Познакомилась я со своим Анимусом несколько лет назад перед первой поездкой в Лондон. Я просто сидела апрельским вечером за своим заваленным бумагами и гаджетами столом, привычно и быстро отбирая нужную информацию к поездке и так же привычно думая о тех силах, которые приходят в движение, стоит нам только захотеть податься куда глаза глядят. Куда это всё может завести меня в этот раз? – я вздохнула.
-- Ну, для начала неплохо было бы по прилёту завести нас с тобой в какой-нибудь паназиатский ресторан. На Prince Albert Rd., рядом с Zoo, пойдёт? Правда, я терпеть не могу полированные деревянные панели и керамические миски, но китайская лапша у них должна быть сносной.
Голос был чуть торопливый, но отчётливо мужской. И такой – властный, настырный и… милый. И я решила ответить – ну я же всегда такая: любопытная и ничему не удивляюсь.
-- Ты кто? И где? У меня в голове? И почему ты говоришь мужским голосом?
-- А каким голосом должен говорить твой Анимус – гнусавым, детским, стервозным? – он весь сочился сарказмом.
-- Что-то от стервозного в тебе есть, признаться. Значит, ты – мой Анимус. А почему ты появился только сейчас?
-- А почему ты только сейчас собралась в Лондон одна?
-- Ну, я давно путешествую одна. Но ты как-то не озабочивался раньше этим.
-- Ой, да ладно заливать! Одна она. А то я не в курсе. Ты думаешь, если я молчал, то меня вроде, как и не было?
-- Типа того, да – я покраснела. – Постой! Я же помню тебя в пятнадцать лет!
-- Это ты о той истории с Галкой, что ли? Фу, не люблю её.
-- Кого? Галку?
-- Историю эту вашу. Из-за концовки не люблю. Никакой фантазии, игры, драйва. Всё так хорошо начиналось --- неожиданно и быстро. Я аж прифигел тогда, помню. Стал тебе помогать молча. Ну, думаю – наконец-то, оттянемся. А ты взяла и зас…ла. Фу!
-- Дурак! Ничего я не зас…ла! Мне Галку жалко стало – влюбилась в мой (твой!) голос с пол пинка. И бегала к нам домой с перехваченным от восторга дыханием рассказать мне (!) какой он (!) удивительный и клёвый. И что влюблён в неё. Точняк влюблён, потому что… Фуууу… И что мне дальше было с этим делать? И я сразу знала, что и это предприятие обречено, как и всё, что я пробовала делать – быть хорошей дочерью, отличницей, прелестной девушкой. Потому что элегантно порхать с цветка на цветок длинноногие голенастые тощие девицы никогда не смогут. Но и мальчишеской неуклюжести им не хватит, чтобы увлечь простодушную соседскую девчонку, мистифицируя её по телефону.
-- Ладно, забей. Моя вина – не хотел давить на тебя тогда. Ты была такая… счастливая от того розыгрыша. Вообще мистификации тебе удаются и идут. Но опыта маловато. Так что в Лондоне наверстаем. Замётано.
-- Вообще-то у меня другие планы на Лондон.
-- Ой, да знаю я твои планы – отстой. Короче, я всё решил. Летим.
-- …
В аэропорту я беру такси и мы едем сквозь раннее весеннее лондонское утро вдоль фасадов высоких домов, отрешённых и неприступных, хранящих возраст города, глубину его истории, его упрямую несокрушимость. Крутые повороты в лабиринте незнакомых улиц. За окном – непрерывная череда антикварных магазинчиков, слегка разбавленных пабами.
-- Сначала выпьем кофе – я вздрагиваю от его голоса, и несколько секунд даже думаю, что это сказал водитель.
– Ну же, шевелись – выходим – это всё тот же оживший Анимус командует в моей голове, понимаю я, наконец.
Выхожу из машины и иду по одряхлевшей галерее на углу Portobello и Westbourne Grove – мимо русских лоточников, торгующих старыми часами, потом вниз по лестнице в тесное подвальное кафе. Машинально заказываю белый кофе – слабый американо со сгущенкой.
-- Я терпеть не могу сладкий кофе – я возмущена и раздражена, к тому же кофе обжигающе горячий.
-- Ничего, зато я его люблю – всё-таки, голос у него отвратительный, отчетливо думаю я.
Когда я выхожу из кафе, на улице уже полно народу. В основном, туристы, конечно. Люди лениво ползут вдоль Portobello в обоих направлениях прямо по проезжей части – тротуары заняты лотками продавцов. У меня начинает кружиться голова от вязкой толпы, неожиданно яркого лондонского солнца и от этого несмолкаемого голоса моей мужской составляющей, которая заговорив, оказалась невыносимо нудной:
-- Твоя Ирка пишет хорошо. Хорошие стихи. Хотя ей, безусловно, стоит поработать над адекватностью отражения воспринимаемой действительности. Сейчас же, к сожалению, над ней еще довлеют комплексы, привносящие в поэзию элементы неоправданного сарказма, который выполняет роль своеобразной брони, призванной защитить её от негативной реакции окружающего мира. В то время, как только открытость миру рождает искреннюю поэзию, хотя, зачастую, и формирует трагическую линию в судьбе самого автора. А…
-- Заткнись, милый!
-- Тебе не идёт быть грубой. Даже просто резкой и неделикатной – не идёт. Не я один тебе это говорю. Если ты будешь такой хоть ещё один раз, то я замкнусь в себе, то есть в тебе, то есть… Ну вот, запутался. Ладно, я вижу, что тебя тошнит от этого торжества потребительского разгула. Меня тоже. Значит, ты в отличной компании, и, значит, давай поедем в Camden Tawn.
Я думаю, что мне хочется невыносимо, не человечески прекрасного. Очень. Может, написать, в конце концов, его самой. Но я знаю, что прекрасное не даётся мне, оно дрожит, расплывается и в ужасе убегает от меня. А то, что остаётся – ужасно:
-- Всё чудесатее и чудесатее -- сказала Алиса, надевая поножи и закрепляя на себе панцирь, когда-то принадлежавший Черному рыцарю.
-- Главное - это подобраться поближе и овладеть конем, -- улыбнулся ей сверху Чеширский Кот.
-- И сиськи не забудь, закрепи их получше, -- хором заорали Труляля и Траляля. -- Без них - никакой конь на тебя даже не взглянет.
Может быть, я думала об этом очень долго – скажем, целый день – но в следующем кадре моих воспоминаний уже вечер.
-- Хорошо, едем! Но нам нужна Синяя гусеница -- для полноценной оргии. Ах да, и это… Шляпника нам, Шляпника – и я останавливаю очередное такси, не оставив моему Анимусу ни единого шанса открыть рот.
Мы углубляемся в лабиринт улочек (господи, какое однообразие стиля эти лабиринты – скукота), окружающих Primrose Hill – главную лондонскую возвышенность. Машина тормозит у подножия большого холма, поросшего травой. Мягкий свет фонарей в вечернем тумане. Друиды называли это место Гринберри. А может и не друиды, но тоже – хорошо. Захлопнув дверцу, я начинаю взбираться по склону холма. Трава здесь выше, чем кажется на первый взгляд. Ноги уже промокли от влаги. Ощущение – не городское. На самой вершине неожиданно -- одинокая скамейка. Я смотрю на Темзу, на лондонские мерцающие огни.
-- Ты здесь, мой милый Анимус?
-- Как это ты вспомнила вдруг обо мне? – его голос ужасно склочный и даже надтреснутый. – А как же Шляпник?
-- А хочешь, ты им будешь? Смотри, я надеваю на тебя шляпу. Чуть набекрень, ладно? … Ты молчишь. Ушёл? Замкнулся в себе, во мне? Анимус, милый, скажи, почему так холодно, как будто жизнь остывает. И ничего уже не хочется, кроме солнца. Но сквозь туман холодным ветром рвётся только мятежный апрель. И по крышам стучат дожди. И в синюю бездну проваливаются мечты.
Я поворачиваюсь и иду назад, вниз. Иду пешком вдоль пустынной набережной, слушая холодный плеск воды. Мимо тёмных шлюзов, мимо бомжей, пьющих сидр на лавочках. Я иду и иду, пока не добираюсь до своего отеля. Последнее, что помню – я очень устала.