В Аржантёй её называли «королевой Гортензией». Никто точно не знал – почему. Возможно, потому, что она была строга, как генерал во главе полка? Возможно, потому, что она была высокой, полной и величественной? Возможно, потому, что она управляла целым зоопарком домашних животных: курами, собаками, кошками, канарейками и попугаями, столь дорогими сердцу старой девы? Но она не баловала их, не называла ласковыми именами, которые, кажется, стекают с женских губ над мягкой шерстью мурлычущего зверя. Она правила своими животными, как королева.
Действительно, это была старая дева, одна из тех, у кого надтреснутый голос, сухие жесты и, кажется, чёрствая душа. У неё всегда были молодые служанки, так как молодость гибче подчиняется внезапным проявлениям чужой воли. Она не терпела ни возражений, ни колебаний, ни небрежности, ни лени, ни усталости. Никто никогда не слышал, чтобы она жаловалась на жизнь или завидовала кому-либо. Она говорила «Каждому своё» с убеждением фаталистки. Она не ходила в церковь, не любила священников, почти не верила в Бога и называла все религиозные вещи «торговлей соплями».
На протяжении 30 лет, когда она прожила в маленьком домике с садом, она не меняла своих привычек и меняла только служанок, когда тем исполнялся 21 год.
Она без слёз и без жалоб делала замену своим животным, когда те умирали от старости или несчастного случая, и хоронила их на клумбе, выкапывая ямку небольшой лопатой, а затем приминала землю равнодушной ногой.
В городе у неё было несколько знакомых семей, в которых мужья служили в Париже и ездили туда каждый день. Время от времени они приглашали её на чашку чая. Она каждый раз засыпала в гостях, и хозяевам приходилось будить её, чтобы отправить домой. Она никогда никому не позволяла провожать себя, так как не боялась ни дня, ни ночи. Казалось, она не любила и детей.
Она занимала своё время тысячей мужских работ, выполняя ремёсла плотника, садовника, заготавливая поленницу пилой или топором, ремонтируя свой старый дом и даже заменяя каменщика, когда это требовалось.
У неё были родственники, которые приезжали к ней дважды в год: семьи Симм и Коломбель, так как её сёстры вышли замуж, одна – за фармацевта, другая – за мелкого рантье. У Симмов не было детей, а у Коломбелей их было трое: Анри, Полина и Жозеф. Анри было 20 лет, Полине – 17, а Жозефу – всего 3, и он родился тогда, когда уже трудно было поверить, что его мать ещё способна родить.
Старую деву не связывала с родственниками никакая нежность.
Весной 1882 года королева Гортензия внезапно заболела. Соседи послали за врачом, но она прогнала его. Пришёл и священник, но старая дева встала с постели полураздетой, чтобы прогнать его.
Молодая служанка готовила ей отвары. Через 3 дня состояние больной стало настолько серьёзным, что местный бондарь после консультации с врачом решил позвать две родственных семьи.
Они приехали одним поездом в 10 часов утра, и Коломбели взяли с собой маленького Жозефа.
Когда они вошли в сад, то первым делом заметили служанку, которая плакала, сидя на стуле у стены.
Перед входной дверью на циновке спала собака под палящими лучами солнца, а двое котов, которые казались мёртвыми, растянулись на подоконниках, закрыв глаза и вытянув лапы и хвосты. Большая кудахчущая курица прогуливалась с выводком цыплят, покрытых жёлтых пухом, лёгким, как вата, в маленьком саду; в клетке у стены, заросшей мокрицей, кричали птицы при свете этого жаркого весеннего утра. Двое неразлучников молчали в другой клетке в форме шале, сидя бок о бок на жёрдочке.
Г-н Симм, толстый мужчина с одышкой, который всегда и везде входил первым, спросил:
- Ну, что, Селеста? Плохи дела?
Девушка простонала сквозь слёзы:
- Она меня больше не узнаёт. Врач говорит, это конец.
Все переглянулись.
Сёстры обнялись, не говоря ни слова. Они были очень похожи, с одинаковыми причёсками из плоских бандо, с красными шалями из французского кашемира, пылающими, как огонь.
Симм повернулся к Коломбелю, бледному худосочному мужчине, страдающему несварением, который, к тому же, страшно хромал, и сказал серьёзным тоном:
- Чёрт возьми! Мы вовремя.
Но никто не осмеливался войти в комнату больной, расположенную на первом этаже. Даже Симм не шёл первым. Наконец, Коломбель решился и пошёл, качаясь, как мачта корабля, ударяя по камням своей железной палкой.
Женщины пошли за ним. Симм замыкал шествие.
Малыш Жозеф остался во дворе, очарованный видом собаки.
Луч солнца делил кровать надвое, освещая руки, которые нервно двигались без конца. Пальцы шевелились, словно ими двигала живая мысль. Всё остальное тело лежало неподвижно. Лицо тоже казалось застывшим. Глаза были закрыты.
Родственники расположились полукругом у кровати и молча смотрели на впалую грудь больной, слушая прерывистое дыхание. Пришла плачущая служанка. Наконец, Симм спросил:
- А что конкретно говорит врач?
Селеста пролепетала:
- Говорит, чтобы её не трогали, что сделать уже ничего невозможно.
Но внезапно губы старой девы задвигались. Казалось, она беззвучно произносила какие-то слова, хранящиеся в её голове, а пальцы продолжали шевелиться.
Вдруг она заговорила тихим, незнакомым голосом, который словно доносился издалека.
Симм вышел на цыпочках, не в состоянии выносить это зрелище, а Коломбель, которого начала беспокоить нога, присел рядом. Женщины продолжали стоять.
Королева Гортензия говорила теперь очень быстро, и слова нельзя было разобрать. Она произносила имена, много имён, нежно их называя.
«Подойди к мамочке, мой маленький Филипп. Ты ведь любишь маму? Ты, Роза, будешь присматривать за сестричкой, пока я выйду. Не бросай её одну, слышишь? И я запрещаю тебе трогать спички».
Она замолчала на несколько секунд, затем продолжила громче, словно звала: «Анриетта!» Она подождала немного, затем сказала: «Скажи отцу, чтобы зашёл ко мне, прежде чем пойдёт на работу». Затем внезапно: «Дорогой, я сегодня немного недомогаю. Обещай, что не задержишься вечером. Скажи шефу, что я заболела. Ты же понимаешь, что опасно бросать детей одних, когда я лежу. Я сделаю тебе на ужин сладкий рис. Дети его любят. Как Клер будет рада!»
Она засмеялась юным звонким смехом, какого никогда не слышали у неё: «Посмотри на Жана, как он испачкался конфетами! Посмотри, дорогой, какой он забавный!»
Коломбель, который передвигал ногу с места на место, сказал:
- Она бредит, словно у неё есть муж и дети. Это начало агонии.
Удивлённые сёстры не двигались. Служанка сказала:
- Вам нужно освободиться от шалей и шляп. Не угодно ли пройти в салон?
Они молча вышли. Коломбель последовал за ними, хромая, и умирающую оставили одну.
Женщины освободились от дорожной одежды и сели. Тогда один из котов слез с подоконника, прыгнул в комнату, затем – на колени мадам Симм, которая начала гладить его.
Через стену слышался громкий голос умирающей, которая, несомненно, бредила о той жизни, которой ждала в молодости. Её мечты ожили в предсмертный час.
Симм играл в саду с Жозефом и собакой и очень развлекался, не вспоминая об умирающей.
Внезапно он вошёл и сказал:
- Пора бы позавтракать. Что вы будете есть, сударыни?
Заказали омлет с приправами, кусок филе с молодой картошкой, сыр и кофе.
Так как мадам Коломбель рылась в кармане в поисках кошелька, Симм остановил её и сказал, повернувшись к служанке:
- У тебя, должно быть, есть деньги?
- Да, сударь.
- Сколько?
- 15 франков.
- Этого хватит. Поторопись, милая, я проголодался.
Мадам Симм, которая смотрела из окна на цветы и двух воркующих на крыше голубей, сказала огорчённо:
- Как жаль, что мы приехали по такому грустному поводу. Сейчас в деревне так хорошо.
Её сестра вздохнула, не отвечая, а Коломбель прошептал:
- Как меня беспокоит эта чёртова нога!
Маленький Жозеф и пёс страшно шумели, играя: один издавал крики радости, другой неистово лаял. Они играли в прятки вокруг трёх клумб, бегая друг за другом, как двоё сумасшедших.
Умирающая продолжала звать детей, разговаривая с каждым и воображая, что она их одевает, ласкает, учит читать: «Симон, повторяй: «А, Б, В, Г, Д. Ты плохо произносишь. Слушай: Д, Д. Повтори…»
Симм произнёс:
- Умирающие говорят такие странные вещи.
Мадам Коломбель предложила:
- Лучше вернуться к ней.
Но Симм переубедил её:
- Зачем? Мы всё равно ничего не сможем изменить. Лучше останемся здесь.
Никто не настаивал. Мадам Симм смотрела на двух зелёных птиц, которых называют «неразлучниками». Она похвалила их любовь и пожурила мужчин за то, что те не следуют примеру птиц. Симм рассмеялся и запел по-птичьи, глядя на жену: «Чик-чирик! Чик-чирик!», словно хотел сказать, что по-своему понял намёк.
Коломбель, которого начали мучить спазмы в желудке, скрёб палкой по полу.
Второй кот помахал хвостом.
За стол сели только в час.
Когда очередь дошла до вина, Коломбель, которому врачи порекомендовали пить только выдержанное бордо, позвал служанку:
- Скажи-ка, милочка, а в погребе нет ничего получше?
- Есть, сударь. Есть хорошее вино, если желаете.
- Принеси 3 бутылки.
Он пригубил вино и нашёл его великолепным. У него было 15 лет выдержки. Симм заявил:
- Настоящее лечебное вино.
Коломбель, охваченный желанием завладеть этим вином, спросил служанку:
- Милочка, сколько ещё осталось?
- Почти ничего, сударь. Мадам никогда не пила. Я взяла с самого дна.
Тогда Коломбель повернулся к Симму:
- Если позволите, оставьте это вино мне. Оно восхитительно подходит моему желудку.
Вошла курица с выводком, и женщины начали бросать им крошки.
Наевшегося Жозефа и пса вновь отправили в сад.
Королева Гортензия всё ещё говорила, но теперь так тихо, что слов нельзя было разобрать.
После кофе все пошли посмотреть на больную. Она казалась спокойной.
Они вышли и сели в саду, чтобы пища переварилась.
Вдруг собака начала носиться вокруг стульев со всех ног, неся что-то в пасти. Ребёнок бежал за ней. Они скрылись в доме.
Симм придремнул на солнце.
Умирающая продолжила громко бредить. Внезапно она крикнула.
Женщины и Коломбель поспешили к ней. Симм проснулся, но не пошёл, так как не любил такие зрелища.
Умирающая сидела на постели с безумными глазами. Собака, чтобы убежать от Жозефа, прыгнула на кровать и смотрела на хозяйку, готовая прыгнуть снова, чтобы продолжить игру. Она держала в зубах тапок хозяйки, порвав его зубами. Она носилась с ним уже час.
Ребёнок, испуганный видом умирающей, стоял рядом неподвижно.
Курица, привлечённая шумом, вошла и прыгнула на стул. Она начала звать цыплят, которые испуганно бегали между четырьмя ножками.
Королева Гортензия кричала надрывно: «Нет, нет, я не хочу умирать! Я не хочу! Кто вырастит моих детей? Кто о них позаботится? Кто будет их любить? Нет, я не хочу!.. Я не…»
Она упала на спину. Всё было кончено.
Возбуждённая собака скакала по комнате.
Коломбель подбежал к окну и закричал Симму: «Идите скорее! Я думаю, она скончалась».
Тогда Симм встал и пришёл в комнату, шепча:
- Это тянулось не так долго, как я предполагал.
24 апреля 1883
(Переведено 21 августа 2018 г.)