(См. информацию на странице http://proza.ru/avtor/deshchere).
Дмитрий Григорьевич Сидоренко (15.05.1924 - 15.08.1955), автор повести "Воспоминания", одна из глав которой предлагается вниманию читателей на этой страничке - мой дядя, младший брат моего отца. "Воспоминания" были написаны им в далёкие послевоенные годы и много лет хранились у родственников (см. Предисловие к повести http://www.proza.ru/2018/09/06/1560).
На моей страничке портала Проза.ру эта же повесть Д.Г.Сидоренко представлена в цельном виде, без разбивки по главам, - "Воспоминания. Дмитрий Сидоренко. 1924 - 1955" - http://www.proza.ru/2018/08/24/999 .
На фотографии – Филипп Михайлович Михайлов, сослуживец Дмитрия Сидоренко, авиационный механик. Фотография любезно предоставлена внучкой Филиппа Михайловича, Мариной Михайловной Михайловой – см. ниже Примечание 50].
Глава 21 - http://www.proza.ru/2018/09/04/1611
Глава 22
Фронт – налево, фронт – направо…
И в февральской вьюжной мгле
Смертный бой идет кровавый,
Смертный бой – не ради славы –
Ради жизни на земле!!!
[Прим. 47. «Василий Тёркин», А.Т. Твардовский]
Второй Белорусский фронт, прорвав сильно укрепленную линию немцев и успешно развивая наступление, быстро продвигался на Запад.
Авиация активно поддерживала наступление наземных частей. В воздухе непрерывно слышался гул моторов, и эскадрилья за эскадрильей шли машины к переднему краю.
В нескольких километрах от передовой, за густым сосновым лесом, на длинной, узкой площадке располагался действующий аэродром 163-го гвардейского истребительного полка.
[Прим. 48. 163-й ГИАП (Гвардейский истребительный авиационный полк) - Феодосийский Краснознамённый, ордена Суворова полк (ранее - 249-й ИАП) – получил звание Гвардейского в апреле 1944 года «за образцовое выполнение боевых задач и проявленные при этом мужество и героизм». К концу войны полк имел более 20 Благодарностей от Верховного Главнокомандующего; в полку было 11 Героев Советского Союза. Ныне это 81-й Гвардейский Феодосийский Краснознамённый ордена Суворова ракетный полк].
По-над самым лесом, а кое-где прямо в лесу, замаскированные ветками елей, стояли боевые машины. Сегодня стояла лётная погода, и на аэродроме шла оживленная, кипучая жизнь.
С оглушительным шумом, подскакивая на ухабах, рулили самолёты со старта и на старт.
По аэродрому бежали пилоты с картами и шлемофонами в руках, суетились замасленные техники, слышались сирены бензо- и маслозаправщиков. Везде чувствовалось деловое напряжение, вызванное большим наступлением.
Возле самого леса, у маленького тупорылого истребителя Ла-7, спустив ноги с плоскости и глубоко запустив руки в мотор, ковырялся техник самолёта. Машина только вернулась с полёта, и он проверял мотор.
[Прим. 49. Ла-7 — один из лучших серийных фронтовых истребителей конца Великой Отечественной войны, обладающий высокими лётно-техническими характеристиками (проект ОКБ-21 С.А.Лавочкина). Всего было выпущено 5753 самолёта Ла-7. На нём летали Маресьев А.П., Кожедуб И.Н (именно на таком самолёте И.Н. Кожедубу удалось первым из советских летчиков сбить реактивный истребитель Ме-262)].
Весело напевая, рядом с ним, с большой тряпкой в руках и ведром керосина, вымазанный в сажу и масло, выполнял свои скромные обязанности моторист – он мыл машину. В песне его звучал веселый задор. В такт песне работая тряпкой, он с мягким южным акцентом напевал:
«В продолжение трёх лет
Я ношу её портрет;
Я ношу её портрет,
Может, зря, а может, нет…»
Мы подошли к нему:
– Слушай, товарищ, как к штабу пройти? – спросил его Вася. Он перестал мыть самолёт и смерил нас напущенным, скептическим взглядом, с которым обычно старые солдаты встречают новичков. Лицо его было перемазано маслом и сажей, и нельзя было узнать, был ли он русский или нацмен.
– Какой штаб? – важно спросил он
– Штаб полка.
Моторист молча указал тряпкой на землянку в лесу и снова принялся мыть самолёт.
– Что, к нам на помощь ребята? – радостно спросил техник, и, не отрываясь от работы, закричал:
– Давайте, давайте, а то у нас недохват, задыхаемся!!
В землянке нас встретил инженер эскадрильи. Он бегло просмотрел наши документы.
– Механики, значит, хорошо, хорошо! Ну, вы пойдете на машину № 29 к механику Михайлову.
[Прим. 50. В 163 ГИАП служил авиационный механик Михайлов Филипп Михайлович 1919 г.р., гв. ст. сержант.
Место рождения: Воронежская обл., Воронцовский р-н, с. Пузево. Воевал на Юго-Западном, Южном, Закавказском, Северо-Кавказском фронтах, в Отдельной Приморской Армии, на 4-м Украинском и на 2-м Белорусском фронтах. Награды: медаль «За отвагу», медаль «За оборону Кавказа», медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», орден «Красная Звезда», юбилейный Орден Отечественной войны II степени, 1985 г.
Цитата из наградного листа:
Михайлов Филипп Михайлович (1919 г.р.), орден «Красная Звезда»: «Произвёл 5 крупных и 123 мелких ремонтов самолётов ЛАГГ-3 и Ла-5. Сменил 2 мотора. На обслуживаемом им самолёте лётчиком сбито 5 самолётов противника. …28.8.44 г. на его самолёте выработался моторесурс, где требовалась замена мотора, и только благодаря кропотливому труду вместе с экипажем заменил мотор ранее срока на 14 часов».
М.М.Михайлова (г.Братск, Иркутская обл.) вспоминает: «Мой дедушка, Филипп Михайлович Михайлов, жил в селе Пузево Воронежской области. Когда-то во времена Петра I в той местности была большая река и на этой реке строили корабли. В Пузево делали тело (пузо) корабля, в соседних сёлах Гвазда и Клёповка - тоже что-то делали с кораблями (гваздали и клепали вроде). Сейчас эту реку в некоторых местах можно перешагнуть. … После войны Филипп Михайлович женился, у него родилось 4 детей: дочь и три сына. Один из сыновей - Михаил - мой папа. Папа после школы уехал учиться и после учёбы перебрался на Дальний Восток. И в гости к дедушке с бабушкой мы приезжали редко, раз в несколько лет. Поэтому у меня мало воспоминаний о нём»].
Он там регулирует газораспределение – будете проходить у него фронтовую стажировку – резко говорил инженер, указывая на меня пальцем. – Вы – на машину № 36 – он указал на Ваську. Начнём с этого, – быстро, по-деловому распорядился инженер.
Он больше ничем не поинтересовался: излишние разговоры теперь были напрасны. Сама жизнь и сами люди покажут, кто они есть. Покажут лучше всяких красных слов и документов. И нужно было на первых порах не опозориться, не ударить лицом в грязь. То были всё школы, учеба, а теперь самостоятельная жизнь, и она началась у меня с самого трудного – прямо с фронта.
Мы попали в 163-й гвардейский, авиационный разведывательно-истребительный, Феодосийский, Краснознаменный, ордена Суворова 3-й степени полк. Полк гремел своей боевой славой по всей воздушной армии. Командовал им герой Советского Союза подполковник Казаченко - молодой, но уже опытный лётчик-ас 1914 года рождения.
[Прим. 51. Так у автора. Командир 163 го ГИАП, Герой Советского Союза (01.05.1943) гвардии подполковник Козаченко Пётр Константинович (1914 -1945). Воевал на Юго-Западном, Закавказском, 1 м Белорусском и 1 м Прибалтийском фронтах, 2 м Белорусском фронте. Другие награды: орден Красного Знамени (дважды), орден Александра Невского, орден Отечественной войны 1-й степени. Его именем названа улица в г. Коростень].
Размещался полк недалеко от гор. Остров Мазовецкий (Польша).
[Прим. 52. Польское название – город Острув-Мазовецка, около 50 км к северо-востоку от Варшавы].
В 10–15 километрах впереди проходила передовая линия фронта, откуда часто слышалась канонада. Нас сводили в баню и сразу же переодели в теплое зимнее обмундирование. Дали большой ватный комбинезон, кожаную шапку, теплые собачьи унты. Во всём этом меховом наряде я казался громаден.
«Вот большой, как эсэсовец» – сказал какой-то гвардеец, с тех пор и пошло – «эС-эС» и «эС-эС». И придраться было нельзя: говорили С – Старшина, С – Сидоренко. Между прочим, в полку, пожалуй, не было такого человека, кому бы не дана была кличка, причём фамилия, имя и звание забывалось – звали только по кличкам. На ночь определили в землянку.
О, сколько было удовольствия в том, что спать можно было лёжа, что на голову не сыпался снег, что не ползали ненавистные квартиранты, что можно было лечь на солому и ноги вытянуть во всю длину! Кто был на фронте, тот знает, что это недостижимая мечта всякого солдата. Правда, в этой землянке часто капало сверху, а на полу всегда была вода, но в ней всё же не дул ветер, было тепло, она называлась жилищем.
Сразу же, во всём чувствовалась слаженность, четкий фронтовой порядок; всё было просто, целесообразно и очень строго в выполнении приказаний. Все жили одной мыслью, одним стремлением, ни у кого не было личных целей, мелких стремлений, и это делало людей величественней, красивее душой.
Горьким опытом, за долгое время войны мы научились воевать. Помню, в воздушных боях и высшем пилотаже рвалась обшивка элеронов истребителей. Нужно было менять элероны, но где их взять? Далеко в России производятся они.
[Прим. 52 А. Элерон - см. прим. 4, глава 1 http://www.proza.ru/2018/09/06/1537].
Но вот, откуда-то из-за леса, казалось, чудом, выезжала машина БАО.
[Прим. 53. БАО - батальон аэродромного обслуживания (обеспечения)].
На ней аккуратно были сложены нужные элероны. Всё было учтено, предусмотрено.
Или мы перелетали на новый, ещё пустынный, разрушенный аэродром, там не было бензина, масла, боеприпасов, и самолёт, казалось, вынужден будет несколько часов бездействовать. Но вот, как из-под земли, как в сказке, сразу вырастали какие-то незнакомые нам люди, уставшие и измученные, с красными от бессонницы глазами. Они за несколько тысяч километров доставили нам бензин, масло, боеприпасы. Доставили вовремя. Для этого люди не жалели себя, ни с чем не посчитались. И так всюду, во всём чувствовалась четкая слаженность и прекрасная строгая организованность, организованность, которая называется порядком.
Кроме боевых машин истребителей Ла-7, к полку были приданы транспортная машина «Дуглас» и универсал По-2 - для мелких нужд.
[Прим. 54. Многоцелевой биплан У-2 (с 1944 г. переименован в По-2 в честь его создателя, конструктора Н.Н. Поликарпова) серийно производился с 1929 по 1953 г., выпущено около 33 тыс. машин. Шуточное название – Му-2].
«Дуглас», кроме перевозки техсостава и техимущества с аэродрома на аэродром, часто летал по особым заданиям штаба армии – доставлял срочные грузы из Белостока и Варшавы, а также сбрасывал наших диверсантов в глубоком тылу немцев. Вася стажировался вторым бортмехаником на этой машине.
Я проходил фронтовую стажировку у техника Михайлова. Это был тот самый техник, который кричал нам: «…Давайте, давайте! А то мы не успеваем, задыхаемся».
Это был ещё молодой человек, спокойный, вдумчивый. Он на своих плечах выдержал все горечи и неудачи отступления, и теперь, в наступлении, всегда был в хорошем настроении, работал быстро, был на хорошем счету у командования. Мотористом у него был Шота Бабахан – это был маленький, забавный весельчак, всегда поющий или насвистывающий какую-нибудь мелодию. Энергия, казалось, так и била у него ключом, и он не знал, где её применить. По национальности он был не то грузин, не то осетин, но по характеру – самый типичный, горячий горец.
Чёрные брови его были согнуты дугой и высоко подняты над глазами, отчего лицо его всегда хранило какое-то возмущенное выражение. Когда же он слушал что-нибудь и открывал обязательно при этом рот, выражение лица его менялось, оно выражало испуг, ужас. И те, кто впервые встречался с ним, часто говорили: « Ну, чего ты возмущаешься?» или «ну вот, уже испугался»… Потом привыкали и тихо подсмеивались над ним. Характером он был нетерпелив и очень раздражителен, как всякий горец. У него никогда не хватало терпения выслушать своего собеседника до конца. С первых же слов он пытался угадать его мысль, но никогда не угадывал её, а из недослушанных слов делал свои неправильные выводы и тут же начинал критиковать. Мысли его, как у детей, перескакивали с одного на другое, начав одно, он обычно хватался за другое, в результате ничего не было доведено до конца – за что часто попадало ему от механика.
Шота слабо мог сдерживать свои чувства и часто предавался бессмысленному необузданному гневу или неудержимой радости. Охваченный радостью, он обычно кричал: «Поэма! Поэма!». Гвардейцы всё это тонко подмечали и весело забавлялись над ним. Он вначале сердился за частые шутки, потом смирился и принимал их как дружеские приветствия.
Друг Шоты Степан Верёвка работал тут же, на машине Михайлова оружейником. Он оказался прямой противоположностью своему товарищу. Это был спокойный и даже немного мешковатый украинец. Он дальше своего дела не совался, был спокоен, уравновешен. Когда начинал говорить, долго собирался с мыслями, говорил басом, медленно и всегда на своём родном украинском языке. Он редко выходил из себя и всегда удерживал от этого пылкого Шоту.
– Ну, ладно, ладно, ны заидайся, ны твое дило, ходим! – и он тянул товарища от вечного спора, поддержать который Шота страстно любил.
Спокойная и ровная линия поведения Верёвки всегда располагала к нему товарищей. Может быть, эту недостающую в себе черту и любил Шота в товарище, но они были крепко связаны, дружны какой-то особой, суровой, мужской дружбой, вдвоем как бы дополняя друг друга, и вместе составляли одно целое.
Летал на машине Михайлова лётчик Катавасов, по национальности казах. Таким образом, экипаж состоял из разных национальностей: русский, грузин, украинец и казах – «интернациональное общество» – острили гвардейцы.
Спустя неделю меня вызвал инженер эскадрильи.
– Ну, хватит вам там, у Михайлова бездельем заниматься! Думаю, освоились? Вот что: принимайте себе машину Ла-7 № 29. Доверяю вам новую машину. Надеюсь, оправдаете доверие. Мотористом возьмете себе «старика», оружейником я пошлю вам Антошина.
[Прим. 55. В 163-м ГИАП действительно служил Антошин Владимир Григорьевич 29.05.1926 г.р., ефрейтор. Место рождения: Московская обл., г. Москва. Награды: медаль «За боевые заслуги», орден Отечественной войны II степени - юбилейный (1986).
Выписка из наградного приказа по 163 ГИАП 229 ИАД 2 Белорусского фронта №: 11/н от 28.06.1945 г. на медаль «За боевые заслуги»: «Моториста авиационного 3-й эскадрильи ефрейтора Антошина Владимира Григорьевича… за то, что он обслужил материальную часть самолётов в 159 успешных боевых самолётовылетах без единого срыва боевого задания по его вине. В полевых условиях провёл 10 крупных, 100 средних и мелких ремонтов материальной части самолётов. Под руководством механика заменил 2 мотора, 10 цилиндров». Тем не менее, созданный автором юмористический литературный персонаж Антошин (Антоша), по-видимому, значительно отличается от его реального прототипа].
– Есть, принять новую машину Ла-7 № 29, – и я сразу ощутил какую большую ответственность я брал на себя. Нужно было отвечать за новый боевой самолёт истребитель, и это была не крестьянская телега и не автомобиль, а грозное и исключительно сложное произведение техники. Один мотор имел 1800 лошадиных сил, а сколько агрегатов, автоматов! За всем надо было уследить. Мало того, не догляди механик машину, он погубит и невинного лётчика, что часто случалось в авиационной практике. Работа авиамеханика – это исключительно трудная работа, требующая особой внимательности и хорошего знания матчасти.
Лётчик слабо разбирается в конструкции. Он знает, что если возьмет ручку управления на себя, то самолёт пойдет вверх, подаст её вперед – он пойдет в пике, повернет её влево и легонько даст левой ногой – он сделает вираж, а как там сработают мотор, тяги, расчалки - лётчик не знает: он занят техникой пилотирования, воздушной стрельбой, показанием приборов, аэронавигацией, радио и прочим. Он верит, что механик дает ему исправный самолёт, он полностью положился на механика и доверяет ему.
Кроме того, механик должен отвечать за младших специалистов – моториста и оружейника.
… Среди длинного ряда новых, только что прилетевших на фронт машин, я нашёл машину № 29, сделал всё необходимое и запустил мотор. Опробовал его на всех режимах, работу агрегатов, расход масла, давление масла, бензина, работу гидросистемы и удивился: мотор на самолёте к боевым полётам не был пригоден – он перерасходовал масло, гнал его в нагнетатель. На заводе приемщик халатно отнесся к своей работе.
Нужно было менять мотор – работа в зимних условиях на полевом аэродроме без ангара – дней на 10. А фронт опять готовился к наступлению, он ждать не мог. Мне приказали заменить мотор в пять дней.
На фронте было так: если есть свободное время – спи, пей, пой, играй, занимайся чем угодно, но если уж требуется что-нибудь сделать – тогда, пожалуйста, не различай времени суток и пока не кончишь, – не отходи. Таков уж был закон гвардейцев.
Втроем – я, моторист и оружейник – мы принялись за работу. А погода, как назло, испортилась: на открытом аэродроме завывал ветер со снегом, руки мерзли, мотор обледенел, всё заносило снегом. Часто приходилось ложиться в снег под машину и долго работать поднятыми вверх руками, руки от этого отекали, деревенели, а масло неприятными холодными струйками стекало по рукам и накапливалось где-то подмышкой. От этого жутко неприятно липла к телу рубаха, всё тело казалось связанным, как в клею.
Работать надо было быстро и надежно, так как одна незашплинтованая гайка могла привести к остановке мотора, а значит, к гибели всего самолёта, к смерти лётчика. А гаек на самолёте – несколько тысяч!
Особенно неудобно было работать ночью с переносной электролампочкой. Морозы ночью усиливались, ключ примерзал к рукам, а замасленные, застывшие пальцы мало чувствовались, плохо сгибались, клонило ко сну. Тогда хотелось бросить всё и хоть на минуту уснуть, хотя бы тут же рядом, на плоскости. Но вспоминались слова командира полка героя Советского Союза Казаченко: «Гвардейцы, помните, на днях наступление… и каждой подвешенной бомбой, каждой завинченной гайкой вы вносите маленький вклад, из которого складывается большое общее дело – победа над врагом. Мы должны скорее освободить нашу землю от немцев… ведь что скажут нам наши крошки, сыновья и племянники, когда вырастут рабами, что скажут они нам, когда, появившись на свет, они пожалеют, что родились русскими…».
Вспоминалась клятва у гвардейского знамени. И снова приходилось брать окоченевшими руками примерзающий ключ, раздирать свинцовые веки и работать быстрее. Молодой оружейник на третью ночь не выдержал и уснул за работой, в руке его так и осталась замасленная недовинченная гайка. Я посмотрел на его маленький, курносый нос, вымазанный маслом, детское, пухлое лицо, и не стал будить.
Четыре дня и ночи продолжалась непрерывно эта работа, четыре дня и ночи не смыкались глаза, но работа была выполнена раньше срока. На машине ревел новый мотор, исправный, как швейцарские часы. На «гражданке» такое напряжение сил вряд ли возможно, но на фронте был другой закон жизни – закон войны – и люди становились другими. Закончив работы, мы втроем тут же растянулись на земле, подстелив самолётный чехол.
[Прим. 56. Описанная автором ситуация – срочная замена мотора в полевых условиях – многократно возникала у его сослуживцев. Можно привести для примера несколько цитат из наградных листов авиационных механиков 163-го ГИАП:
Лавриненко Василий Алексеевич (1924 г.р.), медаль «За боевые заслуги»: «обслужил 100 боевых самолётовылетов без каких-либо происшествий или отказов. …В полевых условиях заменил 2 мотора и 6 цилиндров».
Захарчук Иван Семенович (1916 г.р.), орден «Красная Звезда»: «20.01.1945 г. тов. Захарчук в бригаде из 7 человек был оставлен на аэродроме Бель для замены моторов. Несмотря на плохую погоду и не считаясь со временем суток, тов. Захарчук организовал работу так, что замену моторов на 3-х самолётах произвёл на 5 суток раньше, чем обеспечил лётный состав материальной частью для выполнения боевых заданий по разведке войск противника».
Михайлов Филипп Михайлович (1919 г.р.), орден «Красная Звезда»: «Произвёл 5 крупных и и 123 мелких ремонтов самолётов ЛАГГ-3 и Ла-5. Сменил 2 мотора. На обслуживаемом им самолёте лётчиком сбито 5 самолётов противника. …28.8.44 г. на его самолёте выработался моторесурс, где требовалась замена мотора и только благодаря кропотливому труду вместе с экипажем заменил мотор ранее срока на 14 часов»].
О своей жизни, между прочим, авиамеханики говорят так: «Кто в тюрьме не сидел и авиамехаником не работал, тот не человек: он жизни не видел и жизнь не поймёт». В те дни я крепко ощутил все трудности этой специальности.
Пришёл инженер.
– Товарищ инженер, замену мотора произвёл. Всё в порядке. Самолёт готов к облёту.
– Хорошо. Надежно сделано? Полетишь на нём в фюзеляже? А? – и он улыбнулся.
– Полечу! – не столько я выразил своё желание лететь в темном фюзеляже, сколько старался удержать свой авторитет. Я думал, он шутит.
– Хорошо, часа через два мы перелетаем на новый аэродром, полетите в фюзеляже. «Дуглас» всех не вместит. Ну, а сейчас, если самолёт готов, можете выспаться – и он ушёл.
«Теперь как раз уснёшь, – подумал я, – когда через два часа лететь без парашюта, на необлётанной машине, в темном фюзеляже, где летают только по необходимости».
Инженер тонко вёл свою политику воспитания технического состава. Я догадывался, что он, как новичку, хотел этим показать мне, что от моей работы зависит жизнь не только лётчика, но и моя личная.
Я ещё раз осмотрел самолёт, работу товарищей, проверил и без того уже много раз проверенные агрегаты, просмотрел контровку. Пришёл пилот.
– Так, значит, летим вместе? – весело подмигнул он.
– Полетим, – тем же тоном ответил я, и подумал: «Ты-то с парашютом, друг, а что я буду делать, если мы падать будем?»
Пилот помог мне влезть в узкий люк истребителя и закрыл за мною люк. Это была своего рода ловушка: отсюда без посторонней помощи выбраться было нельзя. Я улегся среди тросов и тяг управления, на самом дне фюзеляжа, вверху через небольшой уголок плексигласа был виден кусок голубого, чистого неба.
– Ну, как, устроился? – спросил пилот.
– Устроился. Только ты хорошо сажай самолёт, а то здесь, в хвосте, должно быть ударит правильно, – и подумал: «Бог его знает, может его и сажать не придется – сам сядет»…
Мы что-то долго рулили на старт. Наконец, мотор заревел, вся машина затряслась от разбега, толчок, ещё толчок, и я почувствовал, что мы отделились от земли.
«Господи, спаси меня, душу грешную» – подбодрился я шуткою и вдруг почувствовал уважение к машине: «Ревёт, тянет, поднимается. Так, так, тяни, тяни, родная, не подведи!!»
Как молодой механик, я не был ещё хорошо уверен в своей работе и, не то чувство страха, не то сознание своей беспомощности беспокоило меня. В случае, если откажет мотор, лётчик выпрыгнет с парашютом, я же был зажат, как мышь в мышеловке и должен был разделить участь своего самолёта.
Долго тянулось время. Из фюзеляжа ничего не было видно – ни пилота, ни земли, и я не знал, летим ли мы вверх, по горизонтали, или уже падаем к земле. Но вот тяга руля высоты пошла назад, мотор сбавил обороты, и я почувствовал, что мы идем на посадку.
Машина уже провалилась, и хвост спускался к низу, как вдруг со всей мощностью заревел мотор, и мы опять пошли на подъем. Сработали троса руля поворота, и я догадался: «Пилот плохо рассчитал посадку и, видно, ради меня решил зайти на второй круг».
Так оно и было – мы снова шли на посадку. Всё было исправно, работа выполнена хорошо, и мы благополучно приземлились на новом аэродроме.
Оружейник Антошин и моторист Ляшенко, перелетевшие на новый аэродром на «Дугласе», встретили машину. Они уже оборудовали стоянку самолёта и ожидали нас. Самолёт зарулил на стоянку, мотор заревел, прожигая свечи, и резко остановился. Я вылез из фюзеляжа.
– Ну, вот и всё в порядке. Что говорить – работали мастера, золотые руки! – радостно толковал Антошин, довольный благополучным полётом. – Я бы тоже полетел в фюзеляже, да туда двоим не влезть, – добавил он сочувственно.
– Ничего, не горюй, это не последняя перебазировка, на следующий аэродром полетим с тобою, – стараясь быть как можно официальней, сказал пилот и подмигнул мне глазом.
Антошин замялся.
– Э… а пушки, пушки как? Стреляли? Не проверили? – дипломатически перевёл он разговор на другую тему.
Мы засмеялись.
– Ну, а ты чего смеёшься? – набросился Антошин на пожилого моториста, который улыбался, сам не зная, чему, лишь бы поддержать компанию.
Моторист был человек уже пожилого возраста, боязливый и замкнутый. Трудно было узнать, что составляло внутреннюю жизнь этого человека. Он на совесть выполнял свои скромные обязанности: мыл и чистил самолёт, оборудовал стоянку, держал в порядке инструмент, а больше я от него ничего не требовал. Кстати сказать, об авиационных мотористах вообще. В авиации они носят не своё имя, так как к мотору у них никакого отношения нет. В их прямую обязанность входит – держать в чистоте машину, расчехлять и зачехлять самолёт на хвосте, когда техник пробует мотор, чтобы машина не встала на нос, а главное – чутко реагировать на оклики техника: «поддержи», «подай», «принеси» и др.
В противоположность мотористу, оружейник Антошин был молодой белокурый парень лет 18-19, высокий и тонкий. Лицо его, всегда перемазанное маслом, с облупившимся, вздёрнутым, чисто русским носом не могло помочь определить его возраст. Но зато когда он хорошо умывался, смывая сажу и масло с лица, возраст его резко определялся: он казался много моложе своих лет. Антоша – так звали его в полку гвардейцы.
Антоша стеснялся своей молодости. Он ещё был в том возрасте, когда люди хотят быть старше, чем они есть, и во всём пытался стяжать себе славу старого солдата: не умывался, плевал сквозь зубы, то и дело курил, силился говорить басом, ругал окружающих за глаза.
– Вот, чёрт знает что, опять ключи порастащили! Ни черта не найдешь! Отдай жену дяде, а сам иди к соседке! – с напыщенной деловитостью ворчал он, как всегда, боясь адресовать свои слова по чьему-нибудь адресу. В этот день, видно в честь перебазировки, он умылся, помолодел и уж очень наглядна стала эта напущенная деловитость, она никак не шла, не соответствовала детскому выражению его лица.
– Этот сын солнечной Грузии берет ключи и не приносит, – Антоша хотел уже было бежать к Шоте, но Шота сам бежал к нему.
– Швейцарский ключ ты увёл у меня? А? – набросился Шота на Антошу.
– Да я вот сам своих ключей после перебазировки не соберу. Мой-то ключ 19 на 22 у тебя?
– Я отдал!
– Не отдавал!
– Отдал!
Шота быстрым движением вытер рукавом под носом, подтянул боками грязных рук спавшие штаны и пустился спорить, высоко махая тряпкой.
– Та не заедайся, не заедайся, Шота, чуешь? Ось, нашовся той швейцарский ключ! – кричал Шоте с соседней машины Степан Верёвка.
Так в частом споре, суете, кропотливой работе проходит жизнь этих маленьких по специальности людей, труд которых почти не ценится в части, никем не замечаем, но на основе которого строится боевая слава лётчиков, инженеров и всего боевого полка.
Летал на машине пилот Александр Тарасов.
[Прим. 57. В 163-м ГИАП воевал Тарасов Александр Андреевич 1920 г.р., гв. лейтенант. Сражался на Северо-Кавказском, Степном, 4-м Украинском, 2-м Белорусском фронтах. Награды - Орден Красной Звезды, Орден Отечественной войны II степени (1943), Орден Красного Знамени, медаль «За оборону Кавказа»].
Это был молодой, только что прибывший из школы лётчик, культурный, веселый парень, безрассудно влюблённый в свою Одессу – «душой и телом одессит», как он говорил о себе. Почти никогда с его уст не сходила мелодия:
Эх, Одесса, жемчужина у моря.
Эх, Одесса, видала много горя…
Летал он хорошо, но, как всякий молодой лётчик, плохо эксплуатировал мотор.
Я видел по мотору, что в полёте он не выдерживал температурный режим, часто перегревался, отчего не мог развить полную мощность, горели прокладки. У молодого лётчика ещё не хватало внимания за всем следить в полёте.
– Ты посмотри там, Дмитрий, подлечи его, что-то он у меня в воздухе барахлит, – иногда говорил он, возвращаясь из полёта.
В таких случаях я просматривал мотор, садился в кабину, запускал его и пробовал на всех режимах. Мотор работал хорошо, и я ему ничего не делал.
– Ну, как, Саша, мотор теперь? – спрашивал я его после следующего полёта.
– О, что ты ему сделал?! Сегодня ревёт, как зверь! Работал исключительно! – восторженно отзывался он.
В порядке товарищеской беседы я толковал ему про режим мотора, он обещался соблюдать его (температура цилиндра 180–260 градусов), но в воздухе у него было так много работы, что он опять забывал про мотор, и это дорого обошлось ему впоследствии.
Новый аэродром возрождался. Непрерывно, одна за другой, садились боевые машины. Ревели моторы, суетились техники, подъезжали бензо- и маслозаправщики. Бойцы БАО заканчивали подготовку землянок, устанавливали печки, несли солому. Глубже в лесу мягко стелился дым из кухни столовой. Там распространялся запах жареной баранины, девушки БАО готовили нам ужин. Суетливый день шёл к концу. Наступил вечер. Плотно поужинав и разместившись в землянках, люди делились впечатлениями прожитого дня.
В лесу, у кухни я встретил Васю. Он шёл со своим мотористом из польской деревни.
– Ты это откуда?
– Был у поляков. Командиг нашего Ильи Мугомца (так Вася звал свой «Дуглас») приболел ангиной, просил молока раздобыть, – Вася показал бутылку и улыбнулся:
– Ну и скупые же, чегти, – потом посмотрел на моториста, и они оба засмеялись.
– Ну, как доволен «Муромцем»?
– Хогоша машина. Мотогы новые. Два раза летал в Белосток. На пгошлой неделе бгосали десантников. Они у меня и сейчас пегед глазами стоят. Жалко ребят. Считай, на смегть сбгосили, – и он задумался.
– Серафим-то наш, слышал, сегодня совсем опозорился. Говорят, вместо масла залил бензину: перепутал «БЗ» с «МЗ», – и мы посмеялись над нашим другом Серафимом Рязановым, которому никак не везло в полку.
– Пагень, как пагень, а к фгонтовым условиям никак не пгывыкнет, – заключил Вася.
– Ну, ладно, вы подождите, я сейчас снесу молоко, и вместе спать пойдем, – и Вася скрылся в темноте леса.
Моторист чмыхнул носом и вдруг опять захохотал.
– Чего это ты?
Едва удерживаясь от давившего его хохота, моторист стал рассказывать:
– Скромный парень, он тебе и не рассказал, как трудно досталась нам эта бутылка молока, – и моторист снова, видно что-то припоминая, закатился в хохоте. Потом он вытер кулаками влажные глаза и стал продолжать:
– Скупая полячка, к которой мы зашли за молоком, никак не могла понять, чего мы от неё добиваемся. Вася применял всю свою сообразительность, разговаривая международным языком немого, но скупая полячка, видно, знала, чего у неё просят, и прикидывалась непонимающей. Тогда Вася, – тут моторист снова захохотал, – попросил меня встать на все четыре точки, уселся рядом на корточки и с озабоченным видом стал меня доить. Он поворачивался, аппетитно причмокивал и облизывался, а я стоял на четвереньках и, задравши голову, умоляюще глядел на полячку…
Ну, это уже было понятно на всех существующих языках, полячка сама засмеялась, что-то сказала своему сыну, и тот принес нам молока. Мы посмеялись вместе.
– Ну, я пойду, поужинаю, – добавил моторист и ушёл к столовой.
Я уселся на пень, ожидая Васю, чтобы вместе идти спать. Ночь была тихая, лунная. Через вершины высоких елей пробивался лунный свет, пятнистыми переливами падая на снежный покров. В лесу было свежо и чисто, в морозном воздухе слышался душистый аромат хвои.
Я задумался над тем, что за люди эти поляки. Что за государство, что за национальность? Почему они в большинстве своём так неприветливо встречают русских? Впрочем, на их неприветливость обижаться было нельзя, так как внешне они были приветливы, даже слишком приветливы. Они не скажут вам просто: «Что?», а мягким льстивым, даже раболепным голосом протянут: «То цо то пан мовэ?», не скажут просто: «Что делаете?», а «То цо то пан робэ?»
Независимо от имущественного и социального положения у них принято называть друг друга – «пан», или соответственно для женщин – «пани», для девушек – «панёнка». Большинство этих «панов» живут очень бедно, ходят грязно, но время проводят праздно, почти не работают. «Це таки паны, шо на двох одни штаны» – метко оценил их Вася.
Девушки полячки исключительно красивы, скромны и нежны, в душе же – бессовестны и коварны. Многие русские солдаты навсегда не возвратились домой, соблазнившись их внешностью. Поляки делали им западню и бесследно расправлялись с ними. Поляки – это, пожалуй, самый коварный народ в Европе. Это те люди, которые сами чистят одной рукой вам сапоги, а другой взводят сзади курок пистолета, чтобы выстрелить затем вам в спину.
«Страна спекулянтов и убийц» – так неофициально назвал эту страну наш инженер, впрочем, официально он её называл - тоже не без юмора – «наши союзнички».
В лесу и на аэродроме глушились последние моторы. Всё затихало и только оклики часовых нарушали ночную тишину. Полк отдыхал, набираясь сил, всё было готово к наступлению.
Глава 23 - http://www.proza.ru/2018/09/06/1521