Саша Игнатов родился в семье земского врача, в уездном городе Мариуполе Екатеринославской губернии. Борис Арсеньевич сам принимал роды.
В ту ночь, 27 января, еще до официального объявления войны, вблизи города Чемульпо, русский крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец» под общим командованием капитана 1-го ранга Всеволода Руднева вступила в неравный бой с японской эскадрой.
Отец Саши, что называется, был врачом-подвижником. Пренебрегши карьерой, он добровольно приехал в это захолустье. Были и другие причины, кроме подвижничества, побудившие его принять такое решение. Его жена, Ольга Са-муиловна, была выкрещенной еврейкой, и родители Бориса Арсеньевича, потомственные дворяне, этим мезальянсом, мягко говоря, были недовольны, всячески третируя невестку.
Мариупольское земство с радостью приняло выпускника Императорской военно-медицинской академии, предоставило небольшой, но добротный до-мик с палисадником, и положило хорошее жалование.
Больница, в которой приступил к своим обязанностям Борис Арсеньевич, была построена за городской чертой, в степи, в двух-трех верстах от центра Мариуполя. Довольно большое здание было разбито на мужскую и женскую половины. В каждой из них по три отделения. Остро-заразное, для сифилитиков, и для незаразных больных. Для каждого отделения своя ванная и ватерклозет. Палаты не большие, но светлые, с высокими потолками. В подвале здания размещались склады лекарств, инвентаря, кухня и прачечная. Наверху были расположены квартиры двух фельдшеров и смотрителей. Сама больница вмещала сорок человек, но при необходимости можно было добавить еще двадцать кроватей.
Здание больницы, которую власти Мариуполя построили благодаря пожертвованию в тридцать тысяч рублей благотворителем и общественным деятелем Давидом Александровичем Хараджаевым (правда, и городу пришлось раскошелиться на двадцать пять тысяч), окружал большой сад.
Борис Арсеньевич не сразу привык к новому месту. После шумного Петербурга Мариуполь казался чуть ли не Камчаткой, но постепенно жизнь стала налаживаться. Избавившись от бремени вечно виноватой в глазах родителей Бориса невестки, Ольга заметно повеселела, занялась хозяйством, разбила в палисаднике цветник. Игнатьев приобрёл у горожан непререкаемый авторитет, как врач, и как порядочный во всех отношениях человек, не превратившийся со временем в чеховского Ионыча. Для Игнатова не были пустым звуком идеи служения народу, и он добросовестно делал своё дело. Принимал больных горожан и крестьян со всего уезда в любое время суток. Выезжал к тяжело больным независимо от сезона, места, погоды и собственного самочувствия.
Через четыре года, когда чета Игнатовых уже считала себя мариупольцами, у них родился сын, названный в честь деда Бориса Арсеньевича, действительного статского советника.
Алексашка рос бойким парнишкой. Не признавая сословностей, он уже в девять лет верховодил ватагой мальчишек со своей и соседней улицы. У отца, вечно находившегося в разъездах, не было времени заниматься его воспитанием, а мать не могла справиться со своенравным характером своего чада.
После окончания трёхклассного начального училища, Сашу отдали в Александровскую гимназию, построенную за пять лет до его рождения. Александр выдержал конкурсный отбор, и был зачислен в учебное заведение. Времени на шалости почти не оставалось. Гимназисты изучали русский, немецкий, французский, латинский и древнегреческий языки, математику, физику, естествознание, географию и историю, занимались пением, рисованием и гимнастикой.
Война с Германией шла уже два года, когда Сашка с двумя товарищами убежал на фронт. Борис Арсеньевич всю полицию уезда на ноги поставил. Сорванцов сняли с поезда уже на границе Екатеринославской губернии. В первый раз в жизни Сашка отведал отцовского ремня. С того дня он заметно охладел к Борису Арсеньевичу, мать вообще в грош не ставил, стал дерзить, прогуливать занятия, посещая какие-то сомнительные кружки. Отчаявшиеся родители уже готовы были подать прошение на имя директора Мариупольского реального училища, в надежде, что тамошние педагоги образумят нерадивца, но грянула революция.
Борис Арсеньевич, никогда не интересовавшийся политикой, глубокомысленно изрёк:
- Надо быть осторожней в своих стремлениях, случается, что они не всегда бывают такими, как видятся. Похоже, что фронт скоро будет везде.
Он с начала войны не давал проходу Главноначальствующему и Екатеринославскому губернатору, своему тёзке по отцу, Владимиру Арсеньевичу Колобову, с просьбой отправить его на фронт, и получал неизменный отказ:
- Помилуйте-с, батенька! У вас здесь свой фронт. Корь, скарлатина, оспа, брюшной тиф, дифтерит, эта, как её… инфлуэнца, будь она неладна! И не просите. При всём уважении… нет-с».
Ольга Самуиловна только озабоченно покачала головой:
- Арон Министр юстиции… Вэйз мир! Что же такое будет?
Зато Сашка принял революцию всей душой. «Вот оно! – думал он, - это возможность выбраться из этого болота. Подняться над затхлым буржуазным мирком, самому, без чьей-либо указки строить новую жизнь, стать свободным от мещанских предрассудков!».
Летом семнадцатого года, набив выменянный на барахолке солдатский «сидор» необходимыми на его взгляд вещами, он навсегда покинул дом, в котором родился, и прожил тринадцать лет. С отцом и матерью Саша больше никогда не встречался.
Мать погибла в начале января девятнадцатого года. Она навещала подругу в еврейской колонии Трудолюбовке, Александровского уезда, когда в колонию ворвалась банда. Часть погромщиков загнали около ста пятидесяти мужчин в сарай и подожгли его. Пытавшихся убежать через крышу, зарубили шашками. Остальные бандиты насиловали и убивали женщин и девочек, среди которых была и Ольга Самуиловна Игнатова.
В начале марта 1919 года в Мариуполь вошла Первая Заднепровская дивизия под командованием Павла Дыбенко. Борис Арсеньевич, в числе других «пособников» деникинцам, за то, что выполняя свой врачебный долг, лечил раненых офицеров и солдат, был приговорён к расстрелу.
Обо всём этом Саша узнал много позже. Могло бы показаться неестественным, что трагическая гибель родителей его почти не тронула, но после виденных им тысяч и тысяч смертей, и десятков убитых и замученных им лично, Александра Игнатова уже мало что могло взволновать. Он только отметил, что стал круглым сиротой, дедушки и бабушки вряд ли выжили в кровавой круговерти гражданской войны, и просто жил дальше, не загадывая на будущее.
Около года Александр скитался по полыхающей войной Украине. Голодал, спал в открытой степи. С полгода он проходил у одного из полковых командиров Нестора Махно в казачках. Участвовал в мелких стычках и крупных столкновениях с белогвардейцами, научился метко стрелять, ездить верхом, владеть шашкой. «Вот это моё! – думал Саша, - ветер в ушах, сабельный звон, пальба. Война - вот моё призвание. Кабы не революция, стал бы каким-нибудь инженеришкой, протирал бы до старости штаны в конторе. А если и убьют – не страшно! Это же за революцию, да и белых гадов я уже немало сничтожил».
От Махно Александр ушёл по идейным соображениям. Ну не нравился ему доморощенный местечковый анархо-коммунизм. То ли дело большевики, вот где размах! Добравшись до передовых частей Красной армии, он добровольцем записался в кавалерийский полк, удивив командира своими навыками не по годам, и бесшабашной храбростью. Уже через полгода Игнатов командовал полусотней.
В одном из боёв под ним шрапнелью убило лошадь, а самого его сильно контузило. Командир полка ходатайствовал о направлении толкового парня на курсы подготовки командного состава. В 1919 году Александр отправился в Москву. Позже курсы переехали в Киев. За полгода курсанты были обязаны пройти двухлетнюю программу пехотного училища. Учиться было трудно, так как курсантами нередко затыкали бреши в обороне. Всем выжившим досрочно присвоили звания командиров. На выпуск приехал сам красный командарм Михаил Васильевич Фрунзе, без лишних экивоков заявивший: «Многие из вас не вернутся из грядущих сражений». После «бодрящих» слов командарма ор-кестр исполнил… похоронный марш.
Игнатову, получившему пару лёгких ранений, удалось выжить. После той, первой контузии, у него нередко случалось неконтролируемое сокращение круговой мышцы правого глаза - блефароспазм, и непроизвольно вздёргивался подбородок, отчего казалось, что при общении с товарищами он как бы без слов озорно спрашивал: «Ну, каково?». Пока не узнали, что это последствия контузии, Саша, бывало, попадал в курьёзные ситуации. К примеру, как-то раз, чётко отвечая у доски на вопросы преподавателя, бывшего царского полковника, он несколько раз подмигнул ему, вскидывая подбородок (Ну, каково?). Преподаватель недовольно поморщился:
- Курсант Игнатов! Урок вы знаете на отлично, но ваше амикошонство здесь неуместно. Да-с. Два наряда вне очереди за нарушение субординации.
С «подмигиванием» всё вскоре разрешилось. Преподаватель даже принёс Александру свои извинения. Была беда куда, как серьёзнее. Махновские идейные анархисты приобщили Сашу к кокаину. Не имея возможности достать порошок, Игнатов глушил непреодолимое желание «нюхнуть» алкоголем. Из-за этого его едва с курсов не отчислили, повезло, что обучение закончилось досрочно.
Уже красным командиром, Игнатов отбыл в действующую армию. Гражданская война медленно, но всё же сходила на нет. Красная Армия, разгромив Колчака, вышла весной 1920 г. к Забайкалью. В середине мая того же года войска Западного фронта, под командованием Тухачевского, начали контрнаступление, а в конце месяца, наступление начал Юго-Западный, и в середине июля фронты вышли к границам Польши, заняв Киев. В конце октября армии Южного фронта полностью овладели Крымом.
Для Игнатова гражданская война закончилась на Перекопе. Участвуя в Перекопско-Чонгарской операции, при форсировании Сиваша, он сильно простудился. Незалеченная простуда перешла в пневмонию, и Александра отправили на лечение в госпиталь.
Смертность от воспаления легких тогда достигала восьмидесяти процентов заболевших этим недугом, но Игнатов и на этот раз каким-то чудом выкарабкался. За время болезни он так ослаб, что о продолжении службы не могло быть и речи. «Так и совсем война закончится, - уныло размышлял Саша, - бродя по дорожкам больничного сада, такого непривычно зелёного и бесснежного, для этого времени года там, в средней полосе, - и что мне теперь горемычному делать?».
В госпитале он пробыл до лета. Когда немного оправился, стал исполнять обязанности санитара.
Не зря говорят, рыбак рыбака видит издалека. Познакомился Игнатов с одним уже немолодым фельдшером, Степанычем. Разговорились. Не сказать, чтобы их знакомство переросло в дружбу, но приятелями они стали хорошими.
Однажды, когда очередной приступ хандры выворачивал Сашину душу наизнанку, он стал упрашивать Степаныча достать спирта.
- Что спирт! Плебейский способ спрятаться от нелицеприятной действительности за алкогольной пеленой. Есть и более благородные возможности, - хитро прищурился фельдшер.
- Я пробовал кокаин, - признался Игнатов.
- Кокаин неплох… но есть средство позабористей. Поможешь мне, уведу тебя в сказочный мир грёз, - мечтательно закатил глаза Степаныч.
- Что надо сделать? – Александр был готов на всё, лишь бы заглушить пожирающую его тоску.
- В форточку пролезть.
- ?
- У меня не получится, - похлопал по внушительному животу фельдшер, - а ты ужом проскользнёшь, вон ты какой тощий. Залезешь в кладовку, возьмёшь, то, что я скажу. Там у форточки шпингалет на ладан дышит. Надави, и готово…
Тем же вечером Саша проник в кладовку, и взял из указанного фельдшером места коробочку с ампулами, наполненными прозрачной жидкостью.
- Амброзия! Нектар для павших духом! – Степаныч смачно поцеловал коробку.
- Что это? – Игнатов недоверчиво покрутил в пальцах ампулу.
- Это морфин, Сашок! Живём!
- А-а… - протянул Саша, - были в махновской армии морфинисты. Видел я, как их без этого зелья корёжит.
- Не бери в голову. Попробуй лучше, послаще девки будет! – выступил в роли змея-искусителя фельдшер.
Игнатов попробовал…
С того дня его жизнь превратилась в рай и ад одновременно. Всё зависело от того, удастся ли ему добыть морфина, или нет. И всё оттого, что Саша ни в чём не знал меры. В отличие от Степаныча, который не делал больше одной инъекции в день, он кололся и два, и три раза в сутки. Раз они даже повздорили с фельдшером.
- Нельзя так часто брать препарат! – брызгал Степаныч, - заметят, решётку на окно поставят, а то и того хуже, споймают, небо в овчинку покажется!
- Да что ты всё трясёшься? Никто нас не поймает. Врач, что ни день, пьян к вечеру в стельку, а сёстры дура на дуре, поди и считать-то не умеют, - лениво отбрёхивался Игнатов.
- Старшая сестра из смолянок. Она и тебя ещё дурака счёту научит, - обречённо покачал головой фельдшер, - погорю я с тобой, как пить дать!
- Ну, и чёрт с тобой! А я ночью опять полезу. Праздника хочется, - отмахнулся от приятеля Игнатов.
После обеда Сашу вызвали в местное отделение ревкома, и записали в часть, формируемую для отправки в Тамбовскую губернию.
27 апреля 1921 по предложению Ленина Политбюро ЦК РКП(б) приняло постановление «О ликвидации банд Антонова в Тамбовской губернии», согласно которому командующим операцией назначили М. Н.Тухачевского. С закончивших боевые действия фронтов снимали крупные воинские соединения, технику, включая артиллерию, бронечасти и самолеты, чтобы подавить ширящийся антоновский мятеж. Повстанцы громили совхозы и коммуны, портили железные дороги. Восстание начало выходить за локальные рамки, находя поддержку в пограничных уездах соседних Воронежской и Саратовской губерний.
Игнатов выписался из госпиталя, а ночью, пробравшись в кладовку, забрал весь находящийся там морфин. В пять утра несколько частей, включая подразделение, куда он был зачислен, погрузились на транспорт, отправлявшийся в Новороссийск.
Из Новороссийска военным эшелоном часть Игнатова доставили к месту операции. Саша, всю дорогу опустошая свой запас морфина, был почти что невменяемым. Солдаты его взвода и командиры замечали, что парень как будто не в себе, но Игнатов объяснял своё состояние последствиями контузии, и простоватые, не искушённые в симптомах морфинизма люди ему верили. Запаха спиртного никто от него не слышал, да и в его медицинской книжке о контузии было чёрным по белому прописано.
Полковой фельдшер если о чём и догадывался, то предпочитал помалкивать, других забот хватало, тем более, что молодой командир показывал беспрецедентную храбрость в бою, и умело руководил своими бойцами.
Летом 1921 основные силы Антонова были разбиты. В воинских частях зачитали приказ:
Приказ Полномочной комиссии ВЦИК о начале проведения репрессивных мер против отдельных бандитов и укрывающих их семей
N 171, г. Тамбов
11 июня 1921 г.
Уполиткомиссиям 1, 2, 3, 4, 5. Начиная с 1 июня решительная борьба с бандитизмом дает быстрое успокоение края. Советская власть последовательна, и трудовое крестьянство восстанавливается, переходит к мирному и спокойному труду.
Банда Антонова решительными действиями наших войск разбита, рассеяна и вылавливается поодиночке.
Дабы окончательно искоренить эсеро-бандитские корни и в дополнение к ранее отданным распоряжениям Полномочная комиссия ВЦИК приказывает:
1. Граждан, отказывающихся называть свое имя, расстреливать на месте без суда.
2. Селениям, в которых скрывается оружие, властью уполиткомиссии или
райполиткомиссии объявлять приговор об изъятии заложников, и расстреливать таковых в случае несдачи оружия.
3. В случае нахождения спрятанного оружия расстреливать на месте без суда старшего работника в семье, и высылке из губернии, имущество ее конфискуется, старший работник в этой семье расстреливается без суда.
4. Семья, в доме которой укрылся бандит, подлежит аресту.
5. Семьи, укрывающие членов семьи или имущество бандитов, рассматривать как бандитов, и старшего работника этой семьи расстреливать на месте без суда.
6. В случае бегства семьи бандита имущество таковой распределять между верными Советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать, или раз-бирать.
7. Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно.
Председатель Полномочной комиссии ВЦИК Антонов-Овсеенко
Командующий войсками Тухачевский
Председатель губисполкома Лавров
Секретарь Васильев
Прочесть на сельских сходах.
Очерствевшие душой за время гражданской войны красноармейцы разоряли хозяйства, сносили дома участников мятежа и их семей, брали заложников, включая и детей. Были построены концентрационные лагеря для повстанцев и сочувствующих им крестьян. В ходе подавления восстания в Тамбовской губернии Тухачевским было уничтожено множество сел и деревень с применением артиллерии, бронетехники и отравляющих газов.
Психика Саши, по сути ещё ребёнка, серьёзно пошатнулась, у него появились садистские наклонности. Принимая участие в карательных экспедициях, он проявлял невероятную жестокость. Пытал пленных повстанцев, лично, выстрелом в затылок расстреливал приговорённых к смертной казни, порол женщин и даже детей, получая от этого какое-то нечеловеческое удовольствие. Старшим командирам, ценящим рвение Игнатова, не подозревающим истинную его причину, уже не раз приходилось охлаждать его излишнее усердие.
Сам же он пребывал словно в тумане, с ужасом подсчитывая оставшиеся от солидного запаса ампулы с морфином. Жить без наркотика он уже не мог.
От писарчука, тоже бывшего гимназиста, в форменной линялой фуражке, с треснутым козырьком, веснушчатого парнишки, с которым он состоял в приятельских отношениях, Саша по секрету узнал, что на него пришла бумага.
- Пишут, что в госпитале, где ты лечился, фельдшера поймали на краже морфина, а тот на тебя показал. Брешет, наверное, чтобы шкуру свою спасти, контра, - торопливым шепотком поделился неважнецкими новостями писарь.
- Конечно брешет! – внутренне холодея, возмутился Игнатов, - я-то здесь причём?
- Не боись! Разберутся, - пообещал писарчук, и трусцой побежал в сторону штаба.
«Конечно, разберутся. В ОГПУ специалистов по дознанию пруд пруди. Им достаточно будет на мои руки посмотреть. Места живого от иглы нету!», – мысли лихорадочно, испуганными мотыльками бились о стенки черепной коробки. Игнатов не заметил, как ноги привели его на берег Цны. Река неспешно катила куда-то свои воды, равнодушная к переживаниям семнадцатилетнего парня, с исковерканной войной душой, и изломанной морфином психикой.
«Тюремная камера, трибунал, пуля, от своих же. Стыд-то какой! Уж лучше так…». Игнатов медленно, как во сне, потянулся к кобуре, вытащил наган, из которого совсем недавно сам расстреливал крестьян…