Осень пришла в город точно по расписанию.
Я понял это даже не по желтому листу, мягким шорохом скользнувшему по окну. Проснулся и вдруг понял — осень. Ещё вчера сверкала летняя гроза, стучала, будто пустые бидоны из-под молока. Ещё вчера солнце будило меня, растворяя остатки сна в ярких лучах, от которых хотелось улыбаться. Сегодня небо оказалось затянуто тучами. И хоть большинство деревьев оставались наряжены в ярко-зелёную бахрому, следующий лист, упавший мне на руку, дал точно понять — осень пришла.
Теперь вечерело в разгар дня. Я шел по Фонтанке и смотрел на проплывающие мимо катера. Пахло ужасно, как всегда пахнут петербургские каналы и речки. Бывает, приглядишься к воде — и вместо спокойной тёмно-синей ряби канала вдруг видишь ядовитые круги бензина или мелкий мусор. Мимо меня шли прохожие, недоумевая от изменившегося окружения — вроде и лето, но что-то менялось в головах, как меняется плавность вальса. Тело не осознает, а в голове уже — что-то не так.
В этом году лето оказалось неожиданно жарким. Тепло стояло почти весь сезон, и старожилы говорили, что не помнили такой погоды уж лет как десять. Но бывали дни, перемежающееся то дождём, то прохладным солнцем, будто ещё с весны готовя горожан к осени. И вечная меланхолия моего сознания, тоскующего по чему-то необъятному, далёкому и эфемерному, была рада раствориться в улочках этого серого города.
Каждую осень меня накрывало летящее чувство тоски. Я дошёл до Невы и стал слушать далёкие крики перелётных птиц — чувствовал, будто зовут с собой.
Впрочем, иногда бывали и просветы. Я давал уроки венского вальса по воскресеньям недалеко от площади Восстания. Эта маленькая радость в череде бесконечно серых дней, насквозь пропитанных туманами и дымом моей старой трубки, стала неким аналогом пятницы в барах молодости. В остальные же дни — работа в типографии.
— А вы неплохо танцуете, Михаил, — звонкий голос вывел меня из задумчивости, — не пугайтесь так, я не по вашу душу.
Рядом со мной, перегнувшись через перила, на набережной стояла темноволосая девушка. Каждые несколько секунд раздавался тихий плеск — камешки дробили спокойную рябь воды.
— Янина, — девушка повернулась ко мне и протянула руку, изогнув ладонь кверху, — я вчера видела вас в окнах танцевального зала. От вас за версту несет грустью, но танцуете вы хорошо.
Я пожал руку девушки, поздновато подумав, что надо было её поцеловать.
— Раз уж видели, почему не зашли? — я поднял взгляд и увидел в её глазах своё отражение.
— Заходила, да вы заняты были. Только ваше имя и запомнила. И ваш маршрут.
— А говорите, не по мою душу, — чем дольше я смотрел в её глаза, тем больше находил себя.
Янина расправила плечи.
— Человека, бредущего без цели, не отдающего себе отчета в дороге, легко найти. На вас лежит отпечаток вселенской тоски. Вы так и светитесь этим. Этакая звезда наоборот.
Янина тепло улыбнулась, качнув гривой густых волос.
— Раз уж мы встретились здесь, не откажете в променаде?
— Конечно. Зайдете в следующий раз?
— Не получится. Я сегодня улетаю. Самолёт вечером.
Мы пошли вдоль набережной. Стало гораздо теплее, и только сейчас я заметил, как легко одета девушка — волосы до груди скрывали под собой красное платье с большим разрезом на спине, в то время как прохожие кутались в пальто и куртки.
— Знаете, я всегда любила последние часы перед отъездом. Ходить по городу, смотреть в лица прохожим. Всё такое знакомое, но ты понимаешь, что совсем скоро город спутает краски, утонет в тумане, испарится. И перед тобой уже будут другие места, другие люди. И то, что было раньше, — останется на картине, нарисованной бесцветными красками.
— “И бесцветными красками вырвано всуе почти всех персонажей из жизни моей”, — произнёс я всплывшие в памяти строчки.
— Неужели в вашей жизни нет чего-то светлого, счастливого? — Янина обернулась, пристально посмотрев мне в глаза, — то, что заставляет вас улыбаться?
— Я бы сказал, что это вы, да боюсь, неправильно поймете, — я против воли улыбнулся, — у вас глаза цвета чая. Знаете, Янина…
— Яна. Для друзей — Яна.
— Яна. Я очень люблю людей. И счастливым меня делают именно они. Мне радостно наблюдать за успехами моих подопечных, их искренние улыбки, когда выходит станцевать правильно.
— А что вы делаете в остальные дни?
— Работаю в типографии.
— Нет, о чём вы думаете? Чем занята ваша голова?
Я остановился и глубоко вздохнул. Пахло морем. Пахло песком, бурунами волн, сбивающих замки, пахло рокотом воды, пахло… вечностью. Уходящей вечностью.
— Я думаю о меланхолии. О чувстве, которое преследует меня с рождения. Это… это тоска по вечности. Тоска по несбыточному, неясному, далёкому и нереальному. Я не могу обличить это в форму. И дело вовсе не в том, что я люблю грустить. Нет, Яна, грусть и меланхолия — вещи совершенно разные.
Мы оказались на Невском проспекте. День кончался, вечер догорал и шпиль Адмиралтейства отбрасывал причудливые тени на брусчатку. В парке кружились листья, медленно оседая на землю.
— Вы, наверно, хотите спросить, кто я и откуда. Я отвечу, но это не будет иметь никакого значения. Только люди и места имеют смысл. Здесь, например, я впервые познакомилась с этим городом.
Яна показала рукой на возвышающиеся вдалеке над домами купола Исаакиевского собора. Сусальное золото блестело и искрилось в лучах, переливалось тысячами искорок.
— Этот город скоро уснет в вашей меланхолии. Но я запомню его именно таким, как сейчас. Десять лет не была в Петербурге, приехала поздней весной и вот — скоро уезжать.
Яна вздохнула.
— Что вы сделали за лето, Михаил? Достигли своей мечты?
— А я и не знаю, что такое мечта.
— Вы совсем ни о чём не мечтаете?
— Скорее, просто живу. Кого-то жду. Давно потерял смысл жизни, да и нужен ли он? — я остановился и посмотрел на девушку, — я достиг всего, что хотел. И теперь, просто наслаждаюсь жизнью.
— Потерянный, — Яна сокрушенно покачала головой.
Мы зашли в парк.
— Осенний бал, — Яна подошла к неработающему фонтану и присела на мраморный край, — листья кружатся в последнем танце. Они всё лето зрели, зеленели и впитывали окружающих, — девушка взяла лист в руку, — и всё это ради последнего и единственного танца. Природа прекрасна сама по себе. И порой, если приглядеться, можно даже услышать её музыку.
Я посмотрел на кучки листьев под ногами.
— Сегодня утром их ещё не было.
— Сегодня утром я не хотела уезжать, — Яна подкинула листик, — думала, ещё пару недель побуду здесь, — листик закрутился, сцепившись с другими падающими.
— Уезжаете на юга? — я понимал.
— Да. Может быть, Италия. Там, где теплей. Там, где меня ждут.
— Тепло всегда ждут, Яна.
Невдалеке послышался нежная и пронзительная мелодия скрипки. Солнце пробилось из-за облаков и с последними силами, отчаянно и ярко, бронзовым светом, сквозь который падали листья, обнимало землю.
— И даже они кружатся в вальсе.
— В последнем вальсе, Михаил.
Я взял девушку за руку. Яна прижалась ко мне и я почувствовал мягкий шелест волос на своей щеке. От девушки пахло цветами и жизнью. Но как капля краски на холсте, её захватило моё настроение, и меланхоличная улыбка пробежала по глазам. Но это не портило девушку — нисколько, ведь бесцветными были краски.
И мы танцевали. Медленно, шаг за шагом, переплетая наши пальцы, укрываясь от дырявых туч, мы танцевали последний осенний бал — как дань уходящему лету, последнее “прощай” белым петербургским ночам, жарким часам и зелёным листьям. Девушка положила голову ко мне на плечо и закрыла глаза. И мы забыли о времени и пространстве.Только сейчас я понял — моя меланхолия была со мной всегда. Стоило только протянуть руку — и вот она, рядом.
— Просто помните о том, что вы — звезда наоборот. Вовсе не пустота, не чёрная дыра. Вы — солнце. Только светите по-иному. И если вы светите так…
— То значит, это кому-то нужно.
— Посмотрите на ту девушку, которая с вас глаз не сводит, когда вы танцуете. Опубликуйте, наконец, вашу книгу в типографии. Сделайте то, что планировали на лето. Времена года не имеют значения для мечты. Лето ли, весна или зима — это всего лишь смена времён года.
Я закрыл глаза. Девушка осторожно поцеловала меня в щеку. Стало тепло, тепло так, как не бывало летом. Но эта жара не обжигала, наоборот, она наполняла моё сердце светлым теплом. Как тепло камина в сумрачные, зимние вечера, как голос старой бабушки, читающей мне в детстве сказки на ночь, как радость при встрече со старым другом, как последний разговор с уходящим временем года.
Тепло, которое давало мне сил светиться изнутри.
— Я вернусь через год, — прошептала девушка, — когда морозы оставят только надежду на тепло, я вернусь.
— Я буду ждать, Яна.
— Я знаю, Михаил. Я знаю.
И я знал, что будет, когда открою глаза.
Ворох листьев, рассыпающихся по ветру. Тепло уходящего лета. Тихий шелест деревьев и в моей руке — последний зелёный лист.
Я открыл глаза.
Лето ушло из города точно по расписанию.