83. Комаровская права!? про мат и страх

Наталья Гончарова 5
Вечером после смены кондуктора, водители ожидают дежурку, делятся впечатлениями дня,  историями, описывают стычки с пассажирами.

Света,  красавица и модница,  рассказывает, как познакомилась с мужчиной, который, оказывается,  давно влюбился, да вот только сегодня решился заговорить  и признаться в любви.

В руках у неё  большой  букет невероятно крупных  белых  лилий, ей дарят цветы уже весь летний сезон.  Света  блондинка и  натуральная,  она покоряет взглядом чистых серых каких-то необыкновенных глаз, улыбкой и даже голосом. Каждый водитель умоляет ее работать с ним.   

- Светлая, муж тебя как отпустил сюда?
- Свет, ты всех пассажиров к себе переманила, да?
- Тебе,  наверное,  деньги  дают  ещё с улицы.

 - Светка, признайся, платят за проезд с тобой.
- Светик, подымай плату за проезд .

- Ты-то, наверняа,  не ждёшь,  пока там насобирают мелочи,  и тебе  говорят «билет не надо и без сдачи».
Смех.

- Свет, тебя матом не пошлют и ты тоже.  -  Снова смех

 … Но у неё всё  также,  как и у некрасивых.
-  Деньги собирать – не раздавать,  – говорит она.
 
Кто-то невидимый в темноте   откровенничает:

- … А до работы в парке, кондуктором, я не умела ругаться. Про маты – молчу – я их и не знала.  Я  даже обидчику не могла сказать резко.   Не умела я с ними общаться, да таких и не было рядом… Круг людей возле меня был давно известен.

Теперь я понимаю, как крохотен и ограничен был мой круг,  я не знала и не понимала людей,  намеренно отгораживалась от  мира, чтобы мои нежные нервы не  пострадали… Знаешь, как это бывает с незакалёнными растениями.

Я не понимала поведения людей в толпе, а это оказывается очень серьёзная наука.

В первые недели я ходила по автобусу, дрожа от страха,   буквально умоляла и так, знаешь, робко и тихо  умоляла заплатить за проезд тех, которые давно уже этого не делали, или  у которых не было денег, или, может, платили,  если стояли над их душой.  Я  плакала от их    реплик, оскорблений.  Мне было непонятно – за что? Я же делаю, только делаю свою работы. Они, что?  Не понимают?

- Ну и дура! Плакала зачем, дура? – Беспощадный голос у слушательницы, грубый

- Конечно,  дура,  ещё и какая, а от обиды плакала, – это рассказчица.

- Не, чё говорить, мы тут все такие дуры… Кроме Комаровской.
Комаровская  так же грубо, в предложении из 10 слов только три печатных:
- …не стала  бы… плакать. Ну и что ты там выплакала?

-  Такие и ездят,  как ты… и учат уму-разуму. Меня удивляло,  из-за рублёвого проезда человек, которого я не знаю, и который меня не знает, хотя нет гарантий, что мы  не раз  ещё встретимся, - из-за  рублёвого проезда человек вдруг может  вывернуть себя и показаться в самой неприглядности. И  это его не страшит. Он выйдет на следующей остановке. Чего же там  манерничать?

  - Только покажи им, что боишься… Тебя уничтожат. - Комаровская все знает.

 Ах, Комаровская, ты прошла эту школу, ты работала продавцом.

- Я сначала думала, не смогу, -  боюсь. Как боюсь!  Пришлось столкнуться  с разными людьми: бывшие начальники, чиновники, директора, партийные  чинуши… работяги, продавцы, учителя… инженеры… плановики-экономисты… комсомольские и профсоюзные  работнички. Но ими они были   в той жизни,  а в этой -   потерпевшие крушения и никто порой. С затоптанным  и выброшенным прошлым.

- А гонору только у бывших начальничков - полные штаны, - опять грубиянка Комаровская.- Ну ты – не я. У меня б они  … - Комаровская презрительно щелчком послала окурок.

Философиня смеется:
-Ну что, драться с ними или посылать куда - это не каждый будет.
-И не надо. Глянул молча и все этим сказал. И никакого балета с ними. - Комаровская, ты права!

-  На наших глазах переплавляется общество… Вчерашний никто – сегодня крутой, как кипяток.  Одни из общественного транспорта уходили навсегда, может, пересаживаясь в свои машины, другие прочно обосновывались в нем… Кого к нам не заносит – от великих до ничтожных.

А как было трудно привыкать к матам.
 Первый мой водитель, да чё там, все знают его – Сапоженко Андрюха (хохот)  при знакомстве с ним произнёс фразу, где только два слова были печатными – междометие и  местоимение.

 А у нас в семье не принято было произносить вслух даже такие слова, как жопа, извини,  и тому подобное. Но заметь, что странно. Не говорили эти слова, да?  и страшно стеснялись друг друга… А сейчас ? В мои нежные уши такое полилось, такое… с 5 утра и до часу ночи… Причём,  безо всякого намёка обидеть… 

И знаешь, если каждый день слушать эту реликтовую речь, очень эмоциональную, чувственную, свободную без границ – невольно проникаешься её духом, смыслом, энергией.

Теперь эти знания и умения ответить подобному подобным оберегало меня, как ничто. 

Я вдруг увидела, немало людей понимает только такой язык и не понимает язык Пушкина, извини, и Достоевского. Это разные русские языки.

Загнёшь иному  в три этажа на его  два, а  он,  удивлённый,  вдруг становится почти ручным.   

 Эти люди    твои воспитание и образованность    принимают за твою слабость и недоразвитость.
- Вот я тебе снова скажу и хоть что думай - оно так и есть. Вся твоя образованность и есть слабость и неспособность жить, как надо.Слабость!

- Комаровская, ты угадала. Воспитание - ограничение и не признание другого,
 грубого мира. Но он существует и плевать хотел бы на твои  совершенства. У него свой язык.

 А такой  язык обладает огромной и определённой силой,  и  расцвет его сейчас не случаен.

 Но иногда я думаю, а необходимые ли эти знания и умения? Разве это замечательные приобретения?

У нас дома был пёс породы терьеров, какого-то очень редкого подвида. Отцу подарили по случаю отъезда. Ему надлежало жить в тепле. Отца предупредили- на улицу не водить без попоны, если ниже 10-12 мороза. У него была негустая короткая шерсть.

 Но жить пришлось ему на улице, даже в сорокаградусный мороз, терпеть и жару и  дожди, ел то, что обычные деревенские собаки, выполнял обязанности сторожа. На охоте  осенью и зимой он, что называется, отводил свою собачью душу.

 И что характерно – к зиме у него вдруг отрастала такая густющая и длинная шерсть, которая его отлично согревала , и  он спал в будке на улице.

Смешно сравнивать, но мне кажется, что и моя душа, как наш Дик,  покрылась вот такой же густой плотной шерстью и толстой кожей,  и мне уже человеческий холод, жара не страшны

Слушай, а начни я нормальную жизнь, наверное,  вернётся моя душа к своему  нормальному состоянию?

- А вдруг не то, а это нормально? Вдруг Комаровская права?
        - Комаровская всегда права! Знай! Потому никогда не плачет! - Надвинулась тень справа.


- Ты даёшь!  Маты и все такое норма?

- Вы, девки, глубоко влезли, смотрите проще и жизнь к вам повернётся.  – Бас   невидимого психолога доброжелательно  примирил старое и новое.


1998 г.