Би-жутерия свободы 237

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 237
 
Об одном бомжиха не могла догадаться, что родители профессора познакомились в электричке, там они и жили, там и он родился древоненавистником. Этот немаловажный фактор нельзя недоучитывать, хотя новый русский со старым душком из него не получился, потому что из пятерых детей в семье мама любила не его, а старинную мебель  (всё имело свою подоплеку – мамина свадебная процедура  с одной стороны напоминала бракосочетание карельской берёзы и морёного дуба, с другой – дрожжевую дрожь подходящего в печи пирога).
Будь это во власти Жоры, он бы запретил почкам возбухать на ветках, а влюблённым пользоваться чёрными ходами в заковыристых блиц задачах спортивно-шахматного журнала «Скороход». Убеждённый противник депигментации дублёной кожи чёрного меньшинства профессор Пиггинс, после того как раскопал у себя в палисаднике клык динозавра с амальгамовой пломбой, перестал взвешивать в фунтах лёгкое поведение Майкла Джексона в отношении маленьких детей, развлекавших поп звезду в постели.
Жорж сократил до кандидатского минимума свои посещения концертов востроносенького, которые тот регулярно (в целях паблисити) устраивал для папарацци и представителей жёлторотой прессы. Со временем парадному подъезду Жора стал предпочитать лестничный пролёт чёрного хода, напоминавший в День Половой Независимости отработанную многоступенчатую ракету – повсюду валялись обгорелые шашки петард и использованные  презервативы. Здесь опорожнялись насущные потребности, и волдырила басами в наушниках инфекционная сыпь неопрятного рэпа. Именно сюда в атмосферу застойного душевного напряжения и привнесённого со стороны беспокойства непритязательные к груди ухажёры затаскивали плеврикательных девушек навеселе.
Стоит заметить, что к чести некоторых из них не все они приходили к единодушному мнению о творящемся в кулуарах вертепа чёрного хода. Значительная часть девчонок придерживалась мнения, что пипосакция преснее родникового источника, и в нём ощущается нехватка антресолей. Помимо того, что такой вариант исключал хаотичный сперматозоидный перепляс у стенки яйцеклетки, он представлял собой произвол в отношении самого процесса оплодотворения при тусклом освящении 40-ваттной лампочкой. Можно только догадываться, к какому обезвоживанию приводило воздержание самцов в лакунах миндалин их партнёрш, но уж точно оно вызывало хрипотцу в произношении корявых корней неподобающих слов, освобождённых под залог от обязанностей первого секретаря, курирующего набор непристойностей в любви.
У долговязого волейбольного блокадника Степана Вертова, подтягивавшего подпругу у подруги, дополнительные занятия амуром на пыльном подоконнике носили гротескные формы. Этот ленточный червь, стоптавший не одну пару сникерсов на площадке у сетки при завершающих ударах по многострадальному мячу, на собственном примере доказывал теорию профессора Жоры Пиггинса. В основе её заложено интенсивное мышление убеждённого говнюка, стимулирующее перистальтику мозга. При этом рот, выталкивающий скабрёзное и дурно пахнущее, превращался в анус (anus – тётка – лат.). За этими его протяжными раздумьями и затеявшейся полусветской перебранкой на уровне эпатажного мата, почитавшегося в ожлобевших кругах интеллектуалов великосветским, Пиггинс и Здрасьте Вам приблизились к резным воротам усадьбы «Резеда» – резиденции преуспевающего профессора. Откуда ей было знать, что вчера в Жоре умер рецензент, заражённый болезнью расточительства, намеревающийся устроить пышные похороны с надлежащими подлежащими и почестями.
Жорины владения окружал костюмированный вал с глубоко вырезанным рвом, служащий гостям отходным местом после сытных обедов. Ворота встретили парочку звуками «Украденного марша» Грега Фейгельсона, и пред их взором приветственно предстал мажордом с алым  аксельбантом на оголённой груди, чем-то  напоминающим главную деталь купальника герцога Букингемского. Мажордом, за которым водилась одна маленькая странность (он считал часы наручным тикающим животным), с пронзительным свистом Соловья-Разбойника театрально распахнул руки, чтобы не  пропустить их. На океанском лице мажордома, изборождённом шрамами шарма, приветливая улыбка играла правого крайнего. 
Восторженный футболист Жора, отличался от обычного человека, догадкой – ЦДКА – это не витамины, поэтому он обошёл мажардома слева, отпасовав воображаемый мяч призрачному полузащитнику. Жора проделал это с таким мастерством, что в его коническую голову закралась крамольная мыслишка, а не предложить ли свою кандидатуру в «Челси», откупив клуб у олигарха?
Так с новой идеей и немытой пассией Жорж проследовал в дом, не задев радушно встречающего, представляющего тупорылое создание своего отца, исповедывавшего рукоприкладное искусство. Прокисшая улыбочка княжеского лучника, попавшего в скисшее молоко, проводила профессора в глубину сада.
За деревьями и немного над ними влево зажглись ослепительные юпитеры. Занятая в роли горничной популярная в драйтонских плодово-овощных базах и тряпичных раскладках Холера-Ясна Голодная заученным жестом с омерзительной гримасой пригласила Здрасьте Вам в малахитовую ванную комнату «Кривых зеркал», плотоядно притянув за собой дверь. На Холерином лице присутствовало выражение, не вызывающее устоявшегося сомнения, что наконец-то она нашла достойную кандидатку для принесения себя в жертву. Раздались перемодулированные звуки ремикса «Вобла ди, вобла да», и карлик-дворецкий Стёпа Запруда появился в золочёном камзоле. Он с расстановкой объявил:
– Напоминаю, профессор, по вторникам вы проводите подписку среди женатых на кипу бумаг о разводе.
Докладываю, хрустальные клетки выдраены до блеска. Попугайцы расселись на вычищенных насестах согласно последним открытиям бутылок и купленным в нагрузку к рациональным зёрнам пинеткам. Слушатели с благоговейным нетерпением ожидают вашего совместного выступления с солистом-исполнителем на эсперанто попугаем-запивалой Зонтиком.
Сообщаю, пять минут тому назад звонила хозяйка Зонтика Фортензия Наабордаж, она выпустила своего питомца в форточку под залог в 3000 таллеров за то, что тот наблюдал по телевизору за начинающим фигуристом, катавшим обязательную программу, как сыр в масле. Если по дороге Зонтика никто не слопает, он подлетит к 10 часам. А так как в доме их насчитывается, включая напольные, 15 штук, то можно только догадываться, к каким именно.  Все тонкие знатоки классической музыки были оповещены, что в программе гала-концерта в вашем исполнении прозвучит написанная вами «Гремучая смесь обращения к нации» неизвестного композитора, имя которого держится в строжайшей тайне (за это ему щедро уплачено). Предполагается, что все лавры, подливки лести и соусы славы достанутся только Вам, и это также естественно, как нарезка на шурупе. На прощальный ужин, по настоятельной рекомендации подгорного консультанта из ресторана «Казбек», вас ожидают цыплята трубочного табака высокого качества. В данный момент пернатые оккупировали места на галёрке, чтобы перед неминуемой смертью воочию убедиться и насладиться вашим виртуозным исполнением «Птичка польку танцевала на лужайке в ранний час...».
От этого, как заверяет наш повар Жульен Дегради, представляющий собой нечто среднее между шизоидом и тюфяком, мясо приобретает удивительные вкусовые качества, свободные от выброса адреналина. Кухонные учёные подтверждают, что его бодрящее воздействие на кокетливый поясок на уровне гениталий, представляло собой редкостное, почти музейное блюдо.
Гордое бородавчатое выражение на Жорином лице упрочило положение от услышанного, а пористо-прыщевая ткань на нём разгладилась в самодовольной улыбке. Он знал, что только рекордсмены, подобные Валерию Брумелю, способны прыгнуть выше своей головы, поэтому, как трезвый предприниматель, он предпочёл вовсе не прыгать, а переступить через одомашненного шута-карлика, сопровождая ход мыслей и ног нестандартным набором ходульных выражений из красочной коробки с ленточкой:
– Теперь, с вашего позволения, я хочу побыть наедине с собой, – и он, взрыхлив оставшуюся копну волос, широким жестом Юлия Цезаря отпустил Стёпу со стекающей свинчаткой в кулаке к ёлочной матери. Он отпустил того самого Стёпу, что был ему роднее фильтрующегося вируса.
Жора принял впечатляющую позу, прочистил дымоход лужёной глотки и под торжественными сводами зала Запрещённых Приёмов зазвучал ещё не до конца заправленный «Салат любви».

А та, другая, проживает мою жизнь
контрактом брачным, сургучом до гроба.
И я закладываю свой кусок спаржи
в салат любви, что пожираем оба.

Овалы ломтиков – вкушу деликатес,
слизну щепотку экзотичных специй...
И густо подливаю майонез
законом гравитации – под сердце.

Она решает: плохо, хорошо,
где воздержаться и на что польститься.
Заправит яблок, сливы, артишок
в момент, когда мне хочется поститься.

Я нахожусь в любовной западне
и не ищу – кто прав, кто виноватый.
Становится понятней и видней,
что только с ней я лакомлюсь салатом.

Как бы в ответ на эту изощрённую «пошлость», исполненную Л.Т.М., откуда-то из-под потолка понеслось попурри заезженного конька «А-ля Тюрка» Ама Деуса (любимого Богом), а за ним «Здешние мужчины спят во тьме ночной...» – точно определить было трудно из-за ослепительно блеснувших серебристых блюдец-глазниц юпитеров – этих разморённых на солнце розмаринов.
В зал ввалилась Холера-Ясна Голодная, завоевавшая себе неоспоримую известность сценической деятельностью в продовольственных лавках на беснующемся Драйтоне. Её сомнительная активность не заработала ей ни пфеннига, но подарила неувядаемую славу скандалистки у весов, касс и по выходе из магазинов. Там она почему-то ссылалась на закуску, налегая на пиво с водкой «Ерш для унитаза» и повторяла мистическую фразу: «Во бла! У григовского Пергрунта перхоть во фьордах обнаружили!»
– Гостья отказывается от благоухающей лепестками роз ванны, мотивируя это тем, что теряет неповторимый паховый букет. Она говорит, если купаться, то в деньгах, – доложила Холерия, не забывая, что в графе «В рот занятий» её хозяин ставил – мужской.
– Выбирайте выражения позабористей, умейте подавлять свой сексуальный аппетит по отношению к моим пассиям. Цель оправдывает средства, когда живёшь не по ним, – рявкнул профессор, параллельно думая, интересно чем попотчует меня эта замухра и размазня по стенке в опочивальне?
– Простите, – потупилась в мозаичный пол представительница хламидомонад сучковатая Холера Ясна, – я понимаю, что «Гусь свинье не товарищ» и я родилась во времена, когда ещё не знали, что такое дезодоранты, но всё имеет свои пределы.
– Как и вы, я обожаю самокритику, но не забывайте, что однажды я спас вас от голодной смерти при более чем  любопытных обстоятельствах, – напомнил ей Жора, – в момент, когда криминогенные женские структуры почти поделили между собой эрогенные зоны влияния на мужчин типа переливчатого Гиви Вливадзе, одно время возглавлявшего воровской ансамбль ложечников столового серебра. Действуйте согласно заведенным в доме предписаниям, не забывая, что я лучший из прижизненных обелисков себе! Так сказал почитаемый критик Проматай Обвис, а он сдирал Шагреневую кожу, не прибегая к помощи доморощенных садистов. Кстати, сам Дуралиссимо был деятелем государственного масштаба, имевшим регулярный и достаточно музыкальный стул (без спинки и ножек) только в кровати любовницы, что являло собой уникальный случай в Истории. Снобовидения регулярно посещали его последние годы, что, естественно, не было отражено в его трёхтомнике «Укрощение строптивого на охоте». Тогда в память о нём, безвременно ушедшем, я посвятил вам, поразительная моя Холерия, вполне пристойное четверостишье, опубликованное в моём центральном органе и перепечатанное  дружественной польской прессой:

Желтеют листья, желтеют склеры.
И стало ясно,
Что осень – старость моей Холеры.
Холера ясна.

 Так что дайте гостье отдышаться и понюхать тряпку, на которой спит мой любимый скунс в образе пса – Казанович. После отключки, возбудите тело против безразличия и обработайте его дезодорантами. При этом не забудьте правило, заведённое мной в доме «Каждому фанфарному горнисту по горничной». Обещаю, что  не переступлю грань дозволенного, предварительно пощупав её.
– Я сыта по горло вашей затаренной поэзией. Меня спасает лишь сознание того, что у других это по Прямую кишку. Привыкшая ко всему, я повинуюсь вам, мой повелитель, – попкорно опустила в шипучке слов бритую под два ноля голову  Холера-Ясна (панисестринство заменило в ней: «Да здравствует панибратство!)
– Всё-то вам приходится объяснять, вдалбливать для красно-белого словца в скоровородке по-польски. Пора уже было давно адаптироваться и сменить причёску, а у вас уважение превратилось в элементарную частицу, давно вышедшую из употребления, – раздражённо заметил действительный член «Клуба Интимных Встреч» мультимиллионер и профессор лингвистики Жорж Пиггинс (по маме Вассерман, а у бывших сокамерников – Бледная Спирохета).
Он потёр вспотевшую шею, массивно нисходящую в тугой воротничок, как люминесцентную лампу Аладьина – изобретателя, скрывавшего долгое время дисседантиста Раймона Лачугу в бутылке для Джина, но тот не иудосужился появиться, как довольный человек, который может нехотя сказать «довольно» себе и другим.   
С ограниченного разума пошлины не соберёшь, подумал Жора. Он привык предъявлять непомерные мужские претензии в халате в раскрытом виде. Профессор не заставил долго ждать крючок. Отработанным движением игрока в Серсо он красноречиво накинул на него банный халат, расшитый малосольными огурцами. Жора остался в прозрачных спортивных трусах с изжёванной гаванской сигарой в поредевших от финансовых битв зубах.
Через  12 минут 35 секунд в зале раздались полные холестерина слова псевдонародного толкования песни «Вопли берёзоньки стояли, во поле кудрявых должным образом...». Горничная, поддерживаемая дворецким, торжественно ввела под белы руки Облизу Вдулитл, не подозревающую, что она с самого появления в элитарном доме зачислена в группу иска. Профессор, оттолкнув прислугу, набросился на Здрасьте Вам всей своей увесистой комплекцией, как поступил бы опухший голодающий Поволжья с куском жареной говядины, которой ему так и не привелось вкусить. Жора не постеснялся присутствия  ошарашенной горничной.
 Возможно, это его возбуждает, подумала Холера-Ясна Голодная, а может быть является завуалированным приглашением деградирующего эстета к импровизированной оргии. Но я на такое проявление суррогата чувствительности не среагирую даже при условии, что лишусь тёпленького местечка в барском доме. Расторопный дворецкий, завидев такой оборот дела, хлопнул себя по покатому лбу, подхватил меня и побежал со мной в руке прерывистой трусцой унимать безутешные слёзы фонтана на заднем дворике.
Как Жора, славившийся набегами на забегаловки и секс-шопы, ни старался проявить себя в роли мужчины, опустившегося на колени перед входом в грот, ничего у него не получалось – ущемлённое самолюбие саднило зачарованного неравнобедренным треугольником разросшейся лужайки лобка Здрасте Вам и воображаемым потоком страсти, разливающимся в его окрестностях.
В предвкушении лёгкой победы понадеялся на собственные силы, не приняв горсти Виагры, подумал профессор, пусть мне добудут отбеливающие средства от несмываемого позора, и я отдам половину состояния, а пока притворюсь-ка, что прихворнул. Камин страсти был потушен кем-то до меня  пинками, плевками, решил Жора, мужчина – это официант и блюдо в одном лице, он должен уметь себя подать, и потом, готов биться об заклад – это существо не знает, что Берег Слоновой Кости не ведает сахарного песка.
Непривыкший играть первую скрипку на последнем издыхании, он грузно осел на персидский ковёр, разговаривавший на фарси, и погрузился в невесёлые мысли. Его волновал меркантильный вопрос, во сколько вольт обходится призадуматься? Но на это вряд ли ему ответили бы, и профессор излил суть в оправдательной записке депешим ходом, пока веснущатое звёздное небо заглядывало в венецианское окно потолка зала. Не зря же он разработал теорию аккомодации хрусталика в чужом глазу при наличии дымящихся поленьев в собственном и внедрил её в практику могильщика, как некое инженерное новшество. Сторонним острым соматическим  заболеваниям профессор предпочитал свои – хронические.
– Я же эту Холеру предупреждала, – плаксиво заверещала, всхлипывая, неожиданно помолодевшая лет на двадцать Здрасьте Вам, – не отмывайте меня, я вам не замусоленные деньги, – пунктир слёз, не спросясь, прочертил кривую к подбородку. – Не зря же говорят, что моя пикантность заложена в годами сохраняемой неприкосновенно-загрязнённой индивидуальности. Эта Холерия измордовала меня шампунями, втиранием масел и опрыскиванием из пульверизатора какой-то гадостью под кличкой «Шинель №5», не осознавая, что духи существуют для того, чтобы сбить с толку охочего мужчину. Так я и думала, что вляпаюсь в какую-нибудь передрягу. Теперь друзья мои, Кузя Гандонни и Боб Политура, будут недоумевать недоумками – понюхают, понюхают, да и, обмишурившись, не примут меня обратно. Тогда уж их горе рюмками не заглушить – здесь подавай стаканы. Ну кому я теперь нужна такая, потерявшая неподражаемый сленг и экзотический аромат запущенного в ноздри сада прошлого столетия?! Почему-то Здрасте Вам вспомнила картёжника-отца, который на перекрёстке столов в месте их соединения, поделился с нею мнением, что надо дать не отповедь, а взятку или кому-то ещё и решил выдать её замуж за понтярщика Франтишека Сивуху. Но она не допустила оплошность к телу и родила дочь от таинственного другого, едва успев задать родному отцу давно мучавший её вопрос:
– Какого хрена ты женился на моей матери? 
Ответ последовал уклончивый. – Возможно, из-за несварения желудочков мозга. Иногда приходится на ком-то останавливаться, чтобы исправить чужие ошибки и закорючки. В праведники я не попал, но оказался претендентом на получение приза за дистанцию 3 километра в окружности со звуковыми барьерами.
Так она узнала, что её воспитывал торжествующий гуимплен отчим. Трудно уличить в нелюбви и обвинить в неискренности к «дочкам» отчимов, особенно когда они в возрасте сыплющихся песочных часов умудряются пить без просыпу. Падчерица молилась, лепеча лепестками губ и складывая высушенные ладони. Она склеивала хрупкие керамические мечты, но и это не помогало. Ей легче было отрыгнуть при всех неприятие, нежели перешагнуть через себя. Тогда она сбежала из дома с ребёнком на руках.
Тем временем Жора Пиггинс, почувствовавший себя шиной, у которой здоровье подкачало, безуспешно выращивал кристаллы честности на своей подмоченной (мелиоративной) репутации. Он перебрался с ковра на пол, вылавливая пустопорожние фразы из котлована, переполненного скабрёзными помыслами, и невнятно протянул – истина в вине, в моей вине, поэтому меня когда-то выгнали с работы из-за сокращения не тех мышц.
За отсутствием мужской силы он не столько полагался, сколько налегал на ничем не прикрытое насилие, что его вовсе не смущало и даже в какой-то степени подзадоривало. Профессор Пиггинс готов был смириться с бродяжным чудачеством Здрасте Вам – сидеть  на диете, не подложив кого-нибудь «сладенького». Он не собирался отказывать ей в этом, зная что женщины мечтают купаться в шампанском, но удовлетворяются пелёнками. В приступе отчаяния его охватывала импотентная безысходность. Поэтому каждый раз, глядя на текстуру загорающего женского тела, он в истоме повторял своей нижней половине юбки своей пассии: «Чёрт её продери!»
Какая несправедливость, подумал Жора, как слесарь-наладчик отношений, нашедший счастье в браке среди готовой продукции, коротать время можно, а вот удлинять его мы ещё не научились. Он вынул из вазы банан, заесть горечь правды, зиждущейся на возрастной обиде и отвлечься от ползущего лишая непристойных мыслей. Здрасте Вам разрыдалась матовыми слезами, сидя на прозрачном калейдоскопном полу, вывезенном из Клайпеды.
Подогреваемый горячим дыханием любопытствующей прислуги из притворного мира хамиллионных людей, профессор, отбросил консерванты эмоций и засветился изнутри всеми цветами радуги. Он вспоминал деда – архитектора транссексуальной железной дороги, прославившегося декриминализацией крема от загара и внедрением законодательного полового акта в практику, что помогало верить в членоспособную часть передислоцировавшегося в животный мир человечества. За  витражами венецианских окон шёл понурый дождь, разбрызгивая пенящуюся слюну водосточных труб, молнии сыпались с того места, где Боженька пригрозил пальцем. Вацлав Оборвани – продукт общества не отличавший уфолога из Бердичева от уролога из Уругвая,  наконец-то перестал рыться в мусорном бачке и напевать вывезенную из-за океана песенку не в меру набравшегося возвращенца Паган-эля, вечно сетовавшего с огромным сачком для ловли бабочек по лесам и полям (хобби, вероятно перенятое у Набокова?) В этот момент у молчаливого большинства, привыкшего к шуму зелёного леса, чаша терпения переполнилась монотонным  гулом кондиционеров устаревших марок.

Кто хочет, тот вернётся,
в гордыне не замкнётся.
Кто нищий, тот всегда найдёт.

В то же время в 8 часов 45 минут на другом конце планеты представительнице гомогенных народных масс гуттаперчевой женщине Ирме Прокрустовой, прошедшей термическую обработку перед выходом на арену, выпал счастливый номер и... покатился. Из плодовоягодной она превратилась в сухофрукт. Её опалённые пламенем зажигалки ресницы сомкнулись и поплыли сухогрузом, уступая дорогу неоправданно топорщащейся жертвенной груди.
Неказистая судьба – оценщица ситуации Ирмы не сложилась, да и откровенно говоря, разворачиваться в ней было нечему. Несколько неудачных замужеств – это всё, что ей удалось урвать от скотской жизни. Кроме всех прочих ею интересовался один слизняк, выкроивший время, чтобы провести три года в Сахаре в поисках своей мокрицы, и наломавший в пустыне немало дров.
Прозрачные намёки, грубо завуалированные аляповатым макияжем, изжили себя как таковые – кокотка-жизнь щёлкнула Ирму по носу, и ангажемента больше не выдавала. И всё потому, что её совершенно не волновало какого мнения придерживается по этому поводу Римский папа в Вытекане.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #238)