«Критика есть форма литературной импотенции»
С эти достаточно резким суждением, оброненным как-то раз одним знаменитым писателем, можно спорить. Однако в нем есть доля истины.
Занятие критикой часто оказывается способом сублимации графоманических стремлений при отсутствии литературной одаренности.
Всех литературных критиков можно разбить на два типа.
Одни - именно «импотенты», всю жизнь не написавшие ни одной оригинальной строчки, а кормившиеся разбором чужих трудов
Создав свою систему правил, такие критики пытаются ввести того или иного художника в свои рамки и тем самым создают иллюзию собственного участия в литературном процессе.
Все эти вознесенные до небес критики XIX века, чьи портреты висели в каждой школе - что, кроме идеологизированных разборов, они могли написать?
Ясно, что ничего.
Совсем другое дело, когда критикой занимается талантливый художник.
Два-три метких замечания Пушкина, брошенные вскользь между обсуждением вин и женщин в письме к князю Вяземскому, могут быть более ценными, нежели целый том откровений какого-нибудь неистового графомана.
Александр Николаевич Радищев счастливо принадлежит ко второму типу.
Он не был литературным критиком; он обладал талантом, достаточным для того, чтобы не кормиться около чужого стола. Литературное наследие Радищева достаточно велико - но, к сожалению, мы его фактически игнорируем, не зная ничего, кроме одиозного «Путешествия из Петербурга в Москву».
Дело в том, что писатель целиком принадлежал к XVIII веку, который сейчас кажется нам несерьезным и почти игрушечным.
Русские литераторы тех времен, с большим отставанием от Европы пытавшиеся создать светскую литературу на родном языке, стремились к цели разными путями.
По сути дела они подготовили почву для Пушкина и этим запрограммировали собственную художественную смерть.
Ведь история великой русской литературы начинается именно с Пушкина. Александр Сергеевич стал для нас точкой отсчета и кому сегодня интересны его предшественники, которые писали на языке, требующем разъяснений в каждой строчке?
Ломоносов, Сумароков, Карамзин, Херасков, Тредиаковский, Фонвизин… - кто теперь станет перечитывать их всерьез по собственному побуждению, без угрозы экзамена или без перспективы гонорара за обзорную статью?
Конечно же, никто.
Так получилось и с Радищевым: он оказался среди тех, нами похороненных и забытых навек. Между тем, стоит начать чтение, как нас приятно поражают чистота и простота его слога, мудрость заключенной мысли, удивительная способность несколькими штрихами передать целую гамму сложных чувств.
Проза Радищева похожа на его портрет - тонкий, умный и грустный в белом кружеве минувшего.
Такая книга, как сентиментальный «Дневник одной недели» (который уместнее было бы поименовать «дневником двух недель») являет нам чудесный образец хорошо скомпонованного и полностью отделанного произведения, раскрывающего оттенки человеческих переживаний.
Александр Николаевич относился к действительно талантливым авторам, и родись лет на 50 позже - когда созданная Пушкиным русская литература вошла в пору зрелости - он стал бы одним из наших видных писателей.
* * *
Радищев не был критиком.
Однако в его творчестве проявляется умение видеть и обобщать, что само по себе подразумевает критический талант.
Впрочем, иного и не могло быть.
Человек любознательный, чувствительный по природе характера, проведший юные годы в Европе, он жил к в XVIII веке. В эпоху Просвещения, когда образованный индивид, ослепленный иллюзией всемогущества разума, шел вперед, но останавливался на каждом шагу, чтобы поломать и сформулировать закон, объясняющий то или иное явление. Поэтому Радищев не мог не интересоваться всем, что попадало в поле зрения его острого ума. Причем интересоваться активно, выражая свое отношение к предмету.
«Путешествие из Петербурга в Москву» есть путешествие по интересам совестливого человека эпохи Просвещения. Ведь в этой книге мы видим не только критику существующего крепостного строя, но и массу замечаний о других предметах.
Например, морально-этические вопросы, инвариантные для любой эпохи и любого строя: осуждение публичных девок («Валдай»), картину раскаяния отца на могиле своего дитя, зараженного им в утробе матери венерической болезнью («Яжелбицы») или сцену напутствия старым дворянином сыновей, уходящих в жизнь («Крестьцы»). Все это представляет целый моральный кодекс, очевидно совпадающий с взглядами самого Радищева.
Круг интересов автора, отраженный в «Путешествии», достаточно широк. И не странно, что в книгу попали и несколько литературно-критических аспектов.
«Слово о Ломоносове», завершающее книгу - пример развернутого критического сочинения.
Рассказывая о великом человеке, Радищев реализует хорошо продуманную схему. Касаясь биографических моментов, он дает оценку деятельности героя на том или ином этапе. Не довольствуясь восхвалениями, подмечает и слабые стороны Ломоносова: такие, как неумеренное поклонение перед Елизаветой или полную бесчувственность его стихов.
Все эти замечания верны и ни в коей мере не нарушают лейтмотив статьи:
«Доколе слово российское ударять будет слух, ты жить будешь и не умрешь».
Эта мысль потом использована Пушкиным в его «Монументе».
К некоторым критическим суждениям «Слова о Ломоносове» прямо примыкает разговор о российском стихотворчестве в главе «Тверь».
Здесь Радищев рассуждает как завзятый литературовед, углубляется в теорию стихосложения и иллюстрирует свои мысли разбором оды «Вольность».
Можно, конечно, обвинить автора в консерватизме и непоследовательности: ведь он, противореча самому себе, упорно защищает «гексаметры российские», отвергая более легкие по звучанию ямбы и хореи, пренебрегает рифмой. Но не стоит винить в том Александра Николаевича. Не надо забывать, что в те времена привычная сегодня система стихосложения только формулировалась. Русская силлаботоника рождалась в муках, с трудом отходя от индуцированного антикой гекзаметра, чуждого просодии нашего языка. Процесс был завершен лишь Пушкиным.
Также следует помнить, что с тех пор стихи и проза как бы поменялись ролями.
Сегодня мы ищем в прозе содержательности, а стихах - мимолетности. В XVIII веке было все наоборот.
Попытки отразить душевный мир и выразить тонкие оттенки чувств делались в прозе, стихи же использовались для выражения назиданий и восхваления действий. И потому оставались возвышенными, холодными и безжизненными - лучшим примером служат чудовищные оды того же Ломоносова.
Для таких стихов мертвый гекзаметр подходит куда лучше, нежели игривый ямб. Этого взгляда, по-видимому, придерживался и Александр Николаевич.
И, наконец, в главе «Торжок» Радищев выступает как блестящий публицист, громя цензуру.
Экскурс в историю института интересен с фактологической точки зрения. А высказанные суждения сохраняют свежесть до сих пор:
«Запрещать дурачество есть то же, что его поощрять».
Читая такие слова, нельзя не восхититься умом автора.
Да и вообще «Путешествие из Петербурга в Москву» дает нам представлении о человеке чрезвычайно умном, способном приложить свои интеллектуальные силы в любом направлении.
Радищев действительно мог бы стать большим писателем.
Жаль, что он погубил себя, отдавшись химере революции.
* * *
Русская литература всегда отличалась тенденциозностью.
Один лишь Пушкин оставался свободным: будучи человеком неумеренных страстей и непоследовательных суждений, парадоксально сочетающихся с острейшим умом, он то и дело менял точку зрения - жестоко поносил все, чему поклонялся вчера, и был готов проклясть все сегодняшнее завтра. Верно, из-за этого качества он и занимает особое место в нашем пантеоне бессмертных.
Радищев является представителем крайней тенденции.
«Первый русский писатель-революционер» положил свой талант на чащу идеологических весов и не получил взамен ничего кроме тягот жизни.
Он погиб, задавленный идеей - даже его самоубийственная смерть рисует человека, который за фанатическим служением идее не видел ни тепла, ни солнечного света.
Не могут не вызывать внутреннего неприятия «литераторы-революционеры», нашпиговывавшие тексты идеологией в ущерб художественности.
Однако Радищев достоин уважения.
Ведь он - в отличие от деятелей XIX века - не преследовал личных целей, не стремился подняться из грязи, чтобы затоптать туда всех, кто стоял выше.
Он имел достаточно высокое положение в обществе, он мог жить и творить.
Но он отдался революции.
И в этом Радищев видится мне как своего рода интеллектуальный предтеча декабристов.
Человек, проникшийся жалостью к униженным и оскорбленным и оказавшийся не в силах противостоять этому чувству.
Он сродни тем, кто вышел морозным утром 1825 года на Сенатскую площадь в Санкт-Петербурге - вышел без опоры, без надежды, даже без реальной программы действий… вышел на верную смерть, но все-таки вышел.
Фанатизм всегда неприятен.
Но герои - всегда герои.
Высокое и светлое безумие даже полностью бессмысленного подвига не может оставить равнодушным.
И хочется склонить голову перед памятью Александра Николаевича Радищева - перед его грустным и лучистым именем.
ЛИТЕРАТУРА
1. Макогоненко Г. Александр Радищев. В кн.: «А.Н.Радищев. Избранные сочинения.»; М.-Л., 1949.
2. Форш О. Радищев. (Собрание сочинений в восьми томах. Т.3); М.-Л., 1963.
1993 г.
© Виктор Улин 1993 г.
© Виктор Улин 2019 г. - дизайн обложки.
Сборник работ «Литературный институт»
http://www.litres.ru/viktor-ulin/literaturnyy-institut/
250 стр.