Были времена когда на христиан устраивали гонение. Они терпеливо переносили но не сдавались. Их, тех первых, что звали апостолами становилось все меньше.
Но тех, что принимали Веру было во сто крат больше. Язычник, бесовское отродье как ни странно принимал веру первым, переставал верить своим богам, ломал идолов и принимал бога истинного.
Веру коверкали, жгли, дополняли, перекраивали на свой лад цари и те, кто хотел иметь ее себе во благо. Но все же вера была и крепла.
Однако, спустя сотни лет самыми большими гонителями стали именно те, кто когда то верил богу, но потом отошёл. Предал. И поверил в новое учение. И в отместку, злясь все больше становился не язычником, нет, он просто верил в себя и свою новую веру, призванную разрушить старое и сотворить новое. Пожалуй, такими были первые ученики нового учения: какого то нового порядка. Где всем было место. Где все и всегда были счастливы. Где каждому давалось то необходимое, а способности его раскрывались в полной мере. Эти первые апостолы верили в это всерьез и по настоящему. Это были люди по крепости духа не уступавшие тем, первым апостолам. Они называли себя комиссарами. А свою паству, которую сгоняли вместе коммуной.
Отныне жить коммуной считалось нормально. Так было со времён неолита. Так было проще выживать. Все было общее и ничьё. Комиссары заботились, чтобы каждому досталось по тому малому ибо на всех теперь не хватало. Но это пока, успокаивали они себя. Вначале всем было тяжело, но зато потом все будет прекрасно. Они не оглядывались назад и смотрели в будущее с высоко поднятой головой. Они пели песни и строили новый мир. Молодые, веселые, ведь им было проще. Молодым всегда было проще принять новое и отринуть старое которое по их мнению себя изжило. А новое манило, вставало новым рассветом. Светило новой звездой с неба.
Требовалось только малое. Смахнуть с престола царя и всех кто был с ним; Убрать старую веру, так, чтобы о ней ни кто не вспоминал. И тогда они брали в руки сабли, одевали остроконечные шапки с голубыми звёздами и длинные шинели до пола, садились на вороных, рыжих и гнедых коней и горе было тем, кто не принимал их учение: тех они били наотмашь, скача и срываясь в галоп. Они торопились жить. Им суждено было умереть молодыми, Они это знали, что война ни смерть молодых не щадит. Впрочем, война не щадила никого. Но коммуну всё же создали. Согнали людей всех вместе и приказали: живите. И помните ту синюю звезду упавшую с неба.
Но старых апостолов старой веры комиссары не щадили. Слишком сильно они им мешали.
В летнем приделе во имя Святителя Николая орудовал ветер. В разбитые витражи забрасывал горстями снежную крупу. Позванивал старый серебряный дискос со звездицей, опрокинутый потир - штихель с позолотой вторил, раскаивался, должно быть, за разлитый по хоругвям алый кагор. Причастие ломтями хлеба лежало нетронутым.
Уже за полночь где то над этрусской горой зло сверкнула денница. Звезда венера, розовая в свете луны была видна отчетливо.
В зимнем приделе церкви было натоплено, жарко. Трещали березовые полешки в изразцовой печи, их Отец Николай не жалел, подкладывал еще, ночь по всем приметам последняя. Вроде показалось: со стороны угла появился домовой. Чуть больше веника.
Бесовское отродье. Это в Церкви то.
Прячась пошел к иконе Казанской Божьей матери, уставился, а у самого слезы текут. Глаза большие, жёлтые. Совиные. Оглянулся.
- Отпущу, отпущу грехи, - сказал Отец Николай, - только не балуй, в церкви все же.
Встал с колен, отряхнул березовую кору с оглянулся.
В дверях никого, только свет утренней звезды по полу бликами..
А Женщине в церкви без косынки нельзя. Она понимала. Бесовское отродье потому что, - она улыбнулась одними губами. Лицо красивое, сказочное, божественное. Да нет, конечно, не от Бога сие, от дъявола бытие все хорошо, спокойно. Вот только косынка красным кумачом давила голову, пригибала, а руки... руками своими замешивала жгучую известь в столовском бачке. Шептала что то. Та вскипала, лопалась пузырями. Малярной кистью на длинной рукоятке обмакивала в густое меловое варево, мазала справа налево стены. Белила ложились густо, скрывали под собой роспись стен. Пусто становилось. Или вот как тот белый свет когда насовсем умираешь.
Льдинки в разбитые окна, а витражи, там где русалки фараонки, кто-то ледяной рукой гладит по волосам. Холода она не чувствует, только вот: там, где глаза Спасителя где еще нет белил тепло и свет...
Встала напротив. Руки опустила. Глаза в глаза. Прости. Для людей ведь... Надолго? Но ведь не навсегда? Ведь когда ни будь смоется все, как грязь, как сажа?
Завтра... Завтра помещение освободят. Станки привезут, черную сажу.
Тот придел под склад готовой продукции из э б о нита. Там завскладом, там тепло.
А здесь будет сажа. Много сажи в мешках. И еще белый каучук. Странное сочетание.
Последним штрихом провела рукой по Его глазам, осторожно положила кисть. Взяла пустое ведро, не зная куда деть. Оглянулась.
Отец Николай стоял как постаревший. Обвел взглядом купол. - Первый день мира, - прошептал он, или или уже второй?
Она тихо вышла в дверь сбоку. Кумач платка был теперь не нужен. Белую дорогу со стоявшим красным БЕЛАЗом перешла и сразу кинулась в ночь. Срывая ненужные теперь тряпицы, раздеваясь донага, бежала так, что ветер отбрасывал назад кудрявые волосы
. С горки в овраг, туда где шелестел камыш влетела неслышно. Без плеска вошла в теплую воду. Вода все смоет. Все грехи отпусти. Узкая и мелкая река от берега до берега ровно четыре шага сейчас же скрыла ее с головой. Мягкие водоросли, золотой песок.
Сквозь толщу воды посветлевшее небо было перевернутым и бесконечно глубоким. Розовым светом сияла планета венера. Лежать на дне
было спокойно и понятно. Было так словно грехи твои давным давно кто то отпустил и простил.Навсегда