Тайком от матери Люся чуть ли не каждый день подходила к шифоньеру и перебирала сложенные в аккуратную стопочку два сарафана, блузку и юбку. На плечиках висело одно-единственное платье - тёмно-синее в белый крупный горошек, шерстяная кофта, да подаренный ей на день рождения Василичем болоньевый плащ. Но даже это богатство не во что было сложить, разве только в Прасковьин довоенный, видавший виды, деревянный чемодан. Так уж повелось в их немногочисленной семье, что деньгами распоряжалась мать, и все до копейки деньги Люська отдавала ей. У Хромова спрашивать было стыдно, а Прасковья - одно дело не даст, так ещё и к Мите однозначно не пустит, в этом сомнений не было. Не жена ведь она ему… Пока не жена, а в Ленинграде они обязательно распишутся, по-другому и быть не может! Если бы одна ехала и беды не знала: собрала в узелок, спрятала в сетку и в путь, а Зоеньке сколько всего взять надо! Узелком не отделаешься! Мелькнула мысль про Илью, но Люся её мигом от себя отогнала. Нельзя к Илье! Ему и так не сладко приходится, в последнее время избегать стал, стороной старается обходить, всё больше льнёт к её бывшим дружкам по бутылке. Так это не похоже на него!
Тяжело вздохнув, она тихонько приоткрыла дверь шифоньера. На сей раз не скрипнула, вчера смазала петли машинным маслом, чтобы лишний раз Прасковья не услышала. Может зря волнуется, и Митя сам сможет за ними приехать, тогда и проблем никаких не будет. Он всё решит! В сельсовете распишутся, здесь уж мать ничего против сказать не сможет, и поедет Люська в Ленинград на правах законной жены. Но должно же и ей быть счастье в этой жизни, не всё слёзы лить в подушку. Столько лет не живёт, а существует, от людей глаза прячет. А какие мечты были! Любовь, институт - обязательно лучший, хотя бы по торговой части или строительный, да не всё ли равно - лишь бы рядом с Митей быть, в одном городе. Но не вышло так, как задумывала, жизнь по-другому распорядилась. Что теперь об этом вспоминать, когда впереди такое счастье её ждёт! А вот с чемоданом как быть?! Думай-не думай, а выход один – пойти к Василичу и обо всём рассказать. Задумавшись, она не заметила заглянувшую за загородку мать, вздрогнула, услышав её голос:
- Чего зря ума тряпки теребишь? Или собираешься куда?
Люська испуганно посмотрела на мать и, не находя ответа, поглаживала приподнятый подол нового плаща.
- Людмила! Что молчишь?! Удумала чего? Говори!– тревожно заглядывая дочери в глаза, потребовала Прасковья.
- Стирать собралась, вот и смотрю, - нашлась что ответить Люська.
- Зойкино постирай, я давеча бельё ей меняла, грязное-то в бадейку пихнула, - облегчённо вздохнув, махнула она рукой в сторону сеней. – Постельное сыми, в баню-то нынче пойдём али как?
- Пойдём, конечно, мама! Неловко перед Василичем, пригласил, топит специально для нас…
- А никто его не просил! – грубо перебила дочь Устиновна и ушла обратно на кухню.
«Вот ведь характер!» - улыбнулась про себя Люська.
Быстро созрел в голове план: мать с Зоюшкой помоются, и она их отправит домой, а сама постирушку в бане устроит, торопиться-то некуда. Бани у них своей не было, по соседям ходили, кто уж пригласит: то к Морозовым, то к Романовым, а чаще всего у Заботиных мылись, тётя Аня никогда про них не забывала. Но у всех свои семьи, к тому же мужики - любители до одури попариться, а они в последнюю очередь, но и на том спасибо. Василич топил специально для них, не жалея ни дров, ни пару, ни воды.
«После бани и поговорю с ним!» - решила для себя Люська. Откладывать дальше разговор смысла не было. Со дня на день письмо от Мити должно прийти.
В баню шли засветло. Прасковья тяжело ступала, опустив глаза в землю, всё ещё боясь пересудов, которых на самом-то деле и не было, шибко уважали односельчане Павла Васильевича. Завидовать ей завидовали, конечно, не без этого! Завидный жених! Хоть и в годах, но мужик крепкий, деловой, в совхозе на хорошем счету, труженик, можно сказать, - правая рука председателя. Прасковья-то не красавица, к тому же и по возрасту старше, в селе и помоложе вдовушки есть, красивые да ладные. Чем она ему приглянулась, понять никто не мог, как и сама Устиновна.
Дом у Хромова был хорош, в нём издалека чувствовалась рука мастера: ярко-жёлтый, обшитый доской, в четыре окна, обрамлённых ажурным, что кружево узором на резных наличниках. Сам Василич поджидал их возле ворот с двумя вениками: берёзовым и дубовым.
- Банька что надо вышла! Бегите, - протянул он Прасковье веники. – Да соли не забудь в таз-то для веников бросить! Тогда кажинный листочек, как родной, к телу прильнёт, силушку свою отдавая. Эх, попарил бы я тебя от души!
Люська не сдержалась, прыснула в кулак, здесь же схватила Зоюшку за руку и побежала к бане. Не ровён час, скорая на расправу мать, поддаст подзатыльник, и Василича не постесняется.
- Чёрт окаянный! Детей бы постеснялся! – услышала она недовольное бурчание Прасковьи и заливистый хохот Хромова, обещавшего поставить самовар, уже скрываясь за дверью бани.
Парились от души! Разомлевшие от жары, опрокинув на себя ушат холодной воды, выползали в предбанник, где прямо с банки пили заботливо поставленный хозяином кисловато-сладкий квас.
- Хорош квасок! С липовым медком! – нахваливала Устиновна, отпивая большими глотками. – Угодил, ирод, ничего не скажешь! Ввек такого не пивала.
- Мама! Ну почему ирод-то?! – глядя на разгорячённое и довольное лицо матери, осмелела Люська.
- Помалкивай знай! Заступница тоже нашлась! Осрамил на всю деревню, глаз стыдно поднять на людей!
Люська решила, что и правда лучше помалкивать. Чего настроение матери портить, давно она её такой довольной не видела.
Раскрасневшаяся, от того похорошевшая и даже помолодевшая, Прасковья, уже выходя из бани и пропуская вперёд внучку, вдруг повернулась и, указывая глазами на окно, произнесла:
- Ты бы прикинула, Людмила, сколько материи надо, вона занавески-то совсем прохудились. В сундуке ситчик ещё оставался, так я сошью, время будет.
Люська быстро перестирала прихваченное с собой бельё, помылась и стала неторопливо одеваться, оттягивая неприятный для себя разговор.
Василич ждал её, сидя на скамейке возле дома, видимо только проводил Прасковью с Зоюшкой.
- С легким паром!
- Спасибо, Пал Васильевич! Ох, и хорошо мы помылись! И за баню тебе большое спасибо!
- Да что там! Намылись и слава Богу! Мне только радостно, что угодить сумел. Самовар горячий, пойдём чайку выпьешь.
- Да я… - начала было Люська, но Василич не дал ей договорить:
- Не обижай старика! Я старался!
- Да какой же ты старик, Пал Василич! – она весело рассмеялась.
- Пойдём, пойдём, Людмила!
В просторном доме Хромова всегда был порядок, несмотря на то, что жил он много лет один, без хозяйки. Уюта не чувствовалось, всё по-военному, без изысков, вещи строго по своим местам.
На большом круглом столе дымился до блеска начищенный самовар, жестяная банка с сахаром, маслёнка, крупно нарезанный хлеб и слегка румяные бублики, щедро обсыпанные маком.
- Садись давай скорее, а то остынет, - суетился Василич, наливая чай.
- Разговор у меня к тебе, Василич, не знаю, с чего и начать, - Люся смущённо опустила голову, прихлёбывая из бокала густо заваренный чай.
- С главного начни, легче будет, - поддержал её Хромов, улыбаясь в свои пушистые усы.
С главного, так с главного!
- Чемодан мне очень нужен! – выпалила она. – Деньги все у мамы. Не даст она мне!
- К Митьке своему собралась, я так понимаю! - задумчиво произнёс Хромов.
Люська утвердительно закивала головой.
- Если бы только мои вещи, ладно. Зоюшкины ещё сложить надо. Только маме не говори. Не пустит!
- Не скажу, не боись! – махнул рукой Василич. – Мать-то наша прижимиста, но её понять можно, и обиду держать не надо. Тяжёлые годы выпали, жизнь заставила копейку считать…
На глаза навернулись слёзы. Слово «наша» теплом разливалось внутри, мешало сосредоточиться и думать. В порыве чувств Люська вскочила, подбежала к Хромову и обняв его за шею, разрыдалась. Никогда ещё она так не плакала, даже когда насиловал её, совсем юную девочку-школьницу, цыган из расположившегося недалеко от деревни кочующего табора, ни после, когда поняла, что забеременела. Она умела держать свои чувства внутри себя, не выплёскивая их наружу, не делясь ни с кем, а здесь не сдержалась. Не смогла.
- Ну, ну, Людмилка! Чего ты? Дам я тебе чемодан, - неумело гладил её по ещё влажным распущенным по плечам волосам Василич. – Только, девонька, Зоюшку ты покуда оставь. Так-то оно лучше будет. Устроишься, вернёшься и заберёшь. А мы с матерью присмотрим, не переживай.
- Спасибо тебе, Василич!
- Да что ж ты заладила – спасибо да спасибо! Родные вы для меня все теперича стали, какое может быть спасибо, - добродушно ворчал Хромов.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/09/15/1430