То, чего не бывает
1. Петров
Петров только вышел из парадной, сделал несколько шагов по проезду вдоль длинного девятиэтажного дома, в котором жила Лена, как навстречу попался её улыбчивый простодушный муж. Он торопился домой. С авоськами.
На ходу поздоровались и прошли мимо друг друга.
И только дойдя уже до конца дома, Петров сообразил, как был неосторожен.
Конечно, Недымов видел Петрова со своей женой всего только раз. Петров и Лена выходили из заводоуправления, а тут Недымов! Пришёл встречать жену с работы. Была какая-то вероятность, что Недымов не узнает его. Но вот же! - Петров, от неожиданности, наверное, взял и сказал «Здрасти!»
«Чёрт дёрнул!» - Петров остановился и осторожно глянул назад.
Ему представилось, как Недымов что-то соображает, стоя перед парадной, и, задрав голову, смотрит на свои окна. Что-то хочет там усмотреть? Какое-то объяснение Петрову у своего дома.
Скорее всего от простодушия и улыбчивости Недымова ничего не осталось. Бежит теперь с безумными глазами! А может быть, наоборот - медленно, оттягивая мгновение узнавания, идёт по лестнице, глядя, опустив голову, себе под ноги. К ней! К «изменщице»!
Что-то в этом роде.
«Да, это было неосторожно! - уже более легкомысленно опять подумал Петров. – Это ещё не провал, но что-то близкое к провалу!»
Он познакомился с Леной прошедшей зимой - в первый приезд на завод.
Зимнее утро. Она проходила мимо бледной тенью. Волнующая своей близостью и недоступностью. Оставляя за собой - долгим шлейфом – смутное ощущение чего-то невозможно-возможного. С немыслимой и пока не вообразимой до конца фабулой.
Петров специально никогда ничего не придумывал. Действовал по наитию. И это его никогда не подводило.
Вот и сейчас в смутно рисовавшихся воображением картинках был ещё только один достаточно откровенный момент – поцелуй в утренних сумерках. Поцелуй с этой бледной тенью, поцелуй в эти блеснувшие на мгновение влажными блеском губы с детско-грустно отогнутыми вниз уголками. Больше ничего.
Почему поцелуй? Кто разрешил! Как так – в утренних сумерках! Что перед этим? Что потом? До этого пока не додуматься... И без «пока». Не будешь и пытаться. Чтобы пристёгнутыми, слишком бытовыми, приземлёнными обстоятельствами не испортить этот влажный, порочно-невинный, самоценный поцелуй. Почти посреди проспекта. В утренних сумерках.
Несколько раз Петров и Лена мельком виделись в приёмной и в канцелярии. Однажды столкнулись в дверях. На ней был приятный на ощупь свитер. Она врезалась в Петрова, и он схватил её за руки, чтобы она не упала. И ещё её лёгкие духи... Легчайшие!
Не то чтобы он её выслеживал... Заметил её в автобусе, на котором она от метро проезжала несколько остановок, и потом шёл за ней до проходной завода.
На третий или четвёртый день Петров подстерёг её в подворотне, в которую она сворачивала, чтобы дворами сократить путь. Петров опять «столкнулся» с ней и впился в неё поцелуем. Они будто напились друг друга, и он отпустил её. Ему-то что – у него командировка, ему можно не спешить! А она поправила вязанную шапочку, съехавшую на бок, и заторопилась, почти побежала от него.
Так длилось с неделю - эти поцелуи в подворотне - пока не захотелось ещё чего-то, и они наконец произнесли несколько слов, услышали как бы впервые голоса друг друга. Петров в двух словах объяснил, где они встретятся после работы.
Он привёл её в какое-то непримечательное, малолюдное кафе на тихой улочке ПС недалеко от гостиницы, где жил Петров. Сели за столик в глубине зала, сделали заказ.
Петров осторожно спросил, ждут ли её дома, не будут ли искать? Лена сначала озабоченно нахмурилась, но потом сказала, что всё в порядке.
Петров уже всё про неё знал. И что она замужем, и что её дочери тринадцать лет...
- Муж у тебя ревнивый?
Лена не ответила.
- Я как-то встречался с женщиной. Это было в другом городе... – со смешком начал Петров. - У неё был очень ревнивый муж. Истерически, до невменяемости, до слепого белого бешенства ревнивый.
Но Лена не хотела говорить об этом. Она пила кофе и ела пирожное чайной ложечкой. И молчала.
Петров не знал, что ещё сказать. Таких у него ещё не было. Неконтактных. Зачем тогда согласилась!
Ей было скучно.
Свидание катастрофически не получалось.
Она доела пирожное, допила кофе, вытерла губы салфеткой и замерла, глядя перед собой.
- Может, ко мне пойдём? - предложил Петров и с изумлением увидел, что Лена кивнула и сразу засобиралась. Он помог ей надеть пальто, и они вышли на тёмную улицу.
Всё было в какой-то спешке. На улице он еле поспевал за ней, хотя она не знала дороги и всё порывалась куда-то свернуть с освещённой улицы, будто уходила от слежки.
У него в номере она сразу села на кровать, стянула сапоги и подняла на Петрова, стоявшего перед ней, глаза. В них было удивление и любопытство. «Что же дальше?» - будто спрашивала она. Петров снял пиджак и сел рядом с ней на кровать. Потом обнял её, притянул к себе и поцеловал. Дальше всё как-то пошло попроще. Уже не надо было ничего объяснять, о чём-то думать, в чём-то сомневаться.
Потом она сразу же встала, подхватила одежду и прошла в ванную.
Петров впоследствии не раз задумывался над тем, зачем она это делает? Пытался понять, чего ей не хватает? Решилась на такое!
Понять на всякий случай. Не хочется и особой нужды нет, но на всякий случай не мешает.
После свиданий Петров обычно шёл провожать её до метро.
Её какая-то испуганная настороженность смущала Петрова и даже передавалась ему самому.
Он на разные лады пытался объяснить, что ей нечего опасаться. Объяснял, объяснял, но, похоже, Лену это не очень убеждало. И даже сами объяснения порождали большее беспокойство.
- Ты просто не понимаешь, в каком городе живёшь!
- В каком?
- В больших городах никому до тебя нет дела.
- Ты ничего не путаешь?
- В этом смысле здесь хорошо.
- Некоторым.
- Что! – удивился Петров, уловив насмешку в замечании Лены.
Когда Петров сообщил, что его командировка закончилась, Лена никак не выразила своё отношение к его отъезду. Видно было, что она ещё не поняла, как к этому относиться. Но Петров на всякий случай пытался внушать ей что-то элегически-грустное и одновременно утешительное.
- То, как всё фатально. Невозможно выпрыгнуть из своей колеи, - объяснял ей Петров. - Собой не можешь распорядиться. Приезжаешь на лето, остаёшься на всю жизнь. То ты будто здесь случайно, а то, оказывается, – тебе здесь и место. Знакомишься временно... Ведь знаешь всё наперёд! Всю эту разнообразную жизнь. И не р-р-р-раскачать себя на что-то новое. Всё будто в твоих руках, а глянешь – ничего и нет. И ничем ты не командуешь.
На этом и распрощались. Но вот летом он опять появился на заводе.
Лена испуганно глянула ему в лицо, проходя мимо по коридору заводоуправления. И в тот же вечер опять по заведённому – кафе, пирожное, гостиница.
Лена несколько раз была у него в гостинице, но что-то пошло в новый приезд Петрова не так. Будто чего-то не хватало. Этого и раньше не было, но ощутимую необходимость этого «чего-то» Лена осознала только сейчас.
В тот последний, как оказалось, раз она не захотела гостиницы. Она позволила ему проводить себя домой. Хотела и не решалась что-то сказать. Так дошли до самой её квартиры. Она не боялась - знала, что дома никого нет, дочь была в лагере, а Недымов на дежурстве. В какой-то заторможенности и в квартиру пустила. Ну, а там всё получилось само собой.
После этого она лежала на спине, по щекам её текли слезы.
Петров что-то обеспокоенно спрашивал, а она ничего не отвечала.
Так они лежали довольно долго. Чуть не заснули.
Первой опомнилась Лена. Она шевельнулась и повернулась к окну. Уже начинало темнеть.
Она почему-то перестала бояться того, что их может застать муж, который должен был скоро вернуться со службы. Её это совсем не волновало. И всё же... Надо было выпроваживать гостя.
Петров уткнулся на прощание в чуть потное место между её грудями.
Оно хорошо пахло – объяснил он Лене, но она только криво улыбнулась и торопливо встала с дивана.
Потом была встреча с её мужем во дворе перед домом. Какое-то время Петров досадовал на себя, думая, что подставил Лену, но постепенно отвлёкся от этих неприятных мыслей.
«Сближающий секс», - Петров думал об этом совершенно спокойно. Будто не переживал всё это в реальности, а читал об этом в книге. Какой-то ещё неизвестный историкам литературы рассказ Чехова или Мопассана. У которых частенько можно встретить как бы идеальные варианты романтических, заканчивающихся на лирической ноте отношений с замужними дамами.
«К чему публику приучали товарищи литераторы!»
«Почему нет!»
Петрову хотелось настроиться на волну таких же лёгких и приятных впечатлений от встреч, будто и не имеющих предосудительного характера и без серьёзных последствий сходивших с рук литературным персонажам.
«К этому должно образоваться такое спокойное, даже равнодушное отношение. Как в беллетристике».
«Но только не в этом разе! - со вздохом сожаления заключал Петров, - не с Леной».
«Женское... баловство... – Петров хотел выразиться грубее, но остановился на этом слове. - Это то, что они умеют, или то, чему они легко и с удовольствием могут научиться».
Может быть, в них живёт неосознанное беспокойство, оттого что с ними не случается ничего необыкновенного в их обыкновенной жизни. Лёгкая паника! И вот он, наконец подоспевший, случай, чтобы попробовать, вкусить чего-то этакого для снятия этого беспокойства!
Форма полного, окончательного, насколько возможно без подмеса чего-то духовного, человеческого сближения. Этот почти инстинктивный шаг навстречу друг другу. Как доказательство физического доверия. Переживание самого себя только в качестве биологического, зоологического существа. Нюансы духовности, психологии и т.п. могут начаться только потом. Если начнутся.
Петрову наконец надоели его теоретические размышления, и он остановился на этом объяснении.
«В конце концов, какая разница! Это есть в жизни, никуда не деться. Не запрещать же!»
«Командировки!», - добавил он со злодейским смешком.
2. Недымов
Недымов подходил к дому. Уже темнело. Сумерки, можно сказать. И этот...
Зимой Недымов случайно видел его с Леной на улице. Недымов сидел в медленно ехавшем трамвае и наблюдал за ними, пока они не скрылись в дверях какого-то кафе.
«Может, померещилось?»
Когда через какое-то время Недымов увидел их опять вместе, пришлось спрашивать у неё, кто это был.
«Петров», - сказала она, будто это должно было Недымову что-то объяснить.
Но потом всё же, подумав немного, объяснила, что Петров – представитель заказчика, приехал принимать партию каких-то сложных приборов «не Недымова ума дела». Приехал от фирмы.
И вот этот Петров у его – Недымова – дома! Они на ходу поздоровались и прошли мимо друг друга, будто встретились в цеху или в бюро, где Лена работа.
И только дойдя уже почти до своей парадной, Недымов вдруг подумал о том, что это как-то странно.
Этот «представитель заказчика»! Здесь! Этот Петров! У нашего дом! Что он здесь забыл!
Всё было так хорошо, так ясно и понятно! И вчера, и сегодня. И вообще по жизни. И тут вот оно как!
Сумерки и Петров! Здесь!
Недымов, пытаясь что-то понять, стоял перед домом, и, задрав голову, смотрел на свои окна. Что-то хотел там высмотреть? Какое-то понимание.
От его простодушия и улыбчивости ничего не осталось.
Он медленно, оттягивая мгновение узнавания, пошёл дальше.
Чтобы, может быть, дать ей время привести всё в порядок.
Только бы ничего не было! Или только бы ничего не узнать!
Недымов достал ключ, но не решился воспользоваться им, а позвонил в дверь.
Но получилось ещё хуже.
Из квартиры раздались торопливые шаги и голос Лены: «Дима, ты что-то забыл?» И сразу же открылась дверь.
- Ты! – Лена запахнула поплотнее расстёгнутый домашний халат. – Ты пришёл?
Страшно было входить, принюхиваться, приглядываться...
Лена ничего больше не сказав, скрылась в ванной.
Недымову показалось, что супруга несколько смущена.
«Ага!»
Недымов присел на ящик для обуви в какой-то отрешённости.
Конечно, он ничего не увидел, никаких посторонних следов. Разве что постель была разобрана. Но что это доказывает? Она же рано встаёт, устала, хочет прилечь...
Это ничего. Это уже неважно.
«Значит, его зовут Дима!»
Мелькание Петрова прошедшей зимой и эта встреча с ним у дома... Мозаика или, как сейчас любят говорить, пазл сложился. Недымову вдруг всё стало ясно.
Лена долго не выходила из ванной, а когда вышла с полотенцем на голове, сказала, что устала, что у неё болит голова и что ей рано вставать. Все причины сразу.
В её голосе – интонации невиновности. Даже оскорблённости. Ничего – по сути, только одни интонации. Передающие душевное состояние. Душа её вопиет: «Я не виновна».
Молчит. Нечем обрадовать. Молчит, как обиженная. А может быть, она даже и не виновата!
Да её ещё никто и не обвинял!
Недымов весь вечер просидел на кухне. Уже поздней ночью зашёл в спальню и осторожно лёг рядом в супружескую постель.
На следующий день Лена как обычно рано ушла на завод.
Недымов сделал вид, что ещё спит. И просыпаться не хотелось, и не хотелось ни разговаривать с ней, ни глядеть в её невинные глаза.
Только когда за женой захлопнулась входная дверь, Недымов поднялся.
Он походил по квартире, порылся в её ноутбуке, перебрал какие-то бумаги в шкафу с её вещами... И что-то нашёл. Неявное, но странное. Записку. Без имён. С зачёркиваниями, с повторами, с глупыми, неумелыми, наивными оборотами... Незаконченная записка, где Лена пыталась кому-то объяснить, что всё уже ей не нужно, что всё уже прошло... Это было похоже на какую-то литературную игру. В красивые чувства, красивые и сложные отношения... С налётом лёгкой элегической грусти. Поминались прогулки по городу, какое-то «наше кафе»... И гостиница!
Вот такой компромат!
И даже без привязки к Петрову Недымова изумило это свидетельство какой-то спрятанной от него жизни его жены. Которая всегда казалась ему открытой, простой и даже простодушной. Ни тени сомнений за многолетнюю супружескую жизнь!
«А ты думал!»
Нет, этого всё равно не могло быть!
И записку к делу не пришьёшь, так как она получена «следствием» незаконным способом.
Допросить?
А что бы она сказала? Что-нибудь про "высокие чувства"?
Это всегда важно. Имеешь снисхождение. К высоким чувствам и отношениям.
Вечером Недымов ничего про записку не спросил. И про Диму! И про то, что почти всё знает, тоже промолчал. А вдруг это всё же какое-то заблуждение! Или вдруг это действительно "высокие чувства"! И будет неудобно.
Недымов смотрел на жену, избегая встречаться с ней глазами. Молчал. Ему будто открывалось что-то новое в возившейся у плиты женщине.
Недоуменная жизнь. По-другому не скажешь.
Непереносимость не оформилась ещё. И может быть, не оформится. Зачерствеет, упростится душа...
От неизвестности, конечно, брала тоска! Нужно было бы поговорить. Хоть с кем-то. А говорить об этом ни с кем нельзя! Вот только с ней! С виновницей, так сказать, торжества. Хоть с ней!
Через несколько дней Недымов, чувствуя, что его не отпускает, и попробовал «поговорить». Не прямо, конечно.
- Не заснуть. Всё какие-то мысли...
- О чём?
- О том же, что и у тебя.
- Это о чём?
- О том. Нет?
Она молчала.
Не ответила. Унизительная безответность.
Сделать вид! Будто ничего этого ещё не случилось! Перестроить сознание.
Забыться, заснуть... «И видеть сны...»
Пригласить «людей в чёрном», чтобы они блеснули своей забывальной палочкой!
С кем мы живём! Кто знает! Вот именно! Прожили рядом свои жизни. Своими жизнями. Каждый своей.
Так все живут. В немелодраматичном мире.
«Всё как-то упростится. Это свойство человека. Всё упрощается. Самое сложное, самое непроходимое для понимания».
И напоследок: «Куда деваться с семейной ПЛ!»
3. Лена
Петров только ушёл, как вернулся Недымов.
«Ещё постель не остыла!» - так возмутилась однажды бабушка Лены, пересказывая фабулу сериальной мелодрамы.
- Чем же у них должно закончиться? – поинтересовалась Лена.
- Тем же, что и у всех. Ничем.
- Это в реальности. А в сериалах такого быть не может. Должна быть какая-то определённость.
- Глупости!
Как это было? Сначала она почувствовала его близко от себя. Сшиблась с ним в коридоре управления, налетела на него, входя в канцелярию с кучей бумаг на подпись.
А через пару дней оказалась с ним рядом в тесном автобусе по пути на работу. На очередной остановке набилось ещё больше народу, и его прижало в самый угол, а её к нему. И она почувствовала, что они в этой тесноте прижимаются друг к другу даже сильнее «положенного» по тесноте.
Вышли из автобуса, пошли какое-то время рядом, потом он отстал.
Лена и предполагать не могла, что так бывает. Петров подстерёг её в подворотне, в которую она обычно сворачивала, чтобы дворами сократить путь. Он схватил её и, как говорится в романах, их губы встретились.
Лена почему-то совсем не испугалась. И ей не было противно.
Они будто торопились напиться друг друга. Наконец он ослабил объятья и выпустил её. Лена поправила шапочку, съехавшую на бок, и почти побежала на нетвёрдых ногах от Петрова. Ему-то что – у него командировка, ему спешить не надо!
Так продолжалось несколько дней. Он шёл за ней от остановки автобуса и догонял в подворотне. Этот поцелуй на морозе... И она убегала.
Но вот ей не захотелось сразу же убегать, они посмотрели друг на друга, выйдя вместе из подворотни на свет дворовых фонарей.
- Что это было? – невинно спросил Петров.
- Не знаю, - не сразу ответила Лена.
Первое свидание было в кафе. Лену устраивало то, что это было совсем далеко от её дома. После кафе – гостиница, где жил Петров.
Эта первое свидание определило всё, что было потом. Она вышла из гостиницы порозовевшая, у неё была торопливая походка и весёлый, как после алкоголя взгляд. Даже её озабоченность той новизной, в которую она вступила, в тот первый раз была какой-то лихой, отчаянной.
Дальнейшее было как бы продолжением первоначальной, почти не контролируемой, почти не осознаваемой и почти не предосудительной близости, приближенности, сближенности... Одно предполагало второе. И третье. Раз уже были первое и второе.
Какое-то время Лена совсем не чувствовала ни угрызений совести, ни сомнений, ни вообще чего-то затемняющего эту её чистую и незаметную со стороны радость.
Несколько раз после работы она приводила его в дом к своей знакомой. Всё было как всегда молча. Он ничего не говорил. Они оба ничего не говорили. Всё происходило как-то лихорадочно. В какой-то чуть ли ни спешке.
Будто слова могли, как спички, поджечь этот мир, в котором они прятались. Неосторожные слова.
Они были будто голодные. Или их мучила жажда. И им хотелось скорее напиться.
Рядом с ним она обо всём забывала, но оставшись одна, уже по дороге домой Лена опять и опять задавалась вопросом, как такое возможно? Думала о дочери, о муже, о свекрови, о коллегах по работе... Вспоминала мельком даже жену Петрова. О которой знала только то, что она существует. Со слов Петрова, конечно.
«Как же это стало возможно со мной!» - думала Лена и не находила ответа.
В ней не прекращался этот внутренний разговор. Она не могла избавиться от мыслей о том, что произошло и продолжает происходить. Никак это не называя. Ждала каких-то психологических подвижек в себе. Казалось – куда без них!
Она прислушивалась к своим ощущениям, замечала, будто со стороны, изменения в своём поведении.
Даже самое неочевидное - от лёгкого ветерка интонации до реагирования на привычные вещи… Отражённый сигнал, так сказать, эхо, исследование «тёмных глубин» собственного душевного устройства.
Но вместо какого-то ожидаемого ею обвала, наводнения, землетрясения чувств – только лёгкое отчуждение! Будто она не мужа обманывала с Петровым, а наоборот Петрова - с мужем. «И это всё!» - удивлялась Лена.
Вряд ли Недымов чувствовал это «отчуждение». Лена уже давно свыклась с тем, что женщины, с их непредсказуемыми настроениями, вечными недомоганиями, беспричинной раздражительностью, были для мужа уж слишком тонкой материей. Раньше эта его непонятливость злила её, а сейчас была кстати.
Лена встречалась с Петровым в каких-нибудь случайных кафе, где их вряд ли мог кто-то узнать. Обычно недалеко от гостиницы, где жил Петров.
Лена как-то предложила пойти на концерт в филармонию. Уверяла Петрова, что уж туда-то никто из её сослуживцев или знакомых никогда не ходит. Но Петров и сам был не большим охотником до академической музыки.
В морозную погоду они ехали в гостиницу сразу с завода.
Это даже стало казаться чем-то рутинным. Но Лена боялась сказать об этом Петрову.
Так продлилось до весны. В начале марта Петров со вздохом сожаления сообщил, что его командировка заканчивается.
В последний раз они встретились накануне его отъезда. Она сразу поднялась, оделась, у зеркала подкрасила губы, поправила причёску. Сказала Петрову, чтобы он её не провожал, поцеловала на прощанье и вышла из номера.
Пошла домой. Готовить ужин. Удивляясь своему коварству. Недымов трогательно поинтересовался её самочувствием. Она ответила, что хочет полежать. Недымов сказал, что сам приготовит ужин.
Лена отнеслась к прекращению романтических свиданий с облегчением.
Как на свободу вырвалась. На неё нашло будто какое-то душевное обновление.
И на этой волне она обнаружила вдруг в себе что-то совсем забытое. К Недымову! Какую-то нежность. Которую она не могла припомнить и по годам начала супружества. Что это было – что-то подлинное или навеянное желанием обновить себя добропорядочностью - она не стала задумываться.
В ней всё уже как-то поулеглось, когда в начале лета Петров опять прикатил.
Он шепнул Лене заговорчески пару слов в коридоре, и после работы она поехала к Петрову в гостиницу.
Может, это лучшее, что с ней было, решила для себя Лена. Эти свидания в маленьких кафе, в гостинице, у подруги... Надо ж было проверить – лучшее или не лучшее!
А в дополнение к этим доводам – вдруг, будто бы открытие, - то, что Недымов не смог со всеми его долгоиграющими нежными чувствами, со всей его скучной безукоризненностью сделаться для неё чем-то столь же остро необходимым. У неё с Недымовым это было давно и вообще как-то не так. И до Петрова она даже не знала, что такое вообще бывает на свете.
В вагоне метро напротив Лены сидел плохо побритый папочка и пятеро его симпатичных детей. Которые были все в мамочку. Которая была похожа то ли на старшую сестру, то ли на старшего брата этих детей.
Это был совсем не похожий на Лену, особый тип женщины. И почему-то вдруг Лена пожалела, что она не такая.
Лена увидела в этой мамочке стихийную, не осознаваемую веру в простодушие. Есть такая вера. В то, что простодушие всегда вывезет в этой жизни из любой ситуации.
Она подумала о том, что у неё самой никогда не будет таких красивых детей. И так много! У неё не хватило то ли ума, то ли какой-то душевной бесхитростности прожить такую или похожую простодушную жизнь.
«Это Недымов виноват! - неожиданно пришла в голову странная мысль. Лена какое-то время лелеяла её, наслаждаясь своей несчастностью, но потом опомнилась и взяла себя в руки. - Вот ещё! Что за странные фантазии!»
Продолжилась серия гостиничных свиданий. Почти деловых, почти бессловесных. Кафе, пирожное, кофе, гостиница. И торопливое возвращение домой. К ужину.
У этого, казалось, нет продолжения. Но нет – нашлось.
«Высший пилотаж!» - хотелось сказать ей что-то истерическое, когда она с Петровым лежала, бессильно распластавшись, на её с Недымовым супружеском ложе.
Лену в школьные годы всё время тянуло в медицину. Ей и кавалеры попадались с медицинским уклоном. Но кончилось это только тем, что она вышла замуж за Недымова - врача СЭС. Она всё время немного стеснялась его врачебной специальности, как ей казалось, «ни о чём».
Мысль о том, чтобы совсем всё поменять в своей жизни, иногда приходила в голову, но такая перспектива казалась Лене дикой. И Петрова всё устраивало. Так что это был не тот случай.
После пережитого ужаса «ещё не остывшей постели» Лена окончательно решила, что Петрова ей больше не нужно.
«А ведь он всё знает! – совершенно отчётливо понимала она иногда, думая о Недымове в темноте и тишине ночи. – Зачем тогда?..»
«Не ревнивый он что ли? – задавалась вопросом Лена и тут же вспоминала слова Петрова. - Никакого слепого бешенства и невменяемости!»
Она не понимала. Доказал этим подобием прощения свои нежные чувства? Преодолевающие невероятные вещи? Невероятные для обычного понимания. То, чего не бывает.
Или это не прощение! А что тогда?
Внешне ничего не поменялось. А внутренне? По сути?
«Ведь должно же что-то поменяться!» – настойчиво думала Лена. И то ждала каждую минуту, то отпускала от себя это беспокойное ожидание.
На смену беспокойству приходило понимание своего положения. Холодное и безучастное.
«Будь, что будет!»
Перемены пришли, но совсем другого рода.
«Вот дура!» - вырвалось у неё, когда подтвердились её опасения по поводу задержки женского цикла.
4. Литература и кино
Недымов пробовал входить в её положение: «Ну, что бы она сказала! Что-то банальное? Что тут вообще можно сказать!»
«Что-нибудь голливудское: “Это не то, что ты подумал!”»
«Всё это одна только литература!» - останавливал себя Недымов, пытаясь не думать мелодраматически, вообще выбросить всё из головы... Напрасно.
Супруга всегда казалась Недымову «не по этому делу»! Он даже жалел её, считал, что с ним у неё слишком неинтересная жизнь.
И вот...
Как-то очень давно, после достаточно серьёзной ссоры, Недымов спросил её о том, почему она вышла за него?
- Это с самого начала было для тебя чем-то вынужденным? - осторожно подбирал он слова.
- Неправда! – ответила Лена, но от дальнейшего выяснения отношений отказалась.
Вечный вопрос: «Это только я чувствую или она тоже?»
Недымов крутился на жаркой полушке, а супруга спала.
«Какая она с ним? – опять и опять прикидывал Недымов. - Как там было у них?»
Увидеть её во всей красе! Хотя бы в воображении!
«Что ж хитрого!»
Волнами накатывало на него отчаяние, волнами доходило до самого дна понимание того, что произошло. Доходило и откатывало.
«Может быть, неправда? Может быть, действительно, не то, что я подумал? А что тогда? Как узнать?»
Это теперь было его самым популярным развлечением – заглядывать в лица знакомых или встречных на улице, пытаясь угадать, кто на что способен.
Оценивание встречных. Какая пошла бы налево, какая бы не пошла.
«Вот Марья Гавриловна. Она бы такого не сотворила. Или Мария Ивановна...»
Ещё совсем недавно Недымов относил подобные истории к неким кино-книжным преувеличениям, считал, что на самом деле реальная жизнь обыкновенна, втиснута в жёсткие бытовые рамки и её драматизируют и оживляют всякими выдумками, чтобы развлечь публику. Есть детективы, боевики, а есть мелодраматические или совсем уж драматические истории про любовные похождения. Для вечернего просмотра.
Недымову казалось, что можно легко уберечься от чего-то подобного, обойти стороной, не поддаваться этому. Мы же не в кино!
Нет, оказывается, мы там и есть. В расхлябанности мелодрамы, комедии положений, в трагикомедии...
Получается, что всё это рядом! Подстерегает! Как сосулька на карнизе оттепельным зимним днём.
Он меньше всего ожидал чего-то подобного от жизни.
И при этом Недымов удивлялся своей реакции на происшедшее. Он совсем не находил в себе никакой радикальной решимости. Опять же – той, что демонстрируют киноперсонажи в подобных ситуациях.
Недымов просто не знал, что надо делать.
«Может быть, ещё не проняло как следует? – задавался он вопросом. – А когда?»
Совсем не Отелло! Может быть, Гамлет? Который тоже «медлил». Проявляя интеллигентскую озадаченность вместо бури с громом и молниями. Всё знать и ничего тут же, немедленно не предпринимать! Не бежать душить или бить морду...
То ли удивляться самому себе, то ли стыдиться.
«Скорее всего, ничего не изменится. Будем жить как раньше», - обречённо подводил Недымов итоги душевной работы, глядя на своё унылое лицо в зеркале.
Но «каша продолжала вариться». На медленном огне. Не выплёскиваясь из горшка.
«Как же! Не изменится! Ведь это теперь навсегда! Вот она встала после него, подтёрлась, оделась и пошла домой. Ужин готовить! Это же без конца будет прокручиваться воображением!»
«И надо ещё иметь достаточно здравого смысла на бодрость, на то, чтобы делать вид, что ничего не произошло. Ради Светки. Вдруг-да узнает такое о своей мамке!»
«И теперь этот... Ейный хахаль! Он всё про меня и про неё знает! Вронский с бл-дскими усиками! Ахметка!» - когда мысль докатилась до этого места, Недымова передёрнуло.
Не находя в обычной жизни ответ на вопрос, что делать обманутым мужьям в подобных ситуациях, Недымов для изучения «вопроса» тыкался во всё подряд, изучал чужой опыт по литературным и кино- источникам.
По-новому теперь смотрелись все те забавные прежде разножанровые картины, изображающие не вполне законные любовные отношения и возникающие из-за них семейные сложности. Уязвляющие Недымова киноистории попадались на каждом шагу. А киношники из всего были способны сотворить балаганное шоу.
Он будто впервые обратил внимание на то, что телевизор переполнен подобными любовными драмами. С разнообразными вариантами романтических отношений, с выдуманными или похожими на реальность психологическими нюансами, с бессчётными авторскими интерпретациями... Но почти с неизменным сочувствием к своим запутавшимся в беспорядочных любовных связях персонажам!
И при этом, почему-то раздражался Недымов, им будто не хватало реальной подосновы для сериалов. Выдумывают всякую небывальщину! Совершенно неправдоподобную! Теперь-то Недымов знал эту проблему изнутри!
«Может быть, в самом деле, не хватало материала в повседневной реальности? Ведь ничего интересного! Люди ходят на работу, в магазины, смотря новости, ужинают... И всё. То ли дело у сериальщиков!»
Ну, теперь и его – Недымова – можно было поместить в фильму. Или в книгу. Ну, или анекдот сочинить про него. Тоже годится!
Перебирая самые известные, даже до анекдотичности известные, истории супружеских измен из литературной классики, Недымова сделал одно интересное наблюдение. Женские измены всегда волновали литераторов сильнее, чем мужские. В изображениях женской неверности было больше драматизма, психологии, основательности, даже фундаментальности.
«Одна “Анна Каренина” чего стоит! Что-то цельное в ней, но на какой-то энергетически более высокой орбите. Хотя к этому можно придраться, даже размазать с морализаторской точки зрения... Каренина, Бовари, Аксинья... Сколько их! С разными, конечно, вариантами проявления той кристальной идеи женской судьбы. Но в любом случае мораль здесь ни при чём».
«Во всех случаях - их полупрезрение к мужьям как к существам более низким по духовным запросам, цельности, силе, энергетике...»
«Они будто делали что-то даже душелечебное, душесберегающее. Прививка гордости, способности жить в высшей мере, которая подавлялась серой, скучно-правильной, ханжеской средой».
В общем, нормальная «мужская» реакция у Недымова заместилась изысканиями по теории супружеской неверности на материале литературы и кино. Надо же было разобраться в вопросе! Нельзя же действовать неподготовленно!
И больше того - Недымов по примеру литературных классиков, с сочувствием изображавших своих изменщиц-героинь, начал искать объяснения и чуть ли ни оправдания поведению супруги.
«Это, может быть, её последняя возможность что-то поменять в своей жизни. Вкусить чего-то не испробованного. Возможность начать новую, другую, более счастливую жизнь».
«Нет, “более счастливую” - это глупо. За этими словами ничего для понимания не стоит».
«Есть женщины, которые созданы только для того, чтобы пропасть. Пропасть, как Анна. “Они не умеют остановиться”. Фраза звучит со старинными, толстовскими, интонациями. Калька с французского?»
Когда Лена плохо выглядела, казалась усталой, постаревшей, тогда Недымов начинал грубо и жестоко понимать, как в обычной, повседневной - «малаховской» - жизни заканчиваются все эти страдательные переживания.
Может быть, думал Недымов, это её последний шанс, и дальше уже никто не захочет брать её ни в какую другую жизнь.
Он вспоминал, какой Лена была, когда ей было всего девятнадцать. Комната в общежитии. Байковый халат. Хвостик. Беретик. Губки бантиком. Вязание. Сдвинутые кровати. Соревнование в наивности. И ещё никакого обмана! А глупости такие наивные и милые! «Лапушка» - так назвал однажды её один коллега Недымова.
По утрам, потягиваясь в постели, Недымов забывал о своих новых – осложнённых – отношениях с женой и приставал к ней. Начинал трогать её. Всю. А она, будто удивившись, спрашивала:
- Что такое!
«Физиология скрашивает, подслащивает, корректирует психологические нюансы семейных неурядиц», – делал Недымов важные жизненные открытия.
Углубление в «тему» продолжалось. Ужас случившегося нуждался в проговаривании, словесной обработке и, в конце концов, может быть, в заговаривании. Ничего разумнее Недымов придумать не мог.
«У всех всё нормально, и вот только у меня...» - с тоской думал Недымов, глядя на беспечных граждан, с которыми ещё не случилось, того, что с ним.
«А вообще, чт; все эти литераторы понимают в реальной непереносимости того, что с такой лёгкостью изображают! Им чаще всего забавно. Они бывают бесцеремонней, чем Творец Мироздания. Хирургически бесцеремонней».
«Особенно такие авторы, как доктор Чехов! - неприязненно думал Недымов. - У него чаще всего холодное презрение к этим существам. Ходок-Чехов знал в этом толк!»
«— Чмок меня в голову!.. Я её в грудочку... Хе, хе... И у этакого рыла, как Облучков, такая чудная женщина! Феномен! А? Горит! Пылает! В конце концов, попросила браслетку... Обещал ей... Хе, хе, хе... В субботу, вечером, Облучкова пошлю куда-нибудь... к чёрту, а сам к ней... Заранее предвкушаю... Хе, хе, хе...
Облучков начал задыхаться... Он ухватился одной рукой за сердце, а другой — за дверную ручку... Ещё минута, и... он не вынесет!
— Ну, что ж? Было многоточие? — спросил ami.
— Ммм... как тебе сказать. Почти... Почти было... Когда я уже сжимал её в своих объятиях и наши губы слились в поцелуй, вошёл Облучков... Ну, разумеется... неловко же было! Помешал, скотина!»
«Это он и обо мне! Это и я – скотина!»
«Филиппок!» - всё же смягчил Недымов самоопределение, имея в виду персонажа фильма Авербаха «Объяснение в любви». Быть Филиппком представлялось ему не таким обидным. Дорожка уже была как бы протоптана. То есть ничего удивительного! Можно и так. Если уж такое у Недымова «филиппковское» устройство! Благодарен за то, что есть. Сосредоточен на том, что есть, и другого не ищет и не хочет искать.
Отпускать душевное напряжение можно по-разному, рассуждал Недымов, можно глушить его, отключая сознание повторением каких-то утешительных слов, а можно научиться находить в реальности приемлемые варианты развития беспокоящих ситуаций.
«Варианты самые разные – вплоть до самых крайних. Главное внутренне принимать их, согласиться с ними и как бы быть готовым к ним».
«Ах ты... ах ты, Филиппок мой!»
И затем обоюдное молчание. О разном.
«Какая выдержка! – не переставал удивляться Недымов нордическому характеру супруги. - Это как надо относиться к “окружающим”»!
«Какие-то они совсем особые существа! – обобщал Недымов. - Провожаешь их издали взглядом на улице... Конечно, что-то нечеловеческое. По красоте, по необъяснимой притягательности, по тому внутреннему строю, недоступному для понимания, который определяет их жизнь... Вот она идёт! Красивая такая! И все её замечают, и все оглядываются, косятся на неё... А она идёт себе! И есть дурачки по жизни, которые всё это понимают, но не могут строить с ними отношения именно с учётом такого их понимания, а принимают их за ровню себе со всеми вытекающими последствиями».
«А вообще, всё делается в конце концов смешным. Если долго думать об этом слишком серьёзно».
«Интересно, это универсальная закономерность? Применима ли она к любой проблеме?»
Недымов вспомнил фильм про балерин, крутивших на спор свои тридцать два фуэте после выпитого портвейна!
«Всех теперь проверяешь на соответствие. Что ими движет? Может быть, это такое дело, где надо отвязываться от всего. Как эти отчаянные балерины. Может быть, по-другому нельзя. Нельзя себя удерживать, ограничивать, выстраивать! А надо лететь, лететь... В безудержности».
«Чтобы, может быть, в конце концов разбиться в лепёшку».
«Впрочем, - устало делал вывод Недымов, - мне всё равно этого ни за что не понять».
Недымов согласился на уговоры начальства отправиться в длительную командировку на север области кого-то там замещать в филиале инспекции.
Уже собрался. С чемоданом у дверей... Дёрнуло его спросить:
- Ты ничего не скажешь?
- О чём?
Недымов молча стоял на пороге и, похоже, не собирался что-то пояснять.
- Скажу, - наконец произнесла Лена, не глядя на Недымова. - Наверное, скажу.
- Наверное?
- Да.
- Ну скажи!
Лена молчала. И видно было, что ничего больше из неё и клещами не вытащить.
- Ещё не решила, значит? Что же... Решай!
Недымов подхватил чемодан и вышел.
Ехал в поезде и уныло думал, что его отъезд не вызвал никаких переживаний у ближайших родственников. Лена – это понятно, но дочь! Света вернулась из лагеря вся в новых впечатлениях, в друзьях... Не отрываясь от смартфона она помахала Недымову рукой: «Пока, папуля!»
В С-ке продолжились изыскания Недымова на тему дефектных семейных отношений. Изыскания вперемешку с переживаниями.
Переживать было хорошо. Уютно. Никто не отвлекал, не сбивал с мысли. Было время и место, где поплакать в этом городе! Распустить нюни.
По поводу «позорной трагедии».
Даже как-то зашёл в местную церковь. Попробовал «церковного». Вымолить что-то! Больше неоткуда было ждать помощи.
Это здесь показалось как-то проще, чем дома. Всё было под рукой, по пути и казалось совсем не удивительным.
«Вдруг да поможет!»
Нет, не помогло. Ничего не получилось.
Но Недымову показалось, что у него появился некий опыт, понимание, как это бывает, как это может быть.
Эта «церковная», молитвенная концентрация на желаемом.
Молился. Но как можно отмолиться от глупости в жизни. Особенно от чужой глупости. Ещё и такого рода глупости!
Или «молитвенная концентрация» была недостаточная?
Недымов вспоминал бывавшие и раньше большие размолвки с женой. Долговременные, длившиеся иногда месяцами! Им придавалось чуть ли ни «окончательное» значение. А заканчивался период противостояния смирением совершенно унизительным и чуть ли ни покаянным. И непонятным образом такая смена отношения к чуть ли ни глобальным причинам ссоры начинала вдруг казаться абсолютно естественной и логически объяснимой.
«Подлая природа человеческая!» – медицински просто понимал происходящее Недымов, относя такие перемены чуть ли ни полностью на счёт физиологии.
«Физиологически почти простил, а психология – тёмная вещь. Можно сказать – тень физиологии. Потому и тёмная, что тень».
«Унижение физиологией!» - окончательно формулировал Недымов своё бессилие перед неодолимостью природных сил.
И вспоминался Льва Николаевича, который достоверно описал, как происходит примирение и прощение в физиологически устроенном мире.
«Его-то почему так волновала эта тема!»
«А может совершить физиологический подвиг? – прикидывал Недымов и тут же не соглашался с собой. - Нет, она это не оценит. Для неё это - “тьфу!”»
"Ах, да! Она же должна что-то там такое решить! – вспоминал Недымов. – А вдруг! А вдруг решит!»
Неужели и сейчас всё этим закончится! Когда причины, не в пример прежним, были серьёзней некуда!
Недымов не мог справиться с непреодолимой потребностью без конца воображать, как это было у жены с Петровым. Как они ходили по улицам, сидели в кафе, как лежали в постели...
Как они друг другу помогали! При этом! Что-то друг у друга спрашивали, советовались, приноравливались...
В этом мучительстве несомненно присутствовало что-то эротически извращённое. Такие эротизированные муки.
«Может быть, уже-таки привыкнуть, что в жизни это обычное дело. Сладенькое, податливое, падкое, предательское, глупое... Согласиться, что это некая норма. Константа! Одна из констант, на которых мир покоится!»
Теперь в изучении встречных-поперечных Недымов выискивал «скромных». Чудак! Ходил и смотрел. Заглядывал в лица. Кто на что способен? Если видел «скромных», так будто вдохновение находило. Не всё потеряно для этого мира!
Институтки, революционерки, монастырские... Где вы? Ау!
«Замкнутый мир... Для этого достаточно двух человек. И мир “замкнётся” в нечто самостоятельное, самодостаточное, почти неуязвимое...»
«Так просто!» – считал Недымов и с горечью сознавал, что у него не получилось в этой жизни никого соблазнить этой простотой.
«Может быть, происшедшее с ней - это тоже своеобразная жажда, так сказать, значащих отношений. В отличие от того, с чем она до сих пор жила, - то заведённое скучной супружеской жизнью, привычное, по субботам... Жизнь проходит! Катастрофически! И никого рядом нет!»
«Экзистенциальное любопытство – ещё один вариант объяснения, так же “понижающий” образ. Они, может быть, с детства мечтают о романтических историях. И как это выглядит в глазах публики, зависит от интерпретации автора истории: распущенность или ”высокий интерес”».
Недымов не мог представить, что жена когда-нибудь начнёт ему что-то объяснять. Но если бы это была совсем другая женщина... Какое бы это было объяснение? Гормоны? «Темперамент»? – как объяснила свою «падкость» одна героиня сериала. То есть что-то биологическое - мягко говоря? Или «высокое увлечение»? И то, и другое где-то сходятся на разрешении себе того, что не должна бы разрешать. семейная дама.
Чтобы как-то проникнуться этим, рассуждал Недымов, надо в своих понятиях опустить планку приемлемого в супружеских отношениях. Это может как-то оправдываться непреодолимостью чувства, которое само по себе тоже разгорается оттого, что такое допускается хоть в каком-то виде, хоть при каких-то обстоятельствах.
И опять анекдот. Медицинский. Недымову на работе рассказали. Без задней мысли, конечно.
«Врач рассказывает своим коллегам:
- Представляете себе, сегодня в три часа ночи раздаётся телефонный звонок. Снимаю трубку, и какой-то мужчина заявляет, что умрёт, если я не приеду. Я спросил у пациента адрес, но в этот момент жена сказала, что звонят, видимо, ей...»
«Коллекционирование подобного... И нельзя отделить хорошее от сомнительного. Простая бестолковая жизнь. Похожая на анекдот. И смешно и невыносимо».
«И стыдно, конечно, выпрашивать какое-то другое – лучшее – отношение к себе. Это никогда никому не удавалось - выпросить. Это не в природе человека. Но очень хочется. Жуткий, конечно, инфантилизм...»
Три месяца Недымов продержался в С-ке, потом упросил начальство вернуть его в лоно семьи.
Катил свой грохочущий чемодан и со страхом воображал, что его ждёт дома.
Может быть, она потупит глаза и попросит прощение?
«Мне ужасно стыдно, но что я могу ещё сказать!»
Что-то ещё скажет... Оправдательное.
Или лучше бы ничего не говорила? Ясности всё равно не будет. И на сегодняшний день Недымову будто и не хотелось. Чтобы не испортить того подобия умиротворения, которое воцарилось после трёх месяцев разговоров на эту тему с самим собой.
«Ну, пусть скажет как Филиппку: “Снимай сапоги, Филиппок, я вымыла пол”».
Недымов поднялся на свой этаж, открыл дверь и увидел пустую квартиру. Он сразу не сообразил, что к чему. Холодильник был открыт и выключен, окна зашторены, всюду идеальный порядок. И тишина.
Лена долго молчала в телефонную трубку, а потом сказала, что уехала к маме, которая заболела и нуждается в постоянном уходе.
- Ах так! – немного отлегло у Недымова от сердца. - А работа?
- Что работа... С моей специальностью – найду.
И опять молчание. Обоюдное.
- Ты вернёшься?
- Не знаю... Мама...
Недымов не о том спрашивал, но её ответ ему понравился больше.
Прошёл ещё месяц, Недымову дали отпуск, и он поехал к жене и дочери. Тёщу Недымов застал не такой уж больной. Разве что с головой у неё было не совсем в порядке. Но это случалось с ней и раньше. И не лечилось.
Зато Лена! У неё был едва приметный живот! И уже та особенная шести или семимесячная физиологическая особенность в лице.
Работу она не нашла. Ещё бы! И видно было, что живут они очень скромно. На тёщину пенсию. Недымова возмутило то, что Лена ничего ему не сообщила о своих денежных проблемах. Про беременность жены он и не заикался. Мучился молча.
После торжественного ужина по случаю приезда Недымов остался за столом на кухне, а тёща и Света ушли в комнату.
Лена помыла посуду, закрыла воду в раковине и, опершись о столешницу, стояла с кухонным полотенцем в руках.
Недымов не сразу обратил внимание на то, что она плачет.
Вернее, из её глаз капали слезы.
Она стояла перед ним, глядя в пол, и молчала. По её покрасневшему носу стекали слезы.
Это было невыносимо. Недымов подошёл к жене и обнял её. Она в ответ с силой, будто хотела вдавить своё лицо в его плечо, прижалась к нему, обхватив за шею.
Никакая сила не могла заставить её что-то сказать, что-то объяснить, может быть, как-то оправдаться или что-то в этом роде.
И Недымов всё это прекрасно знал. Он другого ничего и предполагать не мог. Понимание этого даже заставило его улыбнуться. Хоть что-то достоверное он знал о своей жене.
- Поехали домой, дурочка! - сказал Недымов, не справляясь с голосом.
Лена отреагировала на его слова тем, что ещё сильнее прижалась к Недымову.
- Не волнуйся! Тебе вредно.
2018