На днях почему-то стала вспоминать знаменитостей, с которыми встречалась на протяжении жизни. И вовсе не из суетного тщеславия, трепета или благоговения – чего нет, того нет: я ещё в восемнадцать лет, работая в военном госпитале, нагло исправляла речевые и письменные ошибки у солидных военврачей – майоров, полковников и даже генералов.
Не скрою, была внутренняя гордость от того, что у меня как бы врождённая грамотность, однако совсем недавно узнала: нет никакой врождённой грамотности, а есть лишь визуальная память на правильное написание слов и правильный синтаксис, и всё это благодаря запойному, но – и это главное - вдумчивому чтению. То есть ты просто подобно художнику запоминаешь слова как картинки, и не зря же морщишься, встретив искажённое слово – мол, как некрасиво, даже отвратно оно нарисовано! Для меня это суждение (об иллюзорной врождённой грамотности) было огромным разочарованием сродни тому, что, оказывается, женские голоса – не какие-то особые голоса, присущие нашему полу, а просто детские, не подвергшиеся мутации…
Наше поколение вообще было далеко от любого чинопочитания; думаю, нас как бы отдалённым крылом осенили нонконформистские студенческие волнения на Западе в конце 60-х годов, да и своя «оттепель» сказалась, а с нею воздухом свободы повеяло со страниц пришедших в Союз романов Хемингуэя, Ремарка, Сэлинджера, Олдингтона, Фитцджеральда, представителей так называемого «потерянного поколения». Подобное чтение породило привычку критически осмысливать действительность и своё место в ней, а также моду слушать Баха, с чувством пить сухое вино, крепчайший чёрный кофе, курить и часами сидеть в городских кафе с выражением мудрого разочарования на челе...
Но, конечно, не была нам близка и такая примерно шутка в тогдашней «Литературке»: «Чтобы не прослыть лизоблюдами, начальству грубо хамили в лицо». Никому мы не хамили, а если бы хамили, то не состоялись, а то и вообще пропали бы. Нет, людей, достойных уважения, мы уважали и почитали безоговорочно. Не было в нас только того, что в прошлом веке называлось низкопоклонством.
Вот и сейчас, когда изредка заглядывая в телеящик и видя каких-нибудь «селебрити» или там «телезвездюков», ловлю себя на холодном любопытстве натуралиста, бесстрастно рассматривая их ужимки и прыжки.
Но это лишь небольшое отступление от основной темы данного текста; вернёмся к моим личным знаменитостям. Сначала те, кого встречала случайно – на улице, в магазине, на транспорте и в других местах: кубинский лидер Фидель Кастро, поэт Роберт Рождественский, отечественные актёры Георгий Тараторкин, Владимир Рецептер, Кирилл Лавров, Всеволод Сафонов, Юрий Никулин, актрисы Елена Драпеко, Наталья Селезнёва, певец, музыкант и композитор Анатолий Днепров, начальник охраны Ельцина Александр Коржаков, бывшая «мисс Вселенная» Оксана Фёдорова.
Теперь те, с кем общалась по журналистской работе: политики Михаил Горбачёв, Владимир Жириновский, Михаил Фрадков, Владимир Васильев, Сергей Миронов, Владимир Лукин, телеведущие Святослав Бэлза, Глеб Пьяных, Павел Любимцев, дирижёр Николай Некрасов, пианист Николай Петров, актёр Василий Лановой, послы разных государств, британские парламентарии, навестившие Тверь.
Наконец те, с кем встречалась и общалась, так сказать, по жизни: политики Эдуард Шеварднадзе, Гавриил Попов, Александр Яковлев, Анатолий Собчак, Аркадий Вольский, Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев, телеведущий, ныне думец Михаил Маркелов, кинорежиссёры Будимир Метальников, Сергей Микаэлян, Юлий Гусман, Яков Сегель, актрисы Вера Алентова, Лилия Алёшникова, актёр Евгений Матвеев.
Даже простое перечисление подобных имён заставляет подозревать автора в тщеславии и похвальбе; я было сначала написала пространную цидулу с впечатлениями от каждой встречи, но удалила её, цидулу то есть, к чертям – чтобы не усугублять упомянутое подозрение.
Во встречах «по работе» нет ничего удивительного: дали редакционное задание, пошла, встретилась, подготовила сюжет. Случайные столкновения со знаменитостями интересны тем, насколько действительно мир тесен, если даже я, забубенная, замшелая провинциалка, чуть не на каждом шагу наблюдала тех, о встрече с которыми не могла и подумать. Рассказы о них неплохо разнообразили болтовню с подружками, только и всего.
Совсем иное дело – встречи «по жизни». Известные российские политики встретились мне в пору моей вовлечённости в демократические процессы начала 90-х годов. Это был первый захлёб демократической романтикой, после которого, естественно, последовало неизбежное жестокое разочарование результатами буржуазной компрадорской революции.
Исключительным особняком стоят у меня знакомства с кинодеятелями, главные из которых – мои самые заветные друзья кинодраматурги Валерий Семёнович Фрид (в обиходе Валерик) и Юлий Теодорович Дунский (Юлик).
Это мои старшие друзья, так как оба родились в очень далёком 1922 году. Познакомились мы в 71-м (это есть в тексте «Тем летом» здесь, на «Прозе»), и с Юлием Дунским я дружила вплоть до его кончины в 1982-м, а с Фридом - до его ухода в 1998-м, то есть целых двадцать семь лет… Вот эта тьма лет и есть главная препона для рассказа о друзьях-соавторах – в смысле «а душу можно ль рассказать?». К тому же существуют их собственные книги – изумительные сборники сценариев, мемуарная книга Фрида «Восемь с половиной», толстый фолиант воспоминаний о них «Служили два товарища», составленный и изданный вдовой Юлия Дунского Зоей Осиповой, множество публикаций, фильмов, телепередач и роликов в Интернете. Я, кстати, тоже сделала радиопередачу по случаю 80-летия Валерия Фрида, она вроде витает где-то в сетевом облаке…
При первой встрече со сценаристами больше всего нас с подругой Людмилой поразили их жизнелюбие и жизнерадостность, казалось бы, невозможные после десяти лет сталинских лагерей и двух лет «вечного поселения» в Инте, но Валерик уверял, что жизнь в лагерях – это тоже жизнь, интересная и во многом поучительная. Восхищали также их талант (больше трёх десятков превосходных фильмов!), бескрайняя эрудированность обоих, а ещё их безупречная интеллигентность, в основе которой лежали неколебимые нравственные устои, эмпатия и бесконечная доброта. Они вечно раздавали деньги направо и налево; вдова Фрида Марина Андреевна Романовская рассказывала: отправили телеграфным переводом большую сумму в Инту, а кому – сами не знали, говорили только, что, видимо, попросившим очень нужны эти деньги. Правильно подытожила одна знакомая моих друзей: Юлий Дунский и Валерий Фрид – праведники, и надо признать это безо всяких оговорок.
Меня, одинокую мать в далёком Тургае, друзья буквально забросали посылками, большими тюками с детскими вещичками и детским питанием, а в одном из писем Валерик, между прочим кинодеятель с мировой известностью, винился и каялся в том, что, выстояв огромную очередь в «Детском мире», так и не смог добыть маленьких валеночков для моего сынишки!
Мама порицала меня, говоря:
- Ну правильно: помощь чужих людей замечаешь, а своих – нет…
Говорила, не осознавая ключевого слова – «чужих». Люди, не обязанные мне ничем, никак, никогда, обладали таким даром, такой силой эмпатии, что словно вместе со мной съёживались под ударами свирепого бурана, метались по пустым магазинам в поисках съестного, считали последние копейки… и я за тысячи километров ощущала тепло их приязни и заботы!
Что же нас сближало? Думаю, прежде всего родство душ, мы смотрели в одном направлении, читали одни и те же книги и делали из них сходные выводы. Мы были внутренне раскрепощены, свободны, у нас не было нужды что-то кому-то доказывать, и потому, обладая отличным чувством юмора, мы чаще всего смеялись именно над собой, нисколько не боясь потерять при этом уважения окружающих.
Было так, что в молодости мы с подружками полушутливо разделили мужчин на две категории: «трагики провинциальные» и «комедианты бродячие». По нашему разумению, подавляющее большинство мужчин – конечно, трагики, которые напускают на себя важность, распушают хвосты перед дамами, никогда – боже упаси! – не смеются над собой и не прощают тех, кто смеет над ними смеяться. Прикинув, мы решили, что таковых процентов 90. Самые же замечательные, золотые и очень редкие мужчины – как раз комедианты, полная противоположность трагикам: открытые, с подвижной эмоциональной сферой, обожающие выставить себя самым смешным образом. Правда, Людин муж возразил:
- Вот у нас в компании Васька, он не трагик и не комедиант, но если послать за водкой – сбегает…
Может, есть и такие, что ни то ни сё, но, думаю, если хорошенько поскрести того же Ваську, всё равно обнаружится комедиант либо трагик – что, увы, много хуже…
Исходя из принципа равновесия, подразделили тогда и женщин; сначала возникли три категории – «кошки», «собаки» и «рыбы», но, поразмыслив, «рыб» исключили, решив, что это просто до времени скрытые «кошки». Впрочем, подружка Розочка робко попросила:
- Девочки, а можно я буду лошадью?
Мы великодушно разрешили, сочтя, что она действительно - умная, милая лохматая лошадка.
Кошек же (гуляющих сами по себе, выбирающих хозяина с качествами услужливого, покорного лакея) среди женщин оказалось большое количество – процентов 80 или около того. Собак – надёжных, верных, любящих бескорыстно, ни за что – не так много, но они всё же заметны. (Мне показалось: мы, трое подружек, кроме лошадки Розочки, решили про себя, что мы-то, разумеется, собаки; тут бы нужно поставить улыбающийся смайлик).
Но вернусь к моим московским друзьям: они, без сомнения, были комедиантами, и самым ярким, с самыми выраженными комедиантскими чертами был Валерий Фрид. И вот почему к ним так тянулись и почему их так любили женщины…
Году в 73-м по пути из Сочи я остановилась у Валерика и Юлика. Валерик предупредил, что вечером у нас будут гости; он дал понять, что важные. Следовало ожидать семейную пару, о муже он ничего не сказал, а о супруге лишь то, что иногда забегает к ней занять денег, так как она «дама богатая».
Приготовив приличествующий случаю ужин, я вырядилась в вечернее платье в пол, с вырезом каре, из бордового крепдешина с геометрическим узором – только такой отрез и сыскался в посёлке, где я в ту пору служила учительницей.
Послышался подъехавший лифт, и мы вышли к нему встречать гостей. Я – вот дура, тупая училка! – представилась:
- Ольга Дмитриевна.
Высокий, с пышной седой гривой гость, лет на тридцать старше меня, с улыбкой отозвался:
- Виталик.
Его стройная супруга и вовсе небрежно обронила:
- Нинка.
Покраснев от стыда, я попятилась в квартиру. За ужином оживлённо беседовали, лишь Нина в основном помалкивала, изредка вставляя одно-два слова. Главной темой разговора стал вышедший в то время в журнале «Новый мир» роман Генриха Бёлля «Групповой портрет с дамой». Виталий взялся за разбор образа главной героини романа Лени Пфайффер, я выслушивала его сентенции, постепенно вскипая от негодования, и вскоре разродилась тирадой в том смысле, что вот-де смешно, право, слушать, как х у д о ж е с т в е н н о е произведение берутся толковать некоторые технари, не имеющие ни малейшего понятия о природе литературного творчества!
В это самое время я - по аналогии с происходящим - вспомнила, как мы, филологи из группы «достоеведов», побежали на медфак послушать лекцию какого-то психиатра о персонажах Фёдора Михайловича. Это был форменный ужас: все без исключения герои Достоевского получили диагноз психопатов - шизофреники, маньяки, а то и салонные дебилы… Вульгарное псевдолитературоведение, больше ничего.
Меж тем, пока я клеймила Виталия, мои друзья, будто бы роняя вилку или нож, наклонялись за ними и отсмеивались под столом… И только после того, как гости ушли, Валерик пояснил, что Виталий – это выдающийся физик-теоретик Виталий Лазаревич Гинзбург, а его жена – Нина Ивановна Ермакова-Гинзбург, которую Фрид в юности безумно любил и с которой потом сидел в одной тюрьме. Валерик мягко меня отчитывал, я же лишь беспечно пожимала плечами и фыркала:
- Подумаешь – светило! Ну и что? А нечего лезть в сферу, в которой решительно ничего не смыслишь!
Сейчас же мне представляется знаменательным, что будущий нобелевский лауреат Гинзбург был под столь сильным впечатлением от романа также нобелевского лауреата (1972 год) Бёлля, причём премию ему выдали прежде всего за «Групповой портрет с дамой».
Когда в 2003-м Нобелевскую премию (за «Пионерский вклад в теорию сверхпроводников и сверхтекучих жидкостей») получил Виталий Гинзбург, я у нас на радио обмолвилась о личном знакомстве с ним; мой радийный шеф побледнел и велел рассказать об этом в ближайшем эфире; я даже не успела набросать хоть какой-нибудь конспектик, говорила как придётся, но, как и здесь – без утайки, вплоть до «Ольги Дмитриевны», «Виталика», «Нинки» и выволочки, учинённой мною одному из отцов водородной бомбы…
Вспомнив весёлый смех Гинзбурга во время моей грозной энциклики, посмотрев затем его в «Школе злословия» на НТВ, в передаче «Больше, чем любовь» по «Культуре», в других видеосюжетах, я окончательно уверилась: он, вне всякого сомнения, в чистом виде «комедиант бродячий», один из самых лучших представителей сильного пола. А Нина – разумеется, прекрасная «собака», верная и бесконечно любящая своего спутника.
Но тут придётся прибегнуть к ещё одному понятию – «неземная женщина». Я позаимствовала его у писательницы Виктории Токаревой, она рассказывала: стояла с соседками по дачному посёлку, подъехала машина со знакомым и его женой, мужчина вышел, жена осталась в машине, глядя куда-то вдаль и улыбаясь своим мыслям. И вдруг, по словам Виктории, она и её приятельницы – на фоне этой пассажирки – словно уменьшились в размерах, предстали серой, ничтожной, безликой кучкой, лишились всякого значения как человеческие особи! То была встреча, уверяла писательница, с женщиной исключительной, неземной, иначе не скажешь.
В моей жизни были две неземные женщины: первая – девушка из параллельного класса, прекрасная задумчивая смуглянка, вторая – Нина Ермакова-Гинзбург. Спустя годы, вспоминая нашу встречу в Москве, я внезапно поняла, что во время той вечерней беседы за столом Нина была и с нами, но и как бы вовне, она словно витала над нами – обособленно, в прозрачном и вместе недоступном коконе, свитом из заповедных мыслей, ароматов и тишины…
Понятие «неземная женщина», по моему разумению, сливается с гётевским понятием «вечная женственность». Последнее вполне приложимо к героине романа Бёлля «Групповой портрет с дамой» Лени Пфайффер, а значит и к Нине Гинзбург тоже. Возможно, потому так пристрастен был к Лени Виталий Гинзбург, что ощущал её схожесть с любимой, но только в целом, а некие детали, штрихи, недосказанности подвергал сомнению, сличая их с живым образцом вечной женственности, со своей Ниной? Что ж, теперь этого не узнать…
Вот и начертан мой очередной текст, где также есть групповой портрет и ещё одна дама - по имени Ольга, то есть я. Не знаю, какая я дама, но, может, для читателя что-то и прояснится…
2018 г.