Текст рассказа собран вместе
с моим земляком – Владимиром Лугининым.
===================================
В середине июля на Северном Кавказе жарко. Вот и сегодня термометры в Георгиевске, в десятом часу утра, уже подпирали отметку в тридцать градусов.
Володя Лугинин, закинув за плечи рюкзак и прихватив дорожную сумку и упаковку фруктов, не спеша шагал по тихой улице города в сторону вокзала. Путь не далек, меньше квартала. В кармане билет на поезд, какой увезет его на Малую Родину, где он родился, провел детство и отрочество.
Исполнится его давняя мечта – побывать в местах, где босыми пятками топтал лесные тропинки. Где с мальчишеским азартом плескался в омуте невеликой речки, бродил по опушкам лесных полянок в поисках грибов и ползал на четвереньках, собирая землянику, чернику и всякую другую лесную ягоду.
Путь предстоял не близкий, на северо-восток Русской равнины, куда народным транспортом за одни сутки с Кавказа не добраться. В Москве пересадка и там еще половину суток дремать в вагоне двигаясь по Транссибу, в сторону Урала. Вся дорога вытянется в двое суток с хвостиком.
Двенадцать лет назад Володя побывал там. Накоротке.
Забежал на минуту в поселок, где родился и жил до четырнадцати лет. Только и успел потоптаться возле родного дома, да расспросить соседей о житухе в коротающем последние годы жизни, поселке лесорубов.
Поселение находилось на границе двух областей. Точнее, поселок был построен на землях области Кировской, а с трех сторон его опоясывали леса Костромской области. Лесосеки уходили на юг, на двадцать пять верст по берегу речки Варакши. Прихватывали леса поназыревские, в костромской области. Упирались в Зауренье области Горьковской.
Раньше здесь жизнь кипела ключом. В пору лесозаготовок поселок носил имя – Нейский. Из лесосек три паровоза вывозили по узкоколейке многие тысячи кубометров деловой древесины, какая отгружалась на послевоенные стройки в западные края огромной страны.
Народ в поселке был сборный, стекался на лесозаготовки из ближних и дальних мест. На улицах было многолюдно, а в праздники – весело. Случались сшибки подгулявших лесовиков. Костромские и вятские мужики не один год делили по праздникам главенство в поселке.
Перед очередной стычкой костромские задиры кричали, что их князья Романовы – правили Россией триста лет. А местные ярились, что вятские ушкуйники и казанских ханов трясти не чурались. Татар в поселке было значительно меньше, чем русских. Но их никто не трогал. А если бы кто потрогал, татары наложили бы затрещин и вятским, и костромским забиякам. С татарами все жили в молчаливом мире.
Нижний склад древесины Нейского лесоучастка соседствовал, с южной стороны, со станцией Северной железной дороги – Супротивный. Железная дорога резала поселок Нейский с запада на восток, пополам. На запад поезда шли в сторону Костромы, Ярославля и Москвы. На восток – на Урал, в Сибирь, Дальний Восток, Монголию и Китай.
На северо-восток от станции, на пятьдесят километров в костромские леса уходила еще одна железная дорога, по какой костромские леспромхозы небольшими составами вывозили лес на станцию Супротивный.
На станции было пять путей, по которым расчетливые железнодорожники управлялись пропускать пассажирские и грузовые составы, грузить и отправлять вагонами лес. Хватало на запасных путях места и грузовым составам, которых обгоняли поезда пассажирские, скорые.
На нижнем складе лесоучастка работа кипела день и ночь в две смены. На приемной стороне склада, вдоль узкоколейки построены были три разделочные эстакады, на которые выгружали привезенные из делянок пакеты хлыстов леса. Хлыст – это срубленное и очищенное от сучков дерево.
На эстакадах раскряжовщики электропилами разрезали лесины на бревна. Откатчики катали эти бревна на транспортер, который был устроен на другой, тыльной, стороне эстакады.
Транспортер, за эстакадами возносясь на высоту чердака избы, тянул бревна к штабелям леса. Достигнув своего штабеля, бревна скатывались с бревнотаски. Бригада грузчиков с подъемным краном, грузила лес из штабелей в вагоны. По тупику вагоны вытягивали на станцию Супротивный. А там цеплялись к сборному составу и в путь.
В шестидесятые годы прошлого века жизнь поселка пошла на убыль с той обреченностью, с какой заканчивались назначенные к вырубке, леса.
Рабочие уезжали рубить вековую сосну в северных широтах России. Редели в поселке знакомые лица. Редели на улицах дома. А природа пустоты не прощает…
Весь минувший десяток лет Володя хранил мечту снова побывать на Малой Родине, в бывшем поселке лесорубов, носившем теперь название – Супротивный. Побывать не заездом, считая каждую минуту, а приехать не загнанным временем, старожилом. Не спеша пройти по знакомым местам. Посмотреть на поселок нынешний.
Вспомнить беззаботное детство. Шагнуть по знакомой тропинке.
Сходить на берег речки, в омуте которой целыми днями плескались они с мальчишками. Побывать на перроне вокзала, мимо которого в дальние годы, поезда дальнего следования, спешили на просторы огромной Родины с гордым именем – Советский Союз.
Поехать сразу после выхода на пенсию.
Почти полвека назад родители Володи остались без работы. Ехать в северные края России отец Володи, не захотел и судьба увела семью на Ставрополье, в город Георгиевск, что восстал более двух веков назад цитаделью на берегу невеликой речки Подкумок.
Здесь Володя закончил техникум. Отсюда уходил на воинскую службу. Работал на железной дороге. Здесь он встретил свою любовь и верную подругу жизни - Юлю.
Уже в первую встречу, утонув в ее больших глазах почувствовал, что они созданы друг для друга. Юля откликнулась на его призыв ответным чувством. Они не могли дня прожить друг без друга. Строили большие планы на будущее. Окружили друг друга уважением. Согласием. Бог даровал им великое благо - взаимную Любовь.
Счастье поселилось в их уютном жилище, из которого не хотелось выходить, а покинув приют, торопило вернуться обратно. Это был их дом. Их тихая уютная семейная гавань. Они хранили это большое и искреннее чувство в самых сокровенных уголках молодых и преданных друг другу сердец. Берегли его. Благодарили судьбу за столь щедрый дар.
Уже должен был появиться в их семье первенец. Но, на средине срока, отведенного для появления на свет новой жизни – почки мамы не выдержали. Врачи оказались бессильны.
Судьба?
Как же она бывает беспощадна и вероломна. Она отняла у Володи счастье всей его жизни. Унесла любимую в иной мир, измучив обеих неизлечимым недугом. В двадцать четыре года…
Оставила Володю на всю жизнь вдовцом. Спустя годы разлуки с любимой, он пытался избавиться от тоски и грусти. Знакомился и делил одиночество с другой женщиной. Но, тепла, какое сближает и роднит людей на долгие годы – не хватало.
Не хватило понимания и готовности разделить невзгоды и трудности быта. Так бывает.
И он снова остался один. Один посреди моря жизни. Делясь лишь с собой радостями и огорчениями. К трудностям и лишениям он постепенно привык. Тяжело было. В минуты отчаянья мир казался адом… валил на колени перед отчаянием.
Но, великая сила жизни. Генная память предков. Воля родителей. Поднимали на ноги. По малой доле, по крохе звали улыбнуться будущему. Дарили скромные радости. И звали, манили посмотреть, всмотреться в жизнь. Глубже почувствовать ее жизнеутверждающую силу. Убеждали, что в жизни, за черной полосой – всегда грядет светлая.
Оборол он и эту напасть. А одолев, поступил на заочное отделение железнодорожного института.
После его окончания и до выхода на заслуженный отдых, трудился оперативным диспетчером энергоучастка железной дороги. Освоил и оседлал профессию.
Двенадцать лет назад Володя встретил такую же одинокую женщину, на руках которой находятся престарелые родители. Встречаются. Делят одиночество, как это принято у пожилых людей.
И вот он уже ветеран труда. Делит быт на три части: дом, гараж, дача. Всем этим он увлечен. А сегодня – свободный путешественник, одержимый сокровенной мечтой, продвигается к ее совершению.
Проводник вагона принял билет и пожелал доброго пути. Попутчиками случилась молодая семья.
В Ростове ее сменили две женщины с трехлетней Настенькой. Очень веселой и общительной девочкой. Володя быстро с ней познакомился и они, играя в незатейливые игры, приятно коротали время до самой Москвы.
Москва встретила скандинавскими циклонами еще за Липецком. Скупой дождик мелко сеялся в просвеченных конусах вечерних фонарей перрона.
Метро. Одна остановка. Курская – Комсомольская. Вагоны поезда на Владивосток подали к платформе Ярославского вокзала скоро после полуночи.
Билет у Володи был до станции – Шабалино, Северной железной дороги. Станция была построена ещё в самом начале прошлого века на южной окраине большого села Богородское, Котельнического уезда, Красавской волости, Вятской губернии.
Трасса дороги должна была проходить севернее села, по землям большой деревни: Шабалинцы. Это обернулось бы для жителей большими затруднениями в жизни. Богатые мужики деревни смогли нужным образом повлиять на волю инженеров-путепрокладчиков и магистраль отодвинули на юг села Богородское. А имя станции осталось – Шабалино.
Теперь село имело ранг поселка городского типа, а с тысяча девятьсот двадцать четвертого года носило имя вождя мирового пролетариата - Ленинское. В годы последнего политического передела отрекаться от привычного именования люди не стали и поселок городского типа так и продолжает носить имя Ленина. А район именуется, почему-то по имени железнодорожной станции – Шабалинский. В Ленинском проживает двоюродный брат - Ленчик. К нему Володя и держал свой путь.
Ленчик был для Володи сегодня самым близким и родным человеком. В детстве они вместе проводили едва ли не все школьные каникулы. Оба ожидали новую встречу с нетерпением. Сошлись возрастом. Характерами. Стремлениями. Потому так и тянулись друг к другу. Часто ездили в гости. Особенно их тянуло к дедушке в деревню Лугининцы. Дед любил их самозабвенно, рассказывал много интересных и поучительных историй. Угощал медом.
Игры детей перечислять нет смысла, они повсеместно одинаковы. Это потом скрупулезная память в пору бессонной старости вспомнит и разберет подробно все мальчишеские забавы. А тогда ребята не успевали следовать новым увлечениям. Не редко удивляя завидной выдумкой и дерзостью друг друга.
Нынче Ленчик жил в добротном каменном доме, в конце одной из улиц райцентра. Семья его была, по нынешним меркам, средняя – жена, Оля и двое детей. Сюда наш путешественник и держал свой путь.
Поезд: Москва – Владивосток отправился из Москвы спустя полчаса после полуночи. Попутчиками Володи на этот раз случились двое мужчин средних лет и женщина. Капитан ехал до Владивостока, другой мужчина путь держал в Кострому. Женщина возвращалась с южного курорта в уездный городок на берегу Байкала.
Володя слушал русский разговор русских людей и не мог наслушаться. Не потому, что в Георгиевске не говорят на русском. Говорят и там. Но разговор южан и на русском языке звучит по-другому. Это поймет и оценит тот человек, какой родился и вырос до юности в одном краю Русской равнины, прожил половину жизни на другом ее конце, а сегодня оказался в знакомом и памятном с детства окружении.
От этих разговоров веяло родным и близким. Словно после долгой разлуки вернулся в свою семью.
Ужинали, все вместе. Солидарно стеснив на купейном столике чего кому Бог в дорогу послал. Костромич извлек из сумки фляжку-нержавейку. Володя с капитаном откликнулись своими припасами. Оживленная беседа трех вдохновенных мужчин и лишенной предрассудков женщины, дополнили позднюю трапезу.
Кострому миновали ночью. Все спали. Попутчик ушел по-английски. Не тревожил спящих.
На утре– миновали станцию: Буй. Утром – Галич. До окончания пути оставалось пять часов. За окном мелькали близкие и медленно плыли в обратную сторону дальние деревья, собираясь в иллюзию бесконечно кружащегося хоровода.
Знакомая с детства природа встречала Володю сдержанным приветствием узнаваемых пейзажей. Леса сменялись редкими полями сельхозартелей. Не редко пашни были заброшены, проказа запустения уродовала, когда-то полный жизненной силы облик колосящейся нивы.
Не испытали бы таких лишений и унижений российские крестьяне, если бы в управлении селом, получившей пробоину ниже ватерлинии державы, нашелся бы человек, какой мог позвать крестьян нечерноземья России забыть многоукладность производства. Засеять поля лишь клевером. Заняться выращиванием рогатого скота на мясо.
Клевер культура многолетняя родит урожай три-четыре года. Ни пахать, ни сеять три года – не нужно. Только запасай сено на зиму. Коси. Суши. Укладывай в скирды. Это самая легкая и выгодная работа на селе.
Крупный рогатый скот половину года пасется на лугу. Два пастуха спокойно управляются со стадом в две сотни голов. Зимой четыре скотника содержат стадо на фермах.
Тогда бы не понадобилось сельхозартелям разрываться в страдную пору между тысячами дел и трат. Изнемогать под непосильными расходами на солярку, бензин, электричество, запчасти, удобрения. Не понадобилась бы и уйма техники, не нужны бы стали мехтока, сортировки, хранилища.
Рогатая скотина проживет и на одном сене. А хочешь получать высокие привесы, продай мясо и купи комбикорм. Траты оправдаются с лихвой.
Это позволило бы крестьянам сохранить все поля, завалить свои и европейские рынки мясом. Достойно жить и работать дома, не рыская по городам в поисках куска хлеба. России не понадобилось бы возить из Аргентины мясо тридцатилетнего срока хранения.
За окнами вагона мелькали и покинутые людьми поселки лесорубов. Козловые краны с пакетами бревен и тесин, как раньше, не сновали между штабелями леса. Тесовые крыши покинутых лесных поселений обветшали и просели под гнетом беспощадного времени.
По мобильнику Ленчик сообщил, что его возвращают на машине из областного центра, а Володю встретит отчим – Дмитриевич. Извинился за вынужденное опоздание.
От станции – Шарья, до станции – Шабалино, полтора часа ходу. Поезд прибавил скорости. Мчал без остановок. Через час, на южной стороне дороги промелькнул вокзал разъезда: Супротивный. Еще через полчаса показались первые дома окраины райцентра, а следом за ним постройки долгожданной станции - Шабалино.
Волнение нахлынуло теплой волной. Вот уже мелькают стены пакгауза. Мимо вокзала поезд протягивает первые вагоны и останавливает их за башней старинной водокачки. Приехали.
Здравствуй, Родина.
Дмитриевич, бодрый, восьмидесятилетний дедок встретил радушно. Усадил в новую Ладу и пустил машину на неторопливой скорости. В поселок вела длинная, больше километра, улица Фрунзе. Полоса асфальта была проложена по тому же месту где десятилетия назад грузовики рыдали, а шофера сочились отборной бранью в непролазных колеях размытой дождями и искалеченной колесами машин, шабалинской гончарной глины.
Сегодня машина, шуршала резиной скатов. Володя с интересом смотрел в окно. Замечал и примечал заметные изменения, происходящие в облике поселка. Изменения радовали. Не мало домов на улице поменяли свой облик. Крыши сбрасывали надоевший серый шифер и застилались разноцветной кровлей из металла и пластика. Стены домов одевались в живописный дайвинг. Это обновление постепенно преображало поселение, радовало глаз новизной и эстетикой облика.
Володя делился с дедом планами визита и сообщил о намерении побывать у сестры знакомого земляка.
- Маргарита Васильевна? Как не знать? Мы знакомы. Живет на Заречной улице. – Оживился Дмитриевич. – Пока Ленчик с сыном не вернулись, если не возражаешь, сейчас и заглянем на минутку.
Володя не возражал.
Скоро машина, мягко качнувшись на пологом съезде, свернула на улицу Тотмянина и набирая скорость, пошла вверх, в сторону улицы Заречной.
Тут надо пояснить.
Однажды Володя, перелистывая страницы интернета, наткнулся на знакомую фамилию – Стародубцев. Открыл страницу и увидел на ней сотни текстов прозы и стихов. Прочитав несколько рассказов, понял, что это его земляк делится воспоминаниями о поселке лесорубов – Нейском и станции железной дороги – Супротивный.
Вчитался. Написал ему письмо. Получил, возбужденный радостью встречи, ответ. Потекла переписка.
С редким вдохновением рассказывали они друг другу воспоминания о своей Малой Родине. О соседях. О знакомых местах и весях округи. И хотя они жили там почти в разное время, Васильевич начинал жизнь в поселке пятилетним ребенком в тысяча девятьсот сорок девятом году и жил там до осени шестьдесят второго года, а Володя родился там же в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом и проживал до семьдесят второго года, воспоминания и письма не кончались.
Когда Володя сообщил, что собирается ехать на Родину, Васильевич попросил навестить в райцентре сестру, передать привет и поклон. А еще сфотографировать его отчий дом, какой доживал свой век под новыми владельцами на южной окраине Супротивного. Володя в первый же час появления в поселке, принялся выполнять просьбу земляка.
Маргарита Васильевна встретила приветливо. С Дмитриевичем они знакомы много лет, ровесники. В оживленной беседе время встречи прошмыгнуло незаметно. На прощание они сфотографировали хозяйку, ее огород и дом. На том и попрощались.
Дома их уже ждали. После волнующей встречи и объятий все устроились за накрытым столом и потекла оживленная семейная беседа.
На другой день сын Ленчика - Павлик собирался поехать в Шарью и с готовностью согласился завезти дядю и отца в поселок Супротивный. Так теперь по имени разъезда называли это опустевшее поселение. Станция железной дороги тоже потеряла свое назначение, сохранив лишь название и ранг разъезда. Необитаемой была и железнодорожная ветка костромских лесорубов, в заброшенные рельсы которой старательно вгрызалась рыжая ржавчина. Строевой лес в пограничных землях Костромы тоже вырубили.
Павлик работал на севере, в шахте города Заполярный. А сейчас отдыхал дома. В Шарье ему нужно было навестить старого товарища, с которым вместе служили в армии.
Сильная машина плавно тронулась с места, устремилась по улице. Притиснула пассажиров к спинкам кресел. Салон наполнился серебряными звуками голоса Анны Герман:
«Ты у меня, одна заветная. Другой не будет никогда.» Комок подкатил к горлу Володи. Вспомнилось заветное время. Юля…
Ленчик, заметив перемены в лице братана, стал отвлекать его расспросами.
«Зрение почти потерял, а душа все видит…» - С благодарностью подумал Володя о брате. Миновав улицы поселка, железнодорожный вокзал и нефтебазу, машина простучала колесами по переезду и вскоре правым поворотом выскочила на Федеральную трассу: Пермь – Кострома.
Дорога ровная, недавно проложена. До Шарьи – восемьдесят, с хвостиком, километров. До Супротивного – с хвостиком, тридцать. Пока племянник добежит до Шарьи, навестит друга, и вернется обратно, Володя с Ленчиком поклонятся отчему дому. Погрустят на его пороге, зайдут на вокзал. Тут и Павлик обратным ходом забежит на станцию и увезет их домой.
На автодороге поворот на Супротивный обозначен указателем. Машина, словно раздумывая – туда ли ворочу – притишила ход, а выровнявшись на отвороте, припустила под горку с новой прытью. На север.
В низине дорогу перебегает просека высоковольтной электролинии. Миновали. Теперь в гору. Вот и разруб улицы… Южный хутор, а домов нет. Густые заросли высокой, вам по пояс будет, травы и частые заросли глупого леса и кустов, что в любом месте затягивают необитаемые места, теснились по сторонам асфальтовой дороги. Раньше по этой насыпи была постелена лесовозная узкоколейка.
Наконец появились дома и несколько человек у дороги. Остановили машину. Вышли. Поздоровались. Назвались – кто такие и зачем пожаловали. Машина развернулась и умчалась в Шарью.
Зоя Скурихина, уже глубокая старушка, приезжает в дом отца на лето из Екатеринбурга, согласилась показать дом Стародубцевых. Он был уже продан на дрова. Крыша еще была на месте, а половина стен выпилена. Пол местами выломан. Пустые пчелиные ульи под окном опрокинуты. Догнивают.
С любого места бывший хозяин глянь на это искалеченное родовое гнездо и не удержать тебе слез сожаления. Прощай тепло и уют родного дома.
Сфотографировав разорение, братья двинулись по улице в глубь поселка. Непроходимые заросли дикой травы и кустов заполонили улицу. Когда-то просторная ее ширина, покрытая россыпями, укатанного песка, потерялась, была похоронена под дерном запустенья.
К своему дому Володя подходил, с подступающим волнением. Ну, где же он? За этими кустами опять кусты… а за ними… пусто. Наконец из-за березы выглянула… печка.
Остаток простенка прислонился к ее холодному боку, словно потерявшийся ребенок, надеясь найти защиту в ее теплом покое. Половицы и плахи потолка собраны в две кучки. И все. Ни стен. Ни крыши. Ни уютного крылечка.
Володя присел на подвернувшийся ящик и посмотрел на пустырь. Мысли путались в воспоминаньях. Было жарко и душно. И пусто на душе. Пустыннее, чем в этом, покинутом и забытом людьми, поселке.
На станции - станции не было. Здание вокзала и посадочная площадка – оставались. Зоя Гордеева была за начальника станции, за дежурного и за стрелочника. Под откосом путевой насыпи желтела стена ветхой казармы.
На северной стороне, за станцией, ближе к выходным стрелкам виднелись крыши нескольких жилых домов, да вдалеке, на северном окончании поселка можно было разглядеть тоже несколько ветхих домиков. Это место раньше именовалось Северным Хутором. Над крышей покосившейся баньки клубился едва заметный дымок. Число жителей большого поселка, главная улица которого тянулась более, чем на два километра, сегодня насчитывало двадцать шесть человек. Один раз в неделю продуктовая лавка привозила продукты.
Жизнь затаилась. Теплилась лампадкой. Едва приметной. Но живой. Слово говорила: «Эх люди, люди… что же вы сделали? Неужели не могли дать лесорубам любое, пусть самое простое дело. Сохранить на обжитом месте народ. Не гонять его в поисках куска хлеба из конца в конец по бескрайней стране.»
Но, стоит оговориться, что леспромхоз бесплатно нанимал каждой семье, для переезда в северные леса, товарный вагон.
На станции Ленчик принялся фотографировать вокзал, не отвернул объектив и от Володи. А он, передохнув, отправился по междупутью разъезда за восточные его стрелки, на берег речки-невелички. Ее именем названа была станция. Ее имя вспоминает сегодня всяк человек, кто когда-то жил на ее берегах. Голопузым пацаном, днями мок в ее омуте. Ходил по тропинке, дивясь неуемному кипению черемух и буйству ее аромата. Провожал закаты. Замирая от волнения бродил по заветной тропинке, бережно поддерживая локоть любимой девушки.
Сегодня, выходя на берег речки, желания скинуть рубашонку и бежать к омуту, размахивая ею, он не испытал. Былой красоты и памятного очарования Володя на реке не нашел. Берега затянуло кустами ивняка в редине которого качались на ветру кусты пырея и малинника. Омут зарос по краям лопухами и осокой – смотрелся большой лужей.
Разочарованный и на этом памятном месте, Володя в хмуром настроении поспешил на вокзал. Ленчик с Павликом уже ожидали его в машине.
После угрюмого созерцания пустоты лесоучастка – жизнь в райцентре казалась Володе праздником. Крыши многих домов оделись в новую кровлю и словно помолодели. Улицы были вымощены асфальтом. Володя еще со школьной поры помнил, что большую половину года в райцентр без резиновых сапог ехать не было смысла. Поселок считался, наверное, самым неустроенным в области райцентром.
А сейчас по улицам хоть пасхальные яйца катай. Сухо. Чисто. Светло.
Не отставал поселок и от нынешней моды всех российских поселений – обращать фасады домов центральных улиц в торговые заведения. Красиво это, в глазах рябит от многих рисунков и замысловатых росписей рекламы, но, в то же время любого практичного человека не оставит равнодушным это изысканное расточительство.
Прикинь-ка любой обыватель – сколько торговцев было в России тридцать лет назад и сколько их сегодня…
А, ведь все с доходом. И кто оплачивает все это множество? И что поразительно: цены подняты до Европейского уровня, а обслуживают – как у нас.
Братан Володи, Ленчик, жил в добротном каменном доме на конце улицы, тянувшейся с юго-востока на северо-запад по краю поселка. Высокие кирпичные стены удачно поместили под веранду гараж для Тойоты и подвал под жилыми помещениями. Комнаты в доме были просторные и светлые. Крылечко высокое и просторное. За домом огород, перед домом аккуратный садик. Все прибрано и ухожено стараниями заботливой хозяйки. Больших забот и трудов стоило брату это строительство. И здоровья.
Много лет ему пришлось корпеть на многотонных рудовозах в Заполярных рудниках.
На другой день после приезда, Володя проснулся рано. Поправив одеяло, попытался снова заснуть, но все его старания оказались напрасны. Накинув рубашку и трико, он на цыпочках, чтобы не тревожить домочадцев, вышел на крыльцо. Солнышко уже поднялось из-за Олюнинской горы и клонилось в сторону деревни Колбины.
Володя уселся на стул и стал с интересом разглядывать окрестности.
Сразу за огородом лежала поросшая редким кустарником лощина. За ней в сотне метров виднелись крайние дома соседней улицы. А далее, за перелеском, угадывалась деревня Михненки. Через нее шла дорога в село Новотроицкое, что отстояло от Ленинского на полтора десятка верст. Далее, через сорок километров село – Черновское и еще через три десятка верст – Луптюг.
Луптюг был уже в Костромской области. А дальше на север, через сотню километров в вологодских лесах, на берегу Северной Двины, стоит всем известный городок – Великий Устюг. Родина русского Дедушки Мороза.
Поселок еще спал. Тишина берегла покой улиц. Лишь из перелеска доносилась затейливая трель соловья. Володя слушал эту серенаду рассвета. Тишину. Вслушивался в покой Малой Родины.
Едва заметный ветерок тянул с юга ласкал тело бархатной свежестью погожего утра.
В его городской квартире такой тишины и покоя не было. Шум автомобильного транспорта сменяли стук и возня железнодорожного узла. Ночной покой то и дело тревожили всхлипы локомотивов и грохот грузовых вагонов на сортировке.
А сейчас Володю окружала тишина первозданная. Целебная. И воздух был чистый, без духоты плавленого асфальта и бензинового угара многих выхлопных труб.
Воспоминания времен беспечного детства и беззаботного отрочества, проведенных в этих местах, сменяли друг друга. Уводили в годы минувшие. Памятные. Сокровенные.
Размечтавшись, он не замечал хода времени. Его вернула в сегодняшнее утро жена брата, Ольга. Пригласила к завтраку. Сполоснув лицо, он поспешил за стол.
- Мы тебя потеряли, а отыскав, не стали тревожить. Устал с дороги. – Приговаривала Ольга, разливая чай.
- Красота-то какая кругом! Смотрю и насмотреться не могу. Все с детства знакомое, а все, словно в первый раз вижу. Соскучился.
- А по мне, так, вроде бы – ничего особенного. Лощина, трава, кусты и деревья – все, как всегда. У вас, на Кавказе, в субтропиках, сады райские. Цветы дивные. Фрукты медовые. – Проговорил Ленчик, откусив от ломтика сочного, кавказского яблока.
- Вот эта пышность и смущает… не может душа с ней сродниться. Выросшая в скромности наших лугов и лесов. Родина напоминает о себе. Требует не забывать. Зовет. Бывают минуты, когда ностальгия допечет так, что хочется бросить все и пешком поспешать в родные края. Поклониться в пояс родной Земле. Погладить наши березки. Послушать жаворонка.
У Ольги, в кармане халата, заворчал телефон. Она поспешно поднялась и вышла с кухни. Скоро вернулась и сообщила, что племянница Марина просит тетю-Олю, отличную портниху, приехать – помочь сшить, обещанное еще в начале лета, выходное платье.
- Сказала бы мне, привез бы из Кирова. Там этого добра на любой вкус. – Удивился Павлик.
- Надо ехать. С ее точеной фигурой не всякое фабричное шитье сойдется. А ей с осени снова на лекции. Надо ехать. – Повторила Ольга.
- Далеко? – Спросил Володя.
- В Содоме они живут. Тридцать верст.
- Поезжайте. А мы с Володей на кладбище сходим. Дядю Мишу с тетей Ниной навестим. Ты не против? – Обратился Ленчик к Володе.
- Сходим. Навестим.
- Пока они вернутся, мы уже дома будем.
Дядя-Миша в войну был разведчиком. Однажды, когда они брали языка, немец прострелил сержанту ногу. После долгого лечения, его комиссовали. Отправили до конца войны на военный завод в город Котельнич.
Мужчины поклонились могилке ветерана и его жены. Прибрали скорбное захоронение.
После обеда к ним заехал Володя Созинов, давний знакомец брата. Человеком он был общительным. А сегодня, находясь в отпуске, заехал к Ленчику, навестить бывшего однокашника. Разговорились. Володя принялся рассказывать о своем родственнике, который жил в деревне Рыбаки и устроил там, на речке Теленке, хороший пруд. Деревня Рыбаки в десятке километров от Ленинского.
- Да что я тут вам рассказываю, давайте, мужики, я вас туда свезу. Все сами увидите. Заодно искупаемся. Вон жарища какая на улице, - предложил он братьям.
Братьев уговаривать не пришлось. Позвонили в Содом, предупредили чтобы не теряли. Скоро машина везла их в Рыбаки, на речку Теленку.
Речкой этот, едва не ручеек, назвать было трудно, хотя начинала она свой бег на северном скате Олюнинского холма, сочилась по лесу замысловатыми петлями. У Протасовской горы протискивалась под мостом большака и по западному его придорожью, петляла лесной чащей, к деревне Рыбаки. А там, за ее околицей, впадала в большую реку Паозер.
Там и устроил ей сюрприз родственник Володи Созинова.
Над речкой был деревянный мост. Под мостом откосы насыпи он обшил досками. А в горловину протоки втиснут порог. Вода в речке спрудилась и образовала на плотине водопад. Ширина водоема у моста была около ста метров, а по течению зеркало пруда уходило в два раза дальше.
Разомлевшие от жары мужики, полезли в воду не раздумывая. Плавали и покряхтывали от удовольствия, а Володя бродил по берегам и не мог налюбоваться этим рукотворным чудом. Кусты черемухи и смородины густо обсели берега водоема. Зрелые, агатовой черноты, ягоды висели гроздьями на ветвях. Сочились спелым ароматом. Приглашали отведать терпкого лакомства.
Через день Всей семьей они ездили отдыхать на реку Ветлугу. Это самая большая река Шабалинского края. Исток ее в десятке километров, к северо-востоку, от поселка Ленинское.
Уходит река на север района и там, за селом Черновское, пересекает границу Костромской области.
Рассказывают, что на Ветлуге, у старой мельницы мужики однажды мерили глубину омута – одних вожжей им тогда не хватило…
Некоторые придорожные села и деревни удивляли контрастом построек. В привычном однообразии старых рубленых изб, притиснутых к земле вековым стоянием, вдруг появлялся нездешнего облика кирпичной кладки, терем. В два этажа. С каменными столбами и железными решетками. Узоры кованого кружева отражались в зеркале подзаборного пруда.
Он не украшал деревню. Скорее всего, удивлял ее. Вычурностью своего наряда и пошлостью архитектуры. Блеском и лоском на фоне всеобщего старения и увядания. Старожилам деревень возводить такие хоромы было немыслимо да и не за что. Видимо чей-то богатый родственник или пришлый коммерсант облюбовал это место и воздвиг такое несуразное диво. Представить русскую деревню, сплошь застроенную такими теремами – было трудно.
А вот народу в деревнях было непривычно мало. У редкого дома, уже осевшего под гнетом времени, можно было увидеть на завалинке одинокую старушку. Обутую в валенки, в накинутой на плечи стеганке без рукавов, она отрешенно смотрела на снующую мимо жизнь. Упокоив на коленях, издерганные многими годами неблагодарного труда, руки. Смотрела не вперед, в будущее, а назад – в прожитое.
В Москве – реновация. Крепкие дома рушат не разбирая. Строят новые небоскребы за счет этих старух. А траты триллионные… сюда бы такие вагоны денег… построить производство нужного товара, жилье, приманить годных к делу людей… оживить заброшенные места, наполнить энергией пустые соты державы.
Не умирала бы, не отмирала бы, не отчуждалась бы от Москвы провинция. Жила бы в согласии, и нерушимом единстве. Не понадобилось бы тогда с подмостков охрипшими от натуги голосами сотрясать площади столицы: «Мы вместе!!!»
Народ в русских селах живет трудно. Многие из сельхозартелей обанкротились или едва сводили концы с концами. Брошенные государством на произвол судьбы крестьяне, лишенные возможности трудиться, разбредались по городам. За копейки выполняли самую неблагодарную работу. Беднели нравами. Из кормильцев превращались в нахлебников стариков.
Главная беда крестьян России придавившая их в последнем десятилетии двадцатого века таилась в экономической мине, заложенной под село еще в начале тридцатых годов. Называлась эта мина – коллективизация села. Она рушила весь уклад крестьянской жизни, сотканный многими столетиями быта и труда крестьян. В его обычаях заложены были основы и опыт поведения человека в его среде обитания. Мудрость сельской жизни и труда от младенческих лет, до гробовой доски. С годами опыт копился и передавался поколениям будущим.
На каждом крестьянском дворе знали – как и когда посеять хлеб. Вырастить. Как собрать его. Обмолотить. Сохранить. Смолоть. Испечь. Как запасти сено. Чем накормить лошадей. Заготовить дрова. Срубить избу. Выкопать колодец. Остричь овец. На каждом дворе был необходимый инвентарь и инструмент для этих работ, а в конюшнях стояли лошади.
Все эти секреты и умение жить или выживать копилось веками. Обогащалось опытом. Передавалось новым поколениям. Всяк хозяин обязан был обеспечить семью пропитанием. Припасти на продажу. Обменять на одежду, обувь, инвентарь. В каждой деревне люди умели прясть лен, ткать и шить исподнее белье, рубахи и сарафаны. Вязать рукавицы, носки и свитера. Справить зипун и тулуп. Скатать валенки. Были и неумехи, какие не умели держать в руках свое хозяйство, кормились наемным трудом.
Коллективизация лишила крестьянина единоличного, семейного производства сельхозпродуктов. Вместо этого, крестьяне стали трудиться коллективно, каждый на своем участке общей работы, где выполнял одно дело. Знал только несколько своих обязанностей. Пастух пас коров и не занимался пахотой земли. Тракторист работал на поле и не касался скотоводства. Животновод не был на полях и не умел их засевать. Кузнец не обращался с коровами… и т. д. На личном подворье крестьян, кроме коровы, овечки и десятка кур осталась лишь кошка. Отпала возможность копить и сохранять опыт крестьянской жизни.
За шестьдесят лет колхозного труда селяне превратились в конвейерщиков сельхоз производства. Трудились коллективно. Не редко добиваясь хороших результатов. Каждый в совершенстве владел приемами работы на своем участке, но не знал и не умел – как и что нужно делать на всех других. В таких условиях трудились три поколения сельских жителей. Единолично владеть землей, уметь ее обрабатывать, растить, убирать и хранить урожай эти люди уже не умели и не могли.
Бытовые условия села значительно отставали от городских. Молодежь стала уходить в города. Отцы народов озаботились оттоком и решили стереть грани быта между городом и деревней. В результате этой кампании – стерли неперспективные деревни, а грани остались…
Когда, в девяностых годах, с крушением державы, грянула череда банкротства сельхозартелей, а их землю разделили на паи и отдали крестьянам в личное пользование – земля оказалась новым ее владельцам не к рукам. Разучились и уже не умели с ней обращаться. А если бы и умели, много ли земли мужик вскопает лопатой? Коня, плуга, бороны – ни на одном крестьянском дворе не было. Трактора и техника ушли из колхозов в погашение естественных и мнимых долгов. Народ вынужден был метаться в поисках куска хлеба. Уходил в горда. Устраивался служить охранниками, дворниками, лакеями.
Малым числом. В редких местах. Появились фермеры. Многие скоро побросали это занятие. Держава обрушила цены на рынках села. Торговцам выгодно стало возить залежалый харч из-за границы. И хотя страна одевала на себя продовольственную узду, никто этим торговым пронырам в этом грязном деле не мешал.
Кто бы знал, какими гигантскими усилиями и через какое насилие понадобилось пройти уцелевшим до нынешних времен фермерам, и артелям, чтобы сегодня работать на своей земле.
Вода в Ветлуге была теплая. Володя с удовольствием купался. В тихой заводи омута нарвал букет лилий и подарил Ольге.
На следующий день снова приехал Созинов. Приехал пораньше, пригласил братьев на рыбалку. Поехали по дороге на село Луни. Машина пробежала за деревней Красава с километр и повернула на проселок к деревне Крутики. Скоро остановилась на берегу пруда. Питался пруд безымянным ручейком и многими родниками грунтовой воды. Был в два раза больше пруда, устроенного на речке-Теленке.
Какое же наслаждение рыбаку, расправить и снарядить удочку. Насадить червяка. Поплевать на него на удачу. Закинуть. И ждать первой поклевки.
Первым клюнул приличный карась. Круто выгибая темную спину и блестя серебром чешуи на боках, рыба звучно шлепнулась в траву берега и стала отчаянно хлестать хвостом по траве. Успокоилась в садке, под невысоким берегом.
За первым карасем последовал горбатый окунь. Потом опять карась… и пошло. На ужин Оля пожарила улов со сметаной. Пальчики облизывали все.
Возвращаясь с рыбалки, Володя зашел на вокзал. Близилось к концу его свидание с Малой Родиной. Завтра поезд: Чита – Москва, увезет его в столицу.
Провожали всей семьей. Прочувствованные фразы прощальных слов, перебил шум пассажирского поезда, выскочившего из-за башни старинной водокачки. Скрипя колодками тормозов, остановился у перрона. Последние объятия и вот уже состав зеленых вагонов, мягко тронулся с места и убыстряя бег, покатил в сторону Москвы.
Прощай Малая Родина.
Через полчаса в окне вагона промелькнула речка и вокзал разъезда: Супротивный. Через полтора часа, станция – Шарья. Через пять часов миновали – Галич.
В противоречивых чувствах Володя расставался с Малой Родиной. Радость встречи с родственниками и друзьями, с родными местами, сменялась грустью расставания со знакомыми местами, что окружали его в детстве и отрочестве. Этот мир достаточно повзрослел и изменился. Но, все-равно роднил его с собою. А теперь удалялся с каждой минутой, проседал в проран воспоминаний, где таились настырные щупальца ностальгии. Не оставляло чувство вины, словно оставлял на произвол судьбы что-то беззащитное. Родное. Близкое.
Родная сторонка, на будущий год, снова позовет Володю прикоснуться к целебной её тишине. Побывать в родных местах,для любого человека желанно как обогреть душу лаской родной матушки.
Знает ли он, сколько людей остается жить на его Малой Родине?
В тысяча девятьсот семидесятом году в Шабалинском районе проживало – двадцать девять тысяч человек. В две тысячи втором году – четырнадцать тысяч. В две тысячи семнадцатом году – девять тысяч триста шестьдесят пять человек.
Фотографии – Владимира Лугинина.