Посвящается DB и JO.
— Ты не представляешь, как они все меня достали. И Майкл— больше всех.
— Этот милый мальчик? — Я не мог поверить, что тот смышлёный мальчишка, которого я помнил, мог кого-то достать, и уж тем более Дэвида.
— Ты просто ещё не знаешь, во что этот милый мальчик превратился. Но я очень рад, что ты смог приехать, все эти десять лет мне тебя безумно не хватало. — Дэвид вздохнул и посмотрел мне в глаза. В его взгляде можно было прочесть столько усталости и отчаяния, что я невольно содрогнулся: это было сверх того, что может вынести человек. Впрочем, по некоторым своим соображениям я уже давным-давно не причислял его к людскому роду. Когда я однажды сказал ему об этом, он рассмеялся и ответил, что упал на землю, когда был маленький, но за все эти годы так и не научился по-настоящему маскироваться под человека, а кажущиеся разноцветными из-за разных зрачков глаза только усугубляют ситуацию. На вопрос, почему бы в таком случае не надеть линзы, если это его так беспокоит, он не ответил.
Закат, полыхающий за окном, танцевал на его лице красными сполохами, заостряя и без того практически лишённые гладкости черты. Взъерошенные волосы цвета тусклого золота казались сейчас взвившимися вверх языками пламени, и я ими невольно залюбовался, наконец освободившись от цепкой хватки его инопланетных глаз. Что-то в нём неуловимо изменилось за те годы, что я был в отъезде. Я смотрел, но никак не мог понять, что именно. Внешне он был всё тот же, но интонации, которые я улавливал в его голосе, принадлежали совершенно другому человеку.
— Однажды я снова поднимусь в небо. — Он развернулся к окну, и его отрешённый взгляд устремился куда-то вдаль, поверх крыш, следуя за тянущимся из труб дымом и уходя гораздо дальше, за кровавый горизонт, а после — в открытый космос. — И оставлю от этого сумасшедшего дома только горящие руины.
Его голос шелестел ветром, что ворошит горячий песок пустыни, и проникал в уши, в мозг, в самую душу. Эти звуки, лишённые малейшей эмоциональной окраски, гипнотизировали, но не дарили умиротворения. Хотелось спрятаться от них, убежать и закрыться — и не получалось. Они были, словно оживший кошмар, преследующий горе-сновидца наяву. В сочетании с закатными красками, расцветившими Дэвида на свой манер, это давало откровенно пугающую демоническую картину.
— Но скоро весь мир будет таким — горящими руинами, потому что это лишь вопрос времени. Все мы знаем, осталось уже недолго. Не важно, кто будет первым, весь этот мир сгорит в огне новой войны, и никто от неё не скроется, ни вы, ни они.
— А что насчёт тебя?
Он вздохнул.
— Не знаю, Джим, не знаю. Всё зависит от того, сколько времени осталось у нас. У вас. Если я успею в срок, то возьму тебя с собой, если пожелаешь, — Дэвид нервно оглянулся через плечо и снова уставился на рваный городской горизонт. На губах его играла жестокая улыбка-молния. — А они — они пусть горят вместе с руинами. Они и сами — руины. Хорошо, что не всё в этом мире деградировало до уровня серости. Хорошо, что среди трущоб и развалившихся бараков по-прежнему можно отыскать хрустальные замки. — Он закрыл глаза, и улыбка смягчилась.
Мне стало неуютно, и я решил сменить тему.
— Ты уже начал строить ту машину, о которой писал мне в своих письмах?
— Не совсем. Вспомогательную часть я собрал, но сам механизм пока только на стадии проектирования. Занимаюсь чертежами, но, думаю, скоро можно будет начинать заказывать первые детали.
— И ты уверен, что он полетит?
— Безусловно.
— Если не возражаешь…
С лестницы донёсся женский визг. Дэвид открыл глаза, и в них полыхала ярость. За долю секунды его лицо претерпело метаморфозу от мечтательного спокойствия до едва сдерживаемого гнева.
— Я же сказал отправить его спать! Какого чёрта тут опять происходит?!
Резко развернувшись на каблуках и бросив мне короткое «извини за это», он быстрым чеканным шагом направился в сторону лестницы. Я хотел было последовать за ним, но Дэвид поднял руку в предупреждающем жесте. Пожав плечами и нервно усмехнувшись, я так и остался стоять, по-свойски облокотившись на подоконник, объятый странным оцепенением.
Закат уже догорал, и на веранде становилось всё темнее. После ухода Дэвида, который, казалось, сам излучал некий особый свет, создавалось впечатление, что здесь повисла непроглядная темень.
Громкий хлопок — вероятно, произведённый дверью — вывел меня из транса, и я, спохватившись, побрёл на ощупь, обходя столы с диковинными приборами, назначение которых было мне неясно и которые Дэвид натащил сюда в огромных количествах, в направлении выключателя, который, как я помнил, находился около выхода на лестницу. Однако не успел я зажечь свет, как из темноты лестничного пролёта до меня долетели звуки чужого разговора, вероятно, двух возмущённых служанок:
— Ты только посмотри, ведь Олли его оставил на минуту, не больше.
— Ты это лучше хозяину объясни. Теперь всем нам попадёт.
— Бедняжка Мари, уж кто-кто, а она точно не заслужила такую участь.
— А кто из них заслужил? Столько милых девочек загубил, ирод.
— Тише ты, раскудахталась, ещё хозяин услышит.
— И пусть. Если он до сих пор ничего не сделал, то и сам он не лучше.
Раздался новый хлопок — теперь стало ясно, что это и вправду была дверь, — и непривычно жёсткий голос Дэвида:
— Вычистите ковёр на лестнице, и до завтра обе можете быть свободны.
— А как же?..
— Я распорядился. Коронер и и его бригада уже выехали.
Да что там у них происходит? По-прежнему не зажигая свет, я в недоумении пошёл обратно к окну, точно так же стараясь ничего не задеть. Но похоже, что нечаянно подслушанный разговор впечатлил меня слишком сильно, и я по неосторожности всё же зацепил полой пиджака какую-то склянку, и та, полетев на пол, тут же разбилась с жалобным звоном. Несколько секунд спустя веранду озарил, резанув по глазам, яркий свет, и на пороге возник — не Дэвид, нет, скорее, бледная тень Дэвида. Казалось, за прошедшие несколько минут (если верить моим ощущениям, прошло не более четверти часа) он постарел лет на десять.
— Прости, было темно, я хотел включить свет, и… — Я начал было оправдываться за разбитую посуду, но Дэвид лишь махнул рукой: «всё в порядке».
— Он меня в могилу сведёт, — пробормотал он себе под нос. Только сейчас я заметил, что прошедшие годы оставили свой отпечаток и на нём тоже, а не только на начинающем медленно ветшать доме.
— Что произошло? Я слышал шум. — Я решил не подавать виду, что что-то слышал, потому что из того, что мне случайно открылось, я не понял ровным счётом ничего, кроме того, что кто-то умер.
Дэвид ногой пододвинул к себе кресло и неуклюже приземлился в него. Спрятал лицо в ладонях и просидел так, пожалуй, минуты три. Затем отнял руки и внимательно посмотрел на меня. Его глаза были настолько красными, что у меня промелькнула мысль, что закат, догорая, не перетёк за горизонт, а поселился в них, в этих сумасшедших, совершенно диких глазах усталого джентльмена средних лет, которого я, кажется, начинаю открывать заново с каждой минутой, проведённой в его обществе. Наконец он заговорил:
— Я потратил на него почти пятнадцать лет. Ты знаешь, я совершенно не хотел усыновлять ребёнка, но в тот момент это нужно было сделать, чтобы произвести благоприятное впечатление в обществе. — Он откинулся на спинку кресла и смотрел пустым взглядом сквозь склянки, уцелевшие после моего слоноподобного шествия. Я хотел сказать что-то ободряющее, но слова застревали в горле, и Дэвид продолжил: Он был прелестным мальчиком, к тому же очень сообразительным, и вскоре я его даже полюбил. Всегда и везде я относился к нему, как к родному сыну и ни в чём никогда не ущемлял. Он получил и продолжает получать прекрасное образование, им занимаются лучшие учителя графства. У него есть полный доступ к моей личной библиотеке, и он ей с удовольствием пользуется. Он занимается несколькими видами спорта с лучшими наставниками и даже преуспевает. У него есть всё, чтобы стать лучшим представителем молодого поколения, всё, о чём можно только мечтать, а он… — Дэвид тяжело вздохнул и тихо добавил: а он хочет быть чудовищем.
Я попытался осторожно вставить свои пару пенсов:
— Однажды я слышал одну интересную мысль. Некто утверждал, что истинная сущность чудовищ обладает определённой эстетикой, но иного толка, чем мы привыкли искать.
Он усмехнулся и устремил невидящий взор в пустоту за окном.
— Кажется, я знаю, кто это сказал. С тех пор он воздвиг стену между собой и окружающим миром и поёт грустные песни об одиночестве в своём воображаемом каменном мешке. Если, конечно, эти тоскливые завывания можно назвать песнями. Я не согласен с ним.
Дэвид машинально подтянул к себе колено и обхватил его руками. Только сейчас я заметил, насколько он худощав. Почти скелет, ещё немного — и его будет носить ветром. Сейчас он, кажется, совсем забыл, что находится в комнате не один. Тонкие пальцы осторожно массировали колено, вероятно, травмированное, и в этом жесте было что-то очень интимное. На секунду мне стало немного неловко, что я нахожусь здесь и сейчас, но тут он, словно услышав мои мысли, вскинул голову и произнёс спокойным ровным голосом:
— Не обращай внимания, в дождливую погоду оно меня буквально с ума сводит. Чёртов ревматизм.
Я пожал плечами, и он продолжил со смешком:
— Ваша планета слишком сырая для такого старого и больного пришельца, как я. Нужно было мне выбирать место посуше. И потеплее. — Он устало подмигнул мне и снова сменил тон на серьёзный: это началось примерно через полгода после твоего отъезда. Он тогда словно с цепи сорвался.
Не по-мужски тонкие и изящные пальцы сжали колено сильнее. На одном из них красовалось грубоватое кольцо с халцедоном, которое я тут же признал: много лет назад я обронил его во время прогулки и считал безвозвратно утраченным; сомнительного вида человек, продавший мне его на заре моей юности за бешеные деньги, уверял, что обладателю этого артефакта непременно повезёт в любви. Я оторвал взгляд от кольца. Дэвид внимательно изучал моё лицо и, похоже, был доволен отразившимся на нём замешательством, хотя единственным изменением на его собственном лице был хитрый блеск в глазах. Впрочем, он так же быстро погас, как и вспыхнул, и тоска вновь смешалась с отрешённостью, завладев его инопланетными глазами. Мои же мысли сбились в кучу и неизменно возвращались к перстню, саду, тихим вечерам и туманным утрам, бередя прошлое и вынимая из тёмных закоулков памяти все недосказанности и двусмысленности, заставляя заново переживать те короткие мгновения, которых было в избытке. В конце концов я не выдержал:
— Я думал, что потерял его в твоём саду.
Дэвид вздрогнул, оторвавшись от своих размышлений, и поднял на меня недоуменный взгляд; тогда я пояснил:
— Кольцо.
Он усмехнулся чему-то и поднёс перстень к глазам, глядя на меня поверх него.
— Я не позволяю времени утекать сквозь пальцы и ищу фиксированные точки, к которым потом можно будет возвращаться, — он чуть повернул ладонь, и камень тускло, словно бы с неохотой, блеснул. — Воспоминания об ушедших днях не так уж плохи, если не погружаться в них с головой и не давать им заменить реальность, — он выстрелил в меня взглядом. Прямое попадание в голову. На миг мне показалось, что я ослеп, так ярко блеснули его глаза прежде, чем закрыться от меня тонким веером светлых ресниц. — Иногда они помогают переосмыслить свою жизнь и дают надежду.
— Надежду на что?
Он вздохнул и прикрыл глаза рукой.
— На то, что не всё в этом мире настолько дерьмово, как мне порой кажется. На то, что однажды над нами воссияет звезда, и счастье вновь прольётся на наши головы.
Всё это было бы похоже на плохой спектакль, но горечь в его голосе была слишком искренней. Меня удивила эта перемена:
— С каких это пор ты стал таким романтиком?
— Так вышло, — он пожал плечами. — Одинокому мужчине в моём положении остаётся либо это, либо озлобиться на весь мир.
— И ты выбрал…
— … Ждать и верить.
Чувствуя, что мы вот-вот зайдём в тупик, я предпочёл сменить тему:
— А что Майкл?
Дэвид лишь покачал головой:
— Я пытался с ним поговорить, но он молчит. Молчит и ничего не объясняет. Иногда мне кажется, что в него вселился демон: этот мальчишка — чёртов малолетний гений, схватывающий всё новое буквально на лету и преуспевающий едва ли не во всех областях, с которыми соприкасается его разум. Его способности поразительны, он совершенно адекватно воспринимает мир и даёт невероятно трезвые оценки происходящим событиям. Только… — Дэвид отпустил колено и устало потёр переносицу, — женщинам опасно находиться в этом доме.
Я понимающе кивнул, вызвав нервный смешок у хозяина дома.
— Нет, друг мой, это не то, о чём можно было бы подумать. Взрослеющий юноша, бурлящие гормоны… — он лукаво улыбнулся и выжидательно посмотрел мне в глаза, отчего мне стало не по себе. — В таком случае, в этом доме почти все находятся в зоне риска, особенно старые друзья старых пришельцев. Но нет, он по-настоящему опасен.
На миг вспыхнуло и тут же погасло тусклое золото: Дэвид повернул голову и теперь смотрел куда-то вниз. Взгляд его был расфокусирован и печален, а голос стал тише. Тем не менее, в нём чувствовалось чудовищное напряжение. Казалось, внутри него идёт борьба, но он не может смириться с точкой зрения побеждающей стороны.
— Первой была мисс Гидеон, учитель языка и словесности. Прелестная молодая особа, я даже сам имел на неё некоторые планы, — он виновато улыбнулся. — Но им было не суждено сбыться. Примерно через час после начала первого урока она с криком выскочила из зала библиотеки, где они должны были заниматься, и сбивчиво рассказала, что Майкл напал на неё и чуть было не свернул шею. Тогда я подумал, что эта девушка хоть и на редкость красива, но явно не в своём уме. Я заплатил ей в три раза больше, чем она просила, со всей возможной вежливостью извинился за воспитанника и с тех пор ни разу не прибегал к её услугам. Затем была… как же её звали… — он прикрыл глаза, вспоминая. — Нет, не помню. Какая-то толстая дама неопределённого возраста, в котором она навеки и осталась. Потом были две суровых монашки. Хоронить их пришлось в закрытых гробах. С тех пор к Майклу был приставлен гувернёр, более походящий на охранника, который сопровождал бы его всюду и не позволял ни с кем оставаться наедине. Кроме того, на всякий случай я больше не нанимал мальчику учителей-женщин. Но это не помогло. Дальше стало только хуже. Он стал подкарауливать горничных. Дошло до того, что мне пришлось отвести часть парка неподалёку от склепа под кладбище, чтобы каждый раз не возить их через весь город. А ещё теперь женщины боятся наниматься ко мне. И разумеется, это я — исчадие ада и вселенское зло почище Дракулы, и дом мой проклят, и род мой обречён, и вообще небеса от меня отвернулись, а земля под ногами вот-вот разверзнется, — он тяжело вздохнул и посмотрел мне в глаза. — Ты можешь уехать в любой момент, если пожелаешь. Я пойму.
В его взгляде было столько боли и молчаливого смирения, что хватило бы на десяток распятий. И в то же время была в нём неуловимая дерзость, вызов. Словно он пробовал меня на прочность характера: не сломала ли меня поездка, не переплавила ли в другого человека? Было в этом зрительном посыле и ещё что-то, что заставляло меня внутренне содрогаться. Беззвучная мольба — вымученный, из последних сил вырванный из растерзанных лёгких крик утопающего перед тем, как волны в последний раз сомкнутся у него над головой. «Не оставляй меня, Джим. Не сейчас, когда ты нужен мне больше всего. Не дай им взять верх. Только вместе можно выстоять под натиском стихии, только плечом к плечу, спиной к спине». Его суженный зрачок «голубого» глаза смотрел куда-то внутрь меня, в самую душу и дальше, поднимая из глубин подсознания странные и богохульные образы, освобождая заточённых в темнице совести и морали демонов. Мне стало совсем неуютно, и я поспешил отвести взгляд.
Мы оба знали, что я отсюда никуда не уеду. По крайней мере, в ближайшие дни.
— Я хочу его увидеть.
Дэвид поднял на меня тяжёлый взгляд и снова завладел моими глазами:
— Уверен? Он и на взрослых мужиков по дому ловушки расставляет время от времени. Там в парке не только те несчастные женщины нашли свой последний приют, но и несколько крепких парней.
— Не заставляй меня просить тебя.
Казалось, зрачок его «зелёного» глаза растёкся на всю радужку, превратился в чёрную дыру, и сейчас меня в неё стремительно затягивало. Уголки губ словно надломились и образовали поистине дьявольскую улыбку. Дэвид подался вперёд и бросил мне новый вызов, вызвав ликование и овации моих освобождённых от оков демонов, когда тихо, почти одними губами произнёс:
— Взаимно.
Затем он поднялся и, с наслаждением размяв плечи и шею, выдохнул, с трудом подавляя зевоту:
— Пойдём, я покажу тебе твою комнату.
Как самый настоящий радушный хозяин, Дэвид проводил меня в комнату, традиционно называемую гостевой, хотя кроме меня в ней явно никто никогда не жил. Едва переступив порог, я охнул: всё было в точности так, как я оставил после своего поспешного отъезда десять лет назад. Небольшой резной стол у окна, вымощенный книгами и рукописными набросками вперемешку с закапанными тушью зарисовками с натуры, вышитая подушка на кресле, которую я когда-то по неосторожности и беспечности прожёг с одного угла, пятнистая коровья шкура на полу с выцветшей кляксой (Дэвид очень любил ту чернильницу), высокие шкафы вдоль стен, в которых почти наверняка всё ещё лежат вещи, о которых я давным-давно позабыл, и огромная кровать с ажурным изголовьем и двумя тумбами по бокам.
Дэвид ушёл к себе только под утро.
Остаток ночи я спал, как убитый.
- Продолжение следует -