жбан. Я тя создал не для того, чтоб ты ся постигал. Потому ты и Тело. Ты в первую очередь для миссии разбужен. Выполнишь миссию - я перекрещу тя в Духа. Хотя не, лучше перекрещу по-церковному, а то Дух как-то не звучит, хе-хе.
-Отец мой, а я крещён?
-Ще б не! Многократно. В прошлых жизнях. Не важно. Я тут жрать собираюсь, ты преломишь со мной тело господне?
Отец покинул горнее место, достал из жертвенника ломоть хлеба и отрезал хрустящую горбушку. Тело почесал косой шов на затылке.
-А я? Я - чьё тело? - спросил он.
-Хороший вопрос, - ответил отец. - Я ужо всех и не упомню. Достойные люди. Ты ешь давай, не духом единым живёт божий сын.
-Просто... вижу, что не хватает кое-чего. Ты учил меня любви, но я не подготовлен. Рану Адама Господь закрыл плотью, но у меня нет в том месте плоти. Отец мой, у меня нет репродуктивного органа...
-А он тебе... э-э... не нужен, - замешкался отец. - Понимаешь, вот щас любовь твоя ограничена мета... как бишь её...
-Метафизикой? - сообразил Тело. - Она суть трансцендентна?
-Ага. Пока ты не выполнишь предписанную миссию. Да и не женщин те щас любить надо.
-Мужчин? - сощурился Тело.
-Ради бога! - скрестил отец пальцы, - Не выдумывай. Людей надо любить. И убивать нелюдей, как я учил.
Отец куснул сдобную краюху тела господня, уселся на колченогий трон и принялся стаскивать худую ризу.
-Гляди, сын мой. Я жаж тоже неполноценен. Замест ноги протез. Хороший протез, немецкий. Удобный. А дело как было. Мальчишка меня укусил. Только не обычный мальчишка. Из волчьей стаи.
-Уборотень?
-Схватываешь. Живорождённый, таких мало по свету. В детские годы обычно мировосприятие ще формируется, а этот - с пелёнок волк. Клыки свои поганые вонзил. Превратил в живого мертвяка. Мог силой мысли распознать, где я нахожусь, чё делаю, как ся чувствую. Мог силой мысли заставить меня такое натворить!.. Представить жутко. Его мысля могла стать моей, стоило ему захотеть. Я всю жисть был человечиной свободного полёта, поднебесной птушкой, не мог такого стерпеть. Другие терпят, для них свобода - слово. Мысль о свободе пьянит их лишь в неволе, истинная свобода для них непостижима. Но я нашёл силу избавиться от проказы, пока кровь моя оконечно не померла. Я отрезал свою ногу ржавой ножовкой. Заподлицо отчекрыжил.
-Я полжизни своей прожил ничтожеством, - продолжал отец. - Пока не проведал, что папаша мой - из той же стаи, из теней уробороса. Он превратил мою мать в ходячий труп. На моих глазах выдрал ей сердце. Я тогда думал, что рассказы про оборотней - сказки. А как правду-матку прознал, так все ценности вселенной ради свободы отвергнул. Проще быть никем, когда правда по-волчьи скалится, когда всё вокруг превращается в зверя.
-Лет пятнадцать ни о чём не думал, жил как придётся. В колхозе, бывало, подъелдонивал, но большей частью побирался - у магазинов копейку сшибал. Пока отец с повинной головой на помойке меня не нашёл, пока материнское сердце не отдал. И знаешь, сын мой, я так обрадовался, словно прозрел. Тяжко встречать старость без убеждений, без результатов, мать их, без веры в будущность. Тяжко помирать без победы. Я понял, чем кончу свой век. Я начал изучать волчью суть, заглянул волку в самую глотку.
-Много познал я об уборотнях, об уроборотнях поганых. И решил создать тя, сын мой. Изучил анатомию, слямзил скальпелей в больнице. Практиковался на бездомных псах... У меня вжо было доброе, чуткое сердце моей старушки. Оно трохи подгнило, а малый желудочек папаша сожрал ещё раньше, но я ведал, что сделаю. Ужо через три дня я имел в кармане... - отец виновато поглядел на Тело. - Правильно. Твой член.
-К нам в Триморск присунулся бездомный. Как я, одно в одно. С яйцами своими долго маялся, материл их без конца, так без конца и остался. Я предложил ему пойла и ночлег, упоил его и орган аккуратно срезал. К своим бедовым собратьям я нормально всегда относился: обработал рану, швы наложил, фурацелином смазал... Веришь, он только рад был. Спасибо мне выказал, руку пожал. Потом съехал назад, в своё Дороганово.
-И понимаешь, сынок, недели не прошло - пацанёнок этот гадский меня караулит. Отдай мне, говорит, папаша, этот кулёк, а член бродяги я до того в газету завернул. Он мне: по хорошему отдай, - а сам ростом с кукиш, безобидный на вид. Я ни в какую. Тогда он меня возьми, да укуси. Мясо выдрал, схватил куль и наутёк, скотина. Ай, думаю, покус - дудки, обработал и забыл. За полдня затянулось, а ночью я кошмар соснил, будто иду по лесу, и деревья меня ветвями по харе молотят. Проснулся в лесу: и в самом деле, деревья будто ожили. И вижу перед глазами паскуду эту мелкую, как будто он тут и есть: добудь мне, говорит, око всевидящее! Ну и понял я, на кого наткнулся. Взял ножовку и того...
-Ты спросишь, откуда у бомжа карбоновый протез. Да всё просто. Украл. Я часто себе краду всякое, с подростничества навык остался. Сразу колоду се фигурную выстрогал из ясеня, как пират кульгал напропалую. Потом из ясеня много чего приходилось делать... И сообразил, что колода моя любому волку оружием против меня сослужит при встрече. Выкрал этот протез, прифордыбачил как надо. Прижился карбон. Не слепой, сам видишь.
Тело помнит, какой страшной судорогой свело его туловище. Он припал на колени и поцеловал божественный протез, после чего встал, принял с престола гранёную чашу и выпил господню кровь до капли. Отец пытался вырвать опорожнённую чашу из сыновьей пятерни, да не смог. Уж очень большой и сильной оказалась десница его ангела хранителя.
-Не стоит, - сказал Тело, отведя отцовскую руку. - Нам предстоит долгая война. Я чувствую в себе силы, я чувствую щит и меч, ощущаю присутствие духа святого - в себе и вокруг себя. Присутствие, - Тело стиснул кулак. - Ты должен быть трезв, отец мой, ты должен жить долго, чтобы объединить моё тело с духом, когда всё завершится.
Отец вскочил с насиженного трона:
-Ты сдурнел? Открыл мордоворота на старости лет, терь и выпить спокойно не даст. Раз к тому пошло...
-Погоди! - оцепенел Тело. - Здесь кто-то есть, я чувствую присутствие не только духа, но и... волчьей силы.
Отец тут же растянулся на полу, прикрылся невесть откуда взявшимся куском чугуна и зачитал три отченаша один за другим.
Тело помнит, как затушил паникадило и выглянул в ночную тьму сквозь бесцветные литые витражи. Нет, на паперти он не увидел ни единого силуэта, однако дух линялой шерсти и лишая полнил храм и до тошноты протеребливал ноздри.
-Деревом, деревом их, да избави нас от лукавого, - нашёптывал отец посреди молитвы. - Корнями рви, стволами бей, ветвями колоти... Иже еси на небеси...
Витражные обрамленья дрогнули, вспорхнули с квадратных гнездовий и устремились друг в друга, треснулись в серёдке церковного зала, лопнули стеклом и на куски разлетелись, громя на пути священные сосуды, запрестольные кресты и хоругви.
Тело помнит, как зарылся под престол, вытащил из икры длинный осколок-свечу и, собрав все свои силы в мозг, выдохнул.
В тот же миг стены затрещали, заходили ходуном, рассыпая на пол песчаные прах и пепел. Брёвна оскалились постными рёбрами, рванулись с фундамента прочь - в нечистую тьму. Купол храма рухнул, погребая под собою живое и мёртвое.
Тело успел нависнудь над раненым отцом и купол надломился о его могучую спину.
-Серебро, - стенал отец. - У меня... в кармане...
Тело сбросил с себя деревянную луковицу, принял серебряное распятие и вышел на паперть, держа пред собой чугунную заслону отца. Под обломками брёвен лежали камуфлированные туши - ещё при памяти, в неровном здравии. За кустами калины и шиповника слышалась речь.
Раздались выстрелы. Тело пригнулся, скрылся за чугунной защитой и принялся охаживать лежачих распятием, собирая жатву. Туши корчились, тлели, кадили трясинным дымом, вспревали и лопались жухлыми искрами. Последние пули рикошетили о чугун: кусты припали к земле, обнажив тусклые волчьи тени, и высокие клёны, обмуровавшие свергнутый храм, наточенными ветвями пронзили своих врагов, воздав каждому по заслугам.
Тело помнит, как прошествовал вдоль трепыхавшихся на ветвях уборотней: каждого перекрестил серебром, пред каждым прочёл покоянную молитву. И возвратился к отцу, торжествуя.
-Отец мой, я крестился в бою!
Старик лежал в груде осколков, руки-ноги его были впечатаны в землю ножками битого жертвенника. Он выглядел худо: стеклянные обломки топорщились из его заплывшего кровью чела, точно хрустальный нимб, раздробленный дьяволом, и весь он заплыл кровью, и шептал он сквозь благовония ожившей тишины:
-Запомни, Тело... Запомни имя батюшки свойго... Для крещения... Как сдержишь слово, как... как исполнишь долг... окрестишься... с богом союз заключишь...
Тело помнит, как отец затих, как свернулась набок его волосатая шея, как сизая борода в сочных бурых брызгах колыхнулась на утреннем ветру. И тогда новопробуждённый впервые почувствовал горе.
Тело взял отца на руки, вырвал из земли вместе с ножками жертвенника, к небу горящему поднял:
-Отец! Отец мой! Ты не сказал мне своё имя!
Напрасно старался. Имя своё отец снёс в могилу, навсегда оставив Тело без отчества.