Ночью Колька толком так и не смог уснуть. В распахнутое окно валил жар долгого дня, шум припозднившихся машин, визгливые вскрики девиц и гогот подгулявших парней. Пахло пыльным двором, грязной посудой после вечерних посиделок с соседом и потной Веркой под боком.
Колька спустил ноги на пол, упёрся ладонями в колени и зло выдохнул:
— Сука...
Верка (ну ж: сука!) сбросила во сне одеяло, повернулась на другой бок, притянула коленку к груди, прерывисто вздохнула, будто выговорила "ишь, умный какой..." и причмокнув, как рыба, пару раз губами, затихла.
— Рыба и есть. Чёртова баба, — выдавил из себя Колька.
Небо за кроной огромного клёна окрасилось в сиреневое. Просыпалось летнее солнце. Кольке хотелось тишины и чистого воздуха. Чтоб ни-ни... чтоб ... ну ... Он попытался сглотнуть, но пересохший рот сопротивлялся. С минуту Колька смотрел на пол между ступней, будто выискивал что-то потерявшееся. Вдруг вспомнил, как накануне, сбросив с уставших ног обувь, бродил по кромке у реки. Как вода ласкала пальцы, щиколотку... как мельтешили прибрежные мальки, изумрудные водоросли обнимали речные камни... как огромная стрекоза уселась ему на плечо ... как они смотрели друг на друга и молчали. Молчали. Он молчал. Молчала стрекоза. Рыбы молчали. И утомившееся за день солнце молча прощалось со всеми.
Кольке нестерпимо захотелось вернуться туда. Или даже и не туда, а дальше, ещё дальше ото всех. На озеро.
Вчера Верка изо всех сил демонстрировала своё "фи" мужикам: бестолку шныряла туда-сюда, громко болтала по телефону, хлопала дверцей холодильника и фыркала на реплики мужа. Упёртая. И Колька упёртый. Короче, как говорят доминошники во дворе: рыба. Решений нет.
Надо бежать. Колька сдвинул к переносице белесые брови, чуть наклонился вперёд будто перед решительной схваткой, развёл локти в стороны, замер на мгновение и, глянув на спящую жену, как на ненужный трофей, резко встал. Дальше, по давно отработанной схеме, всё делал тихо и сосредоточенно: джинсы, носки, футболка ... Сумка, прощальный взгляд на холодильник, стакан холодной воды в глотку, сигареты. Таааак... Минута у окна: клён замер, стол доминошников пуст, георгины дворничихи опустили головы. Колька поднял глаза к небу, там белым облаком плыла морда с прищуренным глазом. "Смеёшься, сука," — подумал почему-то о Верке. — Ну-ну..." Он решительно прошагал в прихожую, сорвал куртку с крючка и, посмотрев по привычке в зеркало, вдруг наклонился и дёрнул ящик тумбочки на себя, схватил помаду и размашисто начертал на зеркале : да пошла ты! Рыба!
Верка ли рыба с холодными глазами, или конец их истории — этого Колька сейчас и сам не ведал.
Михеич Кольку знал ещё дурным пацаном. Неуклюжий и тощий этот мальчишка ему нравился, потому что умел правильно молчать. А людей Михеич ценил по умению слышать тишину. Выделывался, конечно, как все подростки перед девчонками, но остановиться вовремя умел и в подлых делах замечен не был.
Колька Михееча любил тяжело и скрытно. Нёс ему свои беды и радости. До порога. А потом, будто случайно забрёл по дороге, звал покурить на крылечко. Покурят молча и разойдутся. Поговорили.
— Дай лодку, Михеич, — Колька бросил сумку на крыльцо.
— Бери. — Михеич вытер ладонью рот. — Надолго явился?
— Рыбы хочу.
— Удочкой? Или как? Там бери... — старик кивнул в сторону сарая.
Солнце и не думало появляться. Сидело в своих тучках, иногда выглядывало лениво и тут же пряталось, будто не хотело просыпаться. Колька устроился поудобнее в лодке, посмотрел на дедовы удочки и взялся за вёсла.
Небо шевельнулось розовым и вздохнуло. Прошла рябь по воде. Прибрежная высокая трава, подчинившись прихоти лёгкого ветерка, чуть качнулась и замерла. Колька качнулся вместе с ней и так же замер. Ничто не могло ему сейчас помешать: он пришёл к себе.
К обеду Михееч спустился к озеру, постоял там выглядывая Кольку, крякнул и побрёл к рыбакам. Деревенские раскидывали рыбу по кучкам: домой, на продажу, соседям.
— Ну-ка, ребята, ведёрко накидайте мне, — ткнул палкой в рыбу Михеич.
— Гости, дед?
— Не твоего ума дело, — вздёрнулся старик.
— Случилось что? — мужики подняли загорелые лица от рыбы и уставились на деда.
— К крыльцу в тенёк суньте ведёрко, прикройте травой, — оглянувшись попросил Михеич. — Санька, не пей. Кольку домой вечером надо будет отвезти. Понял?
Верка слышала всё. И тихие Колькины шаги, и как он курил у окна, громко взахлёб пил воду, а потом шебуршился в прихожей, как кряхтел и молча ругался, как заглянул в спальню и поправил на Верке сползшее одеяло, как вышел, призывно хлопнув дверью. Она в ту же минуту легко уселась на кровати, потянулась и пошла возвращать в дом чистоту. Уже с ключами в руке взглянула в зеркало и усмехнулась. Вытащила из сумочки салфетку, стёрла "да пошла ты!", вслух проговорила знакомое "рыба" и подписала "моя".
Как ни ждала, но звонок в дверь оказался настолько резким, что она вздрогнула. На пороге стоял Санька с ведром рыбы:
— На, ТётьВер! Зарасьте! Я щас, — крикнул уже спускаясь с лестницы парень.
Верка подняла ведро с рыбой, шагнула к кухне, но вдруг развернулась и пошла в другую сторону. Она толкнула дверь коленкой и, подхватив свободной рукой за дно ведро, вывалила всю рыбу в ванну. Открыла кран и уставилась на воду: "рыба, говоришь?"
Санька, приобняв пьяного вдрызг Кольку, пытался вместе с ним протиснуться в дверь. Верка, сложив под грудью руки, молча наблюдала за ними. Колька вдруг встрепенулся, встретился глазами с женой и выпрямился. Оттолкнув помощника, сердито выдавил "сам" и перешагнул порог. Парень махнул рукой и убежал. Верка распахнула дверь в ванную и пропела: Велком! Колька боднул воздух и, шагнув вперёд, ухватился руками за край ванны, замер и вдруг нырнул к рыбе. Загрёб ладонями воду, плеснул в лицо и выдохнул в глаза жене: "Рыба моя! Там солнце в розовых облаках... Трава ластится, вода шёпотом говорит"