Или Кто же Вы, сэр Уильям Шекспир?
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Томас Кориэт из Одкомба.
Or if a Dame Nature hath some world in store,
Which never was discovr'd heretofore,
Yea thither our Columbus with his lance,
Thy conqu'ring colours (O Odcombe) shall advance.
Richard Bodley
И если у природы есть своя,
В запасе неоткрытая земля,
Туда Колумб наш со своим копьем
Твои знамена понесет, Одком.
Ричард Бодли. Перевод. М.Д. Литвиновой
В огромной научной и околонаучной литературе, посвященной шекспировскому вопросу прочно устоялось мнение, что сенсационных открытий на эту тему уже быть не может. По утверждению И.О. Шайтанова:
«Предположим, была бы вскрыта могила Энн Шекспир и в пальцах скелета обнаружен листок с сонетом, подписанный Шекспиром; разве это убедило бы сторонников Оксфорда? Они заявили бы, что сонет списан с рукописи графа, а Шекспир, воспользовавшись своим положением того, кто посвящен в тайну, выставил себя поэтом перед женой…
Серьезные шекспироведы обычно брезгливо отмахиваются от обсуждения дилетантских расследований, уводящих в область массовой культуры».
Но произошло нечто совсем противоположное – в конце XX века были обнаружены совершенно неожиданные сенсационные факты, которые достаточно серьезно противоречат как раз «стратфордианской версии».
Речь, идет об установления авторства «знаменитого путешественника Томаса Кориэта из Одкомба», написавшего «Дневник европейского путешествия. Кориэтовы нелепицы, в спешке заглотанные во время пятимесячного путешествия по Франции, Савойе, Италии, Греции, в обиходе именуемую Страною Серых, Гельвеции или Швейцарии, отдельным провинциям Верхней Германии и Нидерландов; позже переваренные в пустынном воздухе Одкомба в графстве Сомерсет и нынче распыляемые к потреблению путешествующих подданных Королевства»
В предисловии к российскому изданию в 2016 году перевода этой книги, под редакцией солидных и «серьезных ученых-шекспироведов», которых трудно заподозрить в склонности к «дилетантским расследованиям» сказано:
«Книга содержит последний прижизненный текст У. Шекспира, изданный в Лондоне в 1611 г., который можно рассматривать как исповедь и автоэпитафию автора. Сложная кодировка и высокая игровая стихийность в течение 400 лет затрудняли атрибуцию текста…». То есть, иными словами, - в этом произведении, без громкой шумихи в прессе, были явлены две потрясающие сенсации: во-первых,- обнаружен, точнее атрибутирован, новый, прозаический текст «Великого Барда», а во-вторых,- названо имя того, кто писал под псевдонимом «Уильям Шекспир».
Причем, эти выводы сделаны группой профессиональных ученых филологов и литературоведов на основании скрупулезного изучения оригинальных текстов и исторических материалов.
По этому поводу, уместно еще раз вернуться к вопросу о применении «научного метода исследования» в литературоведении.
Как уже упоминалось, И.О. Шайтанов назвал труды «антистратфордианцев», в первую очередь И.М. Гилилова – «верой, с которой невозможно спорить».
Но чем же в таком случае отличается наука от веры? По словам ученого- биолога Ричарда Докинза, отстаивающего приоритет научного способа познания над религиозным,- «Фундаменталисты уверены в своей правоте, потому что они читали об этом в священной книге, и им заранее известно, что их веру ничто в мире поколебать не сможет. Провозглашённая священной книгой правда – это аксиома, а не результат рассуждений. Книга всегда права, а если опыт показывает иное, то полагается отвергать опыт, а не книгу. Я же, как учёный, напротив, верю в факты не потому, что прочитал о них в священной книге, а потому, что изучал фактические доказательства. Это совершенно другое дело. Если в научной книге допускается ошибка, её обнаружение и внесение исправлений в последующие издания является только делом времени. Со священными книгами такого, естественно, не случается. Как учёный, я враждебен фундаменталистской религии, потому что она активно работает на подрыв научного познания мира. Она учит нас не менять раз и навсегда усвоенные идеи и не пытаться узнать новые, интересные, доступные познанию факты».
И как же обязан поступить «серьезный шекспировед», когда в его распоряжении оказываются новые, неизвестные доселе факты, касающиеся предмета его исследования? Например, Вячеслав Павлович Шестаков, советский и российский философ, искусствовед, литературовед, доктор философских наук, профессор, заведующий сектором теории искусства Российского института культурологии, профессор кафедры Всеобщей истории искусств факультета истории искусства РГГУ опубликовал в 1998 году книгу « Мой Шекспир». В ней он в частности писал: «Довольно трудно охарактеризовать Шекспира как личность. Будучи человеком эпохи Возрождения, он обладал многими интересами и профессиями. Он был поэтом, драматургом, актером, руководителем театра. С таким же правом его можно называть историком и гуманистом, потому что его знания о мире, истории, современных ему науке и искусстве поразительны. О жизни Шекспира мы знаем не так уж много, хотя гораздо больше, чем о других драматических писателях того времени, за исключением Бена Джонсона. Родился он 23 апреля 1564 года и умер в тот же день, 23 апреля, 1616 года, прожив всего 53 года». То есть этот уважаемый и авторитетный специалист нисколько не сомневался в авторстве произведений «Великого Барда» - «сладкоголосого лебедя Эйвона», сына «Джона Шекспира, который был перчаточником и шорником, успешно занимался бизнесом, торговал деревом и шерстью».
Однако, в комментарии к «Кориэтовым нелепицам» под названием: «Путешествие как феномен культуры: Grand Tour», в 2016 году Вячеслав Павлович утверждает иное: «Прошло более 200 лет, и другой великий английский поэт посетил Италию. Это был Шекспир. Плодом его посещения Италии в 1595-1597 годах стала величественная панорама из 36 пьес в Великом Фолио 1623 года. Мэри Сидни Пембрук, которая готовила книгу к изданию после безвременной кончины автора в возрасте 35 лет в 1612 году сама воплощала по линии семьи одно из грандиозных поэтических традиций Англии. Твердой редакторской рукой она убрала лишнее и придала изданию надлежащий академический вид: и сегодня издать корпус текстов представляется нелегкой задачей. Английская литература требовала чистоты и ясности форм: имя Шекспира было канонизировано в ореоле его драматургического наследия. Текст великого шекспировского Grand Tour не уложился в эти рамки. Тем грандиознее подарок в виде обретения авторизированного текста «Кориэтовых нелепиц». Английская литература – именинница! Сам Шекспир сегодня свидетельствует ее зрелость». При этом, совершенно очевидно, чью биографию излагает здесь уважаемый профессор - только не «того, кто родился в Стратфорде-на-Эйвоне».
Это один из достойных восхищения примеров интеллектуальной честности и научной объективности Вячеслава Павловича Шестакова.
Что же нам известно об этом «таинственном» Томасе Кориэте (Thomas Coryat, или Coriat, Coryate) из Одкомба?
Хотя портрет его, помещенный в книге, достаточно реалистичен, однако биография, еще в большей степени, чем у Уилма Шакспера из Стратфорда, невнятна и скудна и содержит еще больше «пустот и лакун», очевидно, в связи с тем, что к этому "Величайшему Путешественнику, Писателю Мира и Князю Поэтов", в отличие от последнего, в последующие века не было приковано такое пристальное и скандальное внимание, породившее огромное количество мифологических «биографических фактов».
Известно, что Томас Кориэт родился около 1577 года в Одкомбе в графстве Сомерсет, Англия, а умер в декабре 1617, в городе Сурат, штате Гуджарат, Индия, во время своего путешествия. Он являлся единственным сыном настоятеля Одкомбской церкви. Год его рождения известен лишь со слов его самого, регистрационные записи в церковных книгах за этот период не сохранились. В 1591 г. Томас поступил в престижную школу Винчестер-колледж, а в 1596 г. — в Оксфорд (Глостер Холл, ныне часть Вустер-колледжа), но степени не получил.
В 1604–1605 гг. Кориэт, по всей вероятности, с помощью сомерсетского землевладельца сэра Эдварда Филипса, был представлен наследнику престола принцу Генри Стюарту. Кориэт не имел никакой должности при его дворе; сохранился только один документ о выплате ему денег. Томас Фуллер в своем сочинении о достопримечательностях Англии (1662) утверждал, что «Томас Кориэт был шутом для окружения наследного принца Генри, причем обладал уродливой формой головы ("перевернутая сахарная голова") и "сама его физиономия носила отпечаток глупости, которую снисходительные люди называли веселостью». Современный историк Майкл Стрэчен (Michael Strachan), утверждал примерно тоже: «Он был взят на службу Принцем Генри, старшим сыном Джеймса I в качестве «придворного шута» с 1603 по 1607 годы».
Очень важным дополнением к этим, достаточно скудным, сведениям является интересный факт, что «никаких запросов или разрешений на его выезд, начиная с 1603 года и заканчивая 1608 годом, когда, он по его собственным словам, отплыл из Дувра, найдено не было. Вероятно, их не существует». Однако такие документы как раз имеются в отношении Роджера Мэннерса, 5 графа Ратленда, причем не только в 1595 году (когда он совершил путешествие по Европе, по маршруту, в точности описанному в «Кориэтовых нелепостях»), но и в декабре 1605 года, где ему было разрешено путешествие в Юго-Восточную Азию - в Таиланд. Это путешествие, которое «планировалось» Кориэтом в его записках, как мы знаем, граф Ратленд осуществить так и не смог, из-за тяжелой болезни и безвременной смерти.
Однако, Томас Кориэт, как известно все-таки его совершил в 1615-1617 годах, и оно печально закончилось в Индии его смертью, очевидно, от дизентерии.
Последующие после «Кориэтовых нелепиц» сочинения этого автора разительно отличаются по содержанию и масштабу и литературным и лингвистическим особенностям, навсегда утратив энциклопедическую многогранность, блеск и богатство литературного стиля, а главное, - скрупулезную точность и достоверность. Письма Томаса Кориэта становятся более лаконичными, более иронично-дурашливыми, при этом не скрывается факт их изложения другими авторами. Так письмо 1614 года «было записано» Лоренсом Уитакером, членом Парламента, близким другом графа Ратленда, о котором мы еще расскажем далее. Дальнейшие же письма связаны с именем знаменитого Томаса Роу, адмирала, путешественника, дипломата и поэта, друга Бена Джонсона, Джона Донна, Генри Ризли, 3-его графа Саутгемптона и, конечно, Уильяма Герберта, 3-его графа Пембрука. Последний, кроме всех своих многочисленных должностей, был ответственным за воспитание и образование Принца Уэльского Генри, сыном Мэри Сидни, графини Пембрук, родственником и близким другом Роджера Мэннерса, 5 графа Ратленда. Именно он в 1623 году вместе со своим братом профинансировал публикацию первого фолио Уильяма Шекспира, как, впрочем, вместе с Роджером Мэннерсом, - и «Кориэтовы Нелепости».
Кроме того, последние похождения Томаса Кориэта связаны с именем еще одного путешественника Эдварда Терри, который через 40 лет опубликовал книгу своих воспоминаний о путешествии в Индию с миссией сэра Томаса Роу. Целую главу в ней он отвел «некоторым деталям, предназначенным возродить память об английском путешественнике (Pilgrim) Томасе Кориэте». В ней он, впервые несколько пролил свет на настоящее лицо и характер этого «славного путешественника». Он охарактеризовал Томаса, как «человека, который хочет видеть все и не может насытиться, амбициозного и всегда жаждущего похвалы, как корабль, у которого слишком много парусов и слишком мало балласта». По словам Терри, - «однажды летом 1617 г. в город Манду, где мы тогда остановились, прибыл торговец из Лондона и рассказал Кориэту, что король Джеймс, услышав, что Том достиг Индии, спросил: «Разве этот шут(дурак) еще жив»? Оскорбленный Кориэт, оставшись с Терри наедине, сказал ему: короли говорят о бедных все, что им захочется. Точно так же задело Кориэта рекомендательное письмо, которое сэр Томас Роу дал ему для британского консула в Алеппо. В письме посол называл Кориэта «честным убогим беднягой». При этом Эдварда Терри удивляло, как высоко Кориэт ставит себя, как усердно пытается привлекать всеобщее внимание.
Но вернемся к тексту «Кориэтовых Нелепостей».
Очень интересно посвящение автором книги «Высочайшему и Могущественному Принцу Генри, Принцу Уэльскому, Герцогу Корнуэльскому и Ротсейскому, Графу Честерскому, Рыцарю благороднейшего Ордена Подвязки и т.д.
Я глубоко уверен, милостивейший принц, Сияющая драгоценная жемчужина христианского мира (Bright orient pearl of the Christian world), что, решив посвятить Вашему Высочеству незрелые плоды своего краткого путешествия, по меньшей мере подвергну себя суровой критике, если не огульной клевете придирчивых критиков, ибо я не ученый человек, недостойный быть увенчанным столь похвальным знанием. Однако несколько причин, среди коих две являются наиглавнейшими, даруют мне отвагу и смелость преподнести свои глупые наблюдения Вашему Высочеству.
Во-первых, это безусловно послужит (на мой убогий взгляд) приданию блеска и изящества придворным кавалерам, чье знатное происхождение, блистательное образование и обходительный разговор достойно представили их ко Двору Вашего Высочества. Такая возможность дает им в полной мере послужить Вашему Высочеству и своей стране, когда это потребуется. Описание красивых городов, великолепных дворцов и многих примечательностей, кои я видел во время путешествия, вдохнет (я надеюсь) в них желание посетить заморские страны и обогатить свои представления опытом иных народов.
Во-вторых, в своем дневнике я, помимо прочего, самым подробным образом разворачиваю перед Вашим высокородным взглядом описание знаменитого, прославленного и целомудренного города Венеции, королевы христианского мира, бриллианта в оправе адриатического залива и самого блистательного зерцала Европы, до меня еще никем с таким тщанием на английском языке не представленного… Что же касается моей роли, я не ученый (о чем же говорил) и не могу изощренно рисовать карандашом, а также живописать исключительную красоту природных красок, как сделал бы красноречивый историограф. А потому свои наблюдения, кои запечатлел во время странствий (сроком около шести недель) я изложил не столь красноречиво, как это сделал бы просвещенный путешественник, но с радением и тщательностью, как это сделал бы любой человек, воспользовавшись беседой с учеными мужами или помощью латинских книг, кои я читал на итальянском, откуда (признаюсь) почерпнул много фактов, украсивших мои описания различных итальянских городов».
Это посвящение достаточно любопытно. Первое, что бросается в глаза, - в первых строках его принц Генри характеризуется шекспировским эпитетом из «Страстного пилигрима» - «Сияющая драгоценная жемчужина» («Bright orient pearl»). Далее после обычных характерных для того времени преувеличенно уничижительных характеристик себе (что, кстати, очень напоминает, тон шекспировских посвящений графу Саутгемптону) автор говорит о том, что книга является достаточно серьезным путеводителем по описываемым странам с тщательным глубоким анализом их архитектурных и иных достопримечательностей, обычаев и государственного устройства, что должно было служить помощью в воспитании и просвещении как самого принца, так и многих молодых «придворных кавалеров знатного происхождения и имеющим блистательное образование».
Невольно вспоминается письмо Роберта Девере, 2-ого графа Эссекса, адресованное 4 января 1595 года 19-летнему Роджеру Мэннерсу, 5-му графу Ратленду: «Ваше Лордство собирается в путешествие и то, что вы должны извлечь из него – это познание… Ваше Лордство увидит красоту многих городов, и вы будете изучать языки многих наций. Некоторые из этих вещей могут служить украшением, и все доставляют удовольствие, но Ваше Лордство должно видеть глубже этого, то, что величайшим украшением является внутренняя красота ума… И поэтому конечной целью Вашего Лордства должно стать то, что в моральной философии мы называем cultura anima, возделывание и подпитывание вашего ума…Любящий родственник и нежный друг Вашего Лордства, Роберт Дэвере».
Интересно, что, упоминаемое в письме путешествие, проходило в точности по тому же маршруту, что описано в «несварениях» Томаса Кориэта из Одкомба и, очевидно, автор выполнил наказ своего друга и покровителя.
Нарочитое раблезианское подшучивание и подтрунивание над автором, вкупе с его велеречивыми восхвалениями, резко противоречат серьезному и обстоятельному характеру текста самого произведения, действительно, ранее «еще никем с таким тщанием на английском языке не представленного». При этом бытовые детали, описанные в путешествии, как правило, не соответствуют тем, что указаны в ироничных, иногда удачных, иногда не очень, а порой и слишком грубых шутках.
Так, во «Вступительных двустишиях» Лоренс Уитакер так говорит о Кориэте:
«Добыл он в битве многие трофеи:
Камзол, чулки, ботинки, вши на шее.
или
Камзол дыряв, ботинки все в навозе,
А вши купаются в его дорожной прозе.
или
Лохмотья странствий разве вшей скрывают,
Что заживо его в пути съедают.
или
На виселице пусть висит одежда нищих,
Какая сделалась нечистым вшам жилищем».
Ему вторит Бен Джонсон:
«Штаны дырявые, и шляпы униженье,
И вшей докука – все вооруженье».
И Хьюго Холланд:
«Улисс был часто в рубище убогом,
И Том был в том же – я клянусь вам Богом».
Хотелось бы напомнить, что Бен Джонсон и Хьюго Холланд являются главными авторами восторженных панегирических стихов, посвященных Уильяму Шекспиру в предисловии к Первому фолио его произведений. В «Кориэтовых Нелепостях» они явно претендуют на то же место.
Как же путешествовал по Европе «этот нищий странник» Томас Кориэт? Разумеется, пешком, питаясь чем попало и ночуя где придется, иногда из-за голода, не гнушаясь и воровством:
«Взяв пару башмаков, одну суму,
Честь оказал Одкомбу своему…
И крал лишь только, чтобы дать ответ,
Коль брюхо вопрошало: «Где обед?..
Катил в телеге в странствиях своих,
Но больше топал на своих двоих…» (панегирик Лоренса Уитакера).
Однако в тексте самого произведения мы видим картину совсем противоположную. Так, в главе «Мои наблюдения о Лоди» автор пишет:
«Я выехал из Милана в экипаже шестнадцатого июля в четверг около двух часов пополудни и приехал в город Лоди, что в двадцати милях, около девяти вечера… Ночью со мной приключилась дурная история. Приехав поздно, я оказался у закрытых ворот и никоим образом не мог попасть в город. Надо было где-то переночевать, и я решил остановиться в гостинице в пригороде. Но там все оказалось убого, поскольку она была перенаселена постояльцами. В результате я ночевал в собственной карете».
Как удивительно много о дорожном быте этого «бедного путешественника» сказано в этом замечательном отрывке. Он, оказывается путешествует в собственном экипаже, достаточно роскошном, чтобы в нем можно было бы переночевать, а бедная перенаселенная гостиница никак не подходит его достоинству (читай «Лордству»). Однако, далеко не везде в тогдашней Европе можно было путешествовать в собственном экипаже, который у нашего героя появляется только в Милане, где, очевидно, он и был приобретен. Во Франции Томас Кориэт путешествовал на почтовых лошадях или верхом на собственном коне. Вот интересное наблюдение: «Третьего июня в пятницу я около шести утра выехал из Тарара. В виду особой ситуации мне пришлось надеть сапоги (иначе говоря, сменить одежду на походную, не способную показать достоинство придворного или аристократа). Через шесть миль я пересел на почтовую лошадь на станции в каком-то маленьком местечке и где-то около часа дня был в Лионе». То есть здесь он чередует путешествие верхом и на почтовой карете. Интересно переодевание путешественника для верховой езды, которое свидетельствует об его аристократическом происхождении. Однако приходилось путешествовать и пешком и другими экзотическими способами. Подъем на альпийскую вершину Эгебелет Кориэт начал «пешком, доверив своего коня провожатому, поскольку мне показалось, что идти пешком безопаснее, чем ехать верхом, хотя мои спутники предпочли последнее». При дальнейшем подъеме на вершину пришлось воспользоваться услугами «местных незадачливых бедняков, которые за четверть экю, что составляет восемнадцать английских пенсов, согласились доставить меня к вершине в кресле-носилках, представляющие собой две гладкие палки, вставленные в деревянные ушки по обеим сторонам стула, на который я взгромоздился».
В Лионе путешественник «остановился в гостинице под знаком Трех королей, которая считается лучшей в городе. Здесь всегда много постояльцев, в том числе знатных персон. Передо мной здесь останавливался граф Эссекс со свитой (очевидно, имеется в виду семнадцатилетний Роберт Деверё, 3-й граф Эссекс). Одновременно со мной проживал выдающийся государственный деятель Франции монсеньер де Брё (который многие годы был полномочным послом в Константинополе). Его сопровождала огромная свита галантных джентльменов: он ехал в Рим, куда получил новое назначение». Встречи и беседы, которые вел автор в различных городах также очень характеризуют его. «В Париже мне выпала радость, о которой я мечтал сверх всякой меры, предвкушая ее более, чем увидеть достопримечательности города. Я провел многие часы в беседах с Исааком Казобоном, светилом знаний, в его доме неподалеку от ворот Сен-Жерменского предместья. Он был общителен, многообразен расположен к разговору, коим старался доставить мне тем большее удовольствие, чем более я выказывал познания в его трудах, из которых некоторые мне довелось читать».
Кроме того, собеседниками автора были греческий митрополит Габриэль в Венеции, студент Падуанского Университета Пауло Эмилио Мусто и другие знатные и просвещенные люди того времени.
В Швейцарии Томас Кориэт подружился со «знаменитым путешественником», полиглотом и ориенталистом Гаспаром Вайзерусом, с которым он в тексте произведения обменивался изысканными «эпистолами» * на великолепном латинском языке. Кстати, в архиве «Бивер-Кастла» сохранилось несколько подобных «эпистол» Роджера Мэннерса, адресованных Вайзерусу, в одной из которых Пётр Сергеевич Пороховщиков обнаружил полный текст песни из «Двенадцатой ночи» Уильяма Шекспира без каких-либо ссылок на авторство последнего.
Ну и, конечно, особый интерес автор проявляет к Венецианскому театру: «Я был в одном из театров, где видел, как играют комедию. По сравнению с нашими величественными английскими театрами их здание выглядело убого и неприглядно. Их актеры не могут сравниться с нашими в игре, костюмах и музыке. Однако все же я увидел нечто, чего никогда прежде не видел. На сцене играют женщины, о чем я только слышал, будто такое иногда случается в Лондоне. Они выступали с такой же выправкой, манерами, жестами, всем, что подобает актеру, как играют мужчины».
Очень любопытны взаимоотношения автора с официальными представителями Соединенного Королевства в Европе, которые в полной мере характеризуют его достаточно высокий статус. Речь идет, в первую очередь, о «Королевском После Великой Британии в Венеции Генри Уоттоне, рыцаре»,кстати близком друге Исаака Казобона.
Исключительно интересно рекомендательное письмо, которое было написано этому «высокочтимому джентльмену» «славным и почтенным другом» автора, «златоустом и лингвистом г-ном Ричардом Мартином из Миддл Темпл».
Форма написания этого письма далека от стиля официальных писем того времени, оно явно полушутливо, однако многие вещи проливают свет на личность автора «Кориэтовых нелепиц».
Ричард Мартин, характеризуя подателя письма, замечает, что «удовольствие и удовлетворение, которые человеку дарит хорошее общество, либеральные мысли и приятная беседа. Вы обретете в м. Томасе Кориэте. Во-первых, in via pro vehiculo est (в дороге вместо повозки), он лучше, чем голландская телега. Во-вторых, он универсальный самозванец. В-третьих, среди своих друзей он бесконечен и непреходящ… Я попросил его захватить с собой две вещи: благоразумие и деньги. И то и другое нелегко обменять на Риалто. Он обещал перед путешествием обзавестись и тем и другим. И уповает, что остальным его снабдит Ваша Светлость.
Дабы свести воедино, примите ко светлейшему рассмотрению, что, оказывая покровительство, Ваша Светлость выражает его джентльмену, в чьих жилах течет кровь благородного семейства Эссексов, главе которого он приходится кузеном, но в отдаленном родстве, степень которого я затрудняюсь назвать Вашей Светлости». То есть, иными словами, речь идет об очень знатном (родственник графа Эссекса), богатом, высокообразованном и очень просвещенном джентльмене, интересном собеседнике и близком друге рекомендателя.
Любопытен и рассказ о том, как сэр Генри Уоттон лично спас автора от толпы агрессивно настроенных евреев в Венецианском гетто, с которыми последний дерзнул вступить в богословский спор. «Дабы завершить рассказ о своем столкновении с еврейским раввином скажу, что пока мы обменивались с ним зажигательными речами, вокруг собралась толпа из сорока или пятидесяти евреев. Некоторые стали вести себя вызывающе и угрожать мне, ибо я дерзнул оспорить их религию. Опасаясь, как бы дело не зашло слишком далеко, и они не применили рукоприкладства, я мало-помалу стал отступать к воротам на мосту, дабы улизнуть из гетто. На мое счастье под мостом проплывал в гондоле наш достопочтимый посол сэр Генри Уоттон. Увидев, что я всерьез схватился с ними, он тут же высадил из лодки и снарядил ко мне джентльмена, своего секретаря мистера Белфорда. Тот успешно высвободил меня из толпы озлобленных нехристей, кои могли заставить меня навсегда забыть дорогу в гетто».
Этот «подвиг» Кориэта был воспет Беном Джонсоном:
«Готовит он словесное рагу,
Евреев обращая на бегу
А здесь его словесную браваду
Раввины опровергнут бастонадой*».
Очень интересно еще одно любопытное замечание, проливающее свет на происхождение и воспитание автора: «Я обратил внимание на одну странность среди венецианцев, коя меня озадачила. Джентльмены и маститые сенаторы, люди чей доход составляет без малого два миллиона дукатов, не гнушаются ходить на рынок и покупать мясо, рыбу, фрукты и все, что надо для домашнего семейного обихода. Как знак бережливости – это похвально. Но, мне кажется, едва ли нужно великодушно созерцать, когда благородный дух удручается в свершении мелочных розничных дел, кои скорее должны исполнять слуги, чем люди высокого положения. А потому приветствую своих соотечественников, английских джентльменов, кои пренебрегают походом на рынок за покупкой снеди и отправлением надобностей домашней жизни, нанимая для повседневных дел повара или специального закупщика».
Анализируя текст «Кориэтовых нелепиц» мы, таким образом, можем составить, вопреки раблезианским шуткам авторов панегириков, объективный портрет этого героя -путешественника. Первое, что несомненно, бросается в глаза – это его блестящая, глубокая и при этом энциклопедическая образованность. Он точно и досконально описывает географические, геологические, ботанические и зоологические особенности посещаемых им стран и провинций, обладает обширными познаниями в живописи, архитектуре, юриспруденции и богословии. Но, при этом не скрывает, что сферой его особого и специального профессионального интереса является филология и языкознание. Об этом свидетельствуют, например, его многочасовые научные беседы со знаменитыми филологами того времени швейцарцем Исааком Казобоном, другим швейцарцем -знаменитым и блестящим филологом- ориенталистом Гаспаром Вайзерусом, итальянцем Пауло Эмилио Мусто, германцем Яном Грутером, фламандцем Бонавентурой Вулканием (де Сметом).
При этом, выдерживая полушутливый стиль произведения, он многократно самоуничижительно именует себя «не ученым человеком, недостойным быть увенчанным столь похвальным знанием», а также «недостойным быть в числе захудалых ученых, поскольку я скромный служитель Муз». Характеризуя свое произведение, он так же скромно замечает: «Хотя в силу скудных познаний, я не могу претендовать на освещение серьезных вопросов, кои под силу только просвещенным путешественникам, обещаю (если только ты закроешь глаза на некоторые легкие недочеты, встречающиеся в моих наблюдениях) поведать тебе после моей следующей поездки много интересного, чего не замечают путешественники столь именитые, что я не достоин развязывать им шнурки».
Однако, друзья автора в панегириках отдают должное его литературным талантам и образованности.
«И в кроткой простоте его очарованье
Его ученость принимают за незнанье»
Жан Луазо де Труваль
Хьюго Холланд, который, как уже упоминалось, назвал Уильяма Шекспира «Королем поэтов» и предрек «его строкам вечную жизнь», написал об авторе «Нелепиц»:
«Упившись параллелями Плутарха,
Решил идти я вслед за Патриархом.
Но с Римлянином сравнивал он Грека,
А я найду навряд ли человека
(Хоть мудрый Хэклит обнаружил многих)
Средь наших англичан, сухих и строгих,
Носителя Улиссова Апломба.
Нет, есть один; сей Брут – краса Одкомба,
Пусть Кэндиш, Дрейк ходили и подале,
Но мы-то их чернильниц не видали!
В отличие от этих двух светил
Том книгу пухлую немедля сочинил.
Хотя сэр Дрейк клевался, словно кочет,
Наш Том-гусак всегда перегогочет
Поодиночке, а захочет – в массе
Всех Лебедей, засевших на Парнасе!».
Сравнивая Томаса Кориэта с Улиссом, он отмечает:
Улисс был изворотлив гениально.
Наш Том ученостью пропах буквально.
Улисс разил отточенным клинком
А Кориэт – острейшим языком.
Следует отметить, что в панегириках в «Кориэтовой Капусте» Томас неоднократно называется «Королем Поэтов».
Особое место в познаниях Тома Кориэта отмечают виртуозное владение латынью и греческим. Сам автор, как и в остальном, скромно оценивает свои возможности в этих языках. В «Обращении к читателю» он замечает: «Хотя следует нелицеприятно признать, что мой латинский груб и неряшлив…». В послесловии он еще раз извиняется за то, что «слабо и поверхностно
владеет латынью и еще меньше греческим". Однако, текст произведения и в этом случае свидетельствует о противоположном.
Как точно отметила в предисловии «Кориэтовых Нелепиц» переводчик, шекспировед Светлана Александровна Макуренкова: «Когда родной язык оказывается скуден для полета мысли, он (Шекспир) цитирует античных авторов. Если английская риторика бедна для передачи оттенков чувств, он обращается к средневековым схоластам… Увлекательно читать эту книгу без переводов с латыни и греческого, без сносок и комментариев. С какой легкостью Шекспир цитирует древних, возносит Вергилия, хвалит Тацита, начинает описание каждого великого города с латинских стихов выдающегося гуманиста Юлия Цезаря Скалигера».
Описывая свое пребывание в Лионе, автор отмечает, что «в свите монсеньера де Брё был турок, который оказался интересным собеседником и великим ученым в своем роде: он говорил на шести или семи языках, помимо латыни, которой владел прекрасно. Я имел с ним долгую беседу на этом языке о разных предметах…». Рассказывая о своих беседах в Падуе с сеньором Пауло Эмилио Мусто, он констатирует, что «с восхищением признал в нем прекрасного ученого, который великолепно говорит на латыни и на хорошем греческом, а также поэта, который пишет на двух этих языках». Ранее приводится подробный разбор древней латинской эпитафии на памятнике Антинору, которую, по словам Пауло Эмилио, - «мало кто из ученых мужей Университета может разобрать». В Венеции автор «был удостоен беседы с греческим митрополитом Габриэлем. Обновив заржавевшие познания в древнегреческом, кои устарели за отсутствием практики, я несмотря на скудный навык, смог поговорить с ним на его языке. Он глаголил на таком чистейшем и совершеннейшем греческом языке, коего я никогда не слышал; литые фразы напоминали Исократа, а произношение звучало столь отчетливо, что каждый, кто хоть немного знал греческий, мог с легкостью понимать его». Интересно в этом смысле и начало происшествия в Венецианском еврейском гетто, из которого Кориэта вызволил секретарь английского посла: «Прогуливаясь по гетто, я встретил одного ученого еврейского раввина, который хорошо говорил по-латыни. После обмена любезностями я представился и поинтересовался его взглядом на Христа». Далее последовал длительный и жаркий диспут, проходивший на изысканном латинском языке, которым оба собеседника владели в совершенстве. Чем он закончился уже указывалось, но в этом эпизоде, как нам представляется, можно оценить уровень владения автором языком Горация.
Очень любопытна оценка знания Томасом Кориэтом греческого и латинского языков Беном Джонсоном: «Он помешан на всем греческом не меньше, чем на веселье, и при покупке яиц, пудингов, имбирных пряников, а также при починке рваных башмаков предпочитает торговаться на аттическом диалекте. Совесть не позволяет ему говорить на другом языке, даже когда он в одиночестве сидит возле таганка, присматривая за доверенным его попечению варевом. Он отвернется от известного политика, пришедшего в Собор св. Павла, для того чтобы потолковать с греком, который попрошайничает на паперти, таково смирение. В глубине души он печалится, что не родился в его стране, дабы делать то же самое (конечно не попрошайничать, а поговорить с греком на его родном языке). Вы можете уловить греческую жилку во всех его писаниях; другая его склонность или, вернее, конек – это латынь».
Чтобы понять почему в посвящении к «Первому фолио» Уильяма Шекспира Бен Джонсон, практически цитируя кокетливо- самоуничижительные слова Томаса Кориэта, написал: «Твои небольшие знания латыни и еще меньше греческого» (Smalle Latin and lesse Greeke ), следует обратиться к замечательной и очень многозначительной вступительной главе «Кориэтовых Нелепиц», написанной Беном Джонсоном, под названием: «Портрет знаменитого одкомбианского или, вернее вездесущего Томаса из Кориэта, путешественника и джентльмена, автора пятимесячных Нелепиц, представленный великодушным другом, посчитавшим, что пора дать понять, кто Творец и что это за труд...
Он – великий и смелый Стругальщик слов, или (если назвать метким словцом в его собственной манере) Логодедал. Когда он услышит это слово, то скорее всего сначала восхитится, а потом позавидует, что это не он придумал.
Он говорит так, как выглядит и ведет себя, будто его фразы специально написаны, чтобы развеселить всех опечаленных на свете: его рассуждения рассеивают обманы и заблуждения, двигают камни, возвращают разум безумным, опорожняют мочевой пузырь, распутывает самые тугие узлы подагры, исцеляют там, где пристыженная Природа низко опустила главу, а Медицина показала спину. Он является не только противоядием от всех печалей, но и прижизненным охранителем вашего веселого настроения. Каждый, кто находится в его компании, забывает обо всем на свете: имея с ним дело, человек не нуждается ни в каких колледжах…
В любой компании он становится заводилой, и если можно надеяться на появление вечного двигателя, то непременно отсюда…
Чтобы наилучшим образом представить себе этого непревзойденного путешественника, полезно узнать, что он часто сиживает в самых непринужденных компаниях за уставленным яствами столом. И хотя восседает как гость, но скорее, подается как особое блюдо, и при этом никогда ничего не оставляет на следующий день на холодное.
В заключение скажу о главном: это настолько независимый Автор, что он всегда остается самим собой и не нуждается в том, чтобы эту Книгу связывали с ним.
Такой портрет, а далее пояснительный Акростих.
Достопочтимому Тому, правдовещателю путешествий, Кориэту из Одкомба и его Книге, ныне отправляющейся в путь.
Этот акростих настолько важен, что мы приводим его в оригинале:
Trie and trust Roger, was the word, but now
Honest Tom Tell-Troth puts down Roger, How?
Of travel he discourseth so at large
Marry he sets it out at his owne charge;
And therein (which is worth his valour too)
Shews he dares more then Paules Church-yard durst do.
Come forth thou bonnie bouncing booke then, daughter
Of Tome of Odcombe that odde Joviall Author,
Rather his sonne I should have cal’d thee, why?
Yes thou wert borne out of his travelling thigh
As well as from his braines, and claimest thereby
To be his Baccus as his Pallas: bee
Ever his thighs Male then, and his braines Shee.
Твердынею истины Роджер всегда между нами считался,
Однако, Правдовещатель Том на месте Роджера оказался.
Мы нынче с благоволением следим за его рассказом,
Ах, стоит его отваги все, чем он пленил наш разум,
Собора святого Павла так двор не пленял ни разу.
Какой же здоровой ты вышла, о книга, дочь Кориэта!
Одкомбец, Веселый Автор, будь трижды славен за это!
Разве ты дочь? Не сын ли? Историй том непочатый,
Из головы ты вышел, ляжкой-бродяжкой зачатой.
Эгида Бахуса – в бедрах, умом же Паллада правит.
Так ноги – мужское начало, а разум – женское явит».
Перевод Е.Д. Фельдмана
Эти слова поразительны и сенсационны и ставят очень многие точки над i в «шекспировском вопросе». Многозначительная фраза о том, что «это настолько независимый Автор, что он всегда остается самим собой и не нуждается в том, чтобы эту Книгу связывали с ним» - это явный намек на то, что имя Автора связано не столько с этой книгой (а у Кориэта, как известно других произведений еще не было), сколько с какими-то другими. И это очень напоминает совет Бена Джонсона во вступлении к шекспировскому «Первому фолио» - «смотреть в книгу, а не на портрет». Далее идет прямое и откровенное разоблачение автора с указанием его настоящего имени «Роджер», которому « стоит доверять, предварительно испытав его". Причем во время путешествия этого автора его умом «правит Паллада». Здесь явный намек на «Потрясающую Копьем Афину – Минерву», по словам Томаса Хейвуда:
«Минерва в облачении своем
Искусна в слове и разит копьем».
Перевод М.Д. Литвиновой
И в связи с этим нельзя не вспомнить панегирик Ричарда Бодли:
«И если у природы есть своя,
В запасе неоткрытая земля,
Туда Колумб наш со своим копьем
Твои знамена понесет, Одком».
То есть, прямо и ясно автор говорит, что под личиной Томаса Кориэта скрывается «Роджер, потрясающий копьем Паллады».
Однако еще более замечателен и поразителен и сам добродушно- панегирический, подробный словесный портрет «Творца» этого труда.
Перед нами предстает блестящий, энергичный и искрометный рассказчик-сочинитель, который «говорит так, как выглядит и ведет себя, будто его фразы специально написаны, чтобы развеселить всех опечаленных на свете… Каждый, кто находится в его компании, забывает обо всем на свете: имея с ним дело, человек не нуждается ни в каких колледжах…»
«Когда он говорит,
Безмолвен воздух, буйный ветрогон,
И люди, онемев от изумленья.
Дух затая, медвяной речи внемлют.
И кажется, теорию его
Искусство жизни, практика взрастила»
Уильям Шекспир, «Генрих V», перевод Е. Бируковой.
При этом он является душой и украшением любой компании, при этом, «хотя восседает как гость, но скорее, подается как особое блюдо, и при этом никогда ничего не оставляет на следующий день на холодное».
М.Д. Литвинова справедливо утверждает, что образ этот очень хорошо узнаваем и красной нитью проходит через все творчество Бена Джонсона. С одной лишь разницей, что не всегда грубый забияка, честолюбивый Бен был «великодушным другом» этого «чудного гения».
По очень точному и остроумному замечанию независимого исследователя и журналиста Льва Иосифовича Верховского: «Джонсон и Рэтленд как бы антиподы по психофизической конституции, и можно предположить, что «Большого Бена» неудержимо влекло насмехаться над Роджером, которого он как-то назвал Subtle Thing -- «изящная вещь». Есть что-то похожее и на отношение пушкинского Сальери к Моцарту -- «гуляке праздному». А вообще Джонсон признавался, что готов «скорее потерять друга, чем возможность сострить на его счёт».
Например, в одной из ранних комедий Джонсона «Всяк не в своем нраве» (1599) этот герой выведен совсем не так доброжелательно. Замечательно и имя его «Puntarvolo», что в переводе с итальянского – «метающий копьё», - явный иронично-уничижительный намек на «Shakespeare» (Потрясающий копьем). Итальянский вариант имени здесь тоже не случаен. Роджер Мэннерс, возвратившись из европейского путешествия, тогда был весь под впечатлением от «великой Италии» (“great Italy”), «заповедника наук» («nursery of arts»). В начале пьесы Бен Джонсон дает ему такую характеристику: «Пунтарволо, тщеславный рыцарь, сверх меры излагает свои странствия на английском, всего себя посвятил чудачеству, не превзойден в комплиментах, одежды его отражают круговерть времени. Статью весьма пригож, но так обожает похвалы, что, когда нет рядом льстеца, сам себя хвалит к огорчению семьи. Собравшись путешествовать, заключает пари на счастливое возвращение, любит разыгрывать клоунаду, и, несмотря на улыбки окружающих, все у него на свой лад — платье, разговор, движения».
В другой комедии Бена Джонсона «Празднество Цинтии» 1600 года присутствует герой по имени «Аморфус», знатный лорд, в котором нетрудно узнать все того же «метателя острия»: «путешественник, составлен из многих обрывков, так что и верно деформирован... Разгуливает или с гвоздикой, или с зубочисткой во рту, бездонный кладезь комплиментов, держит и ведет себя как по писаному, да еще лицо — собрание россказней, и бородка Аристарха. Говорит — не речь, а снятые сливки, а уж рисуется, ни одна гризетка с ним не сравнится. В любом месте сам себя как никто представит... Горазд улаживать ссоры и может отменно защитить себя — высунувшись из окошка. Тот, кто с ним — его дзанни, подражает всем его штучкам...» (акт 1, сцена 1).
Вот очень характерный монолог этого героя: «Садитесь сюда, сэр; и созерцайте меня. Вы будете сейчас оче-слухо-зритель того, как я сейчас наглядно опровергну парадокс, или, верней, псевдодокс, являемый теми, кто носит лицо как показатель внутреннего состояния, чего люди благоразумные никогда не делают, это подтвердит любой политичный джентльмен. К примеру, я вам изображу сейчас точно и со всеми отличиями лица ваших самых существенных человеческих разновидностей: вашего купца, вашего студиоза, вашего солдата, вашего законника, вашего придворного и т.д. И все эти лица — могу поклясться, увидите собственными глазами — будут иметь свои отличительные черты…». Здесь и ранее перевод М.Д. Литвиновой.
Не правда ли, это удивительно напоминает знаменитое:
«Весь мир - театр.
В нем женщины, мужчины - все актеры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль.
Семь действий в пьесе той. Сперва младенец,
Ревущий горько на руках у мамки...
Потом плаксивый школьник с книжной сумкой,
С лицом румяным, нехотя, улиткой
Ползущий в школу. А затем любовник,
Вздыхающий, как печь, с балладой грустной
В честь брови милой. А затем солдат,
Чья речь всегда проклятьями полна,
Обросший бородой, как леопард,
Ревнивый к чести, забияка в ссоре,
Готовый славу бренную искать
Хоть в пушечном жерле. Затем судья
С брюшком округлым, где каплун запрятан,
Со строгим взором, стриженой бородкой,
Шаблонных правил и сентенций кладезь, -
Так он играет роль…»?
Уильям Шекспир. «Как вам это понравится» Перевод Т.Л. Щепкиной Куперник
Несмотря на то, что в этих литературных портретах усматривается скорее сатира на этого «тщеславного рыцаря», с которым тогда у Джонсона были очень натянутые отношения, образ описанный в них, как и в «Кориэтовых нелепостях» очень узнаваем.
М.Д. Литвинова подчеркивает, что «его, (Роджера Мэннерса, 5-го графа Ратленда) действительно отличала страсть наряжаться — это видно из архивных бухгалтерских книг. Он был очень богат и позволял себе дурачиться, как именно — легко догадаться, читая комедии Джонсона…».
Несколько забегая вперед, отметим, что касается страсти к нарядам, то это явственно видно на парадном портрете графа, который висит сейчас на втором этаже фамильного замка Ратлендов «Бивер-Кастл» («Бельвуар») в Лейстершире. Там на первом плане изображены яркие, кричащие роскошные атласные одежды, опушенные горностаем, явно указывающие на эту слабость «его Лордства». Лицо же Роджера разочаровывает: оно достаточно условно и совсем не оправдывает наших ожиданий. Возможно, что это не единственный живописный портрет великого графа, но об этом мы еще поговорим позже.
Зато в приведенных выше словесных портретах, особенно в описаниях Бена Джонсона, мы можем воочию почувствовать характер, внешность, брызжущий талантом артистизм, то есть всю мощь «чудовищного гения» этой великой личности. Представленный литературный портрет, очень выпуклый и яркий, при этом живой и достоверный, полностью затмевает ту плоскую и выдуманную абстрактную «раздвоенную» личность, что в течение нескольких веков с трудом вымучивали авторы «стратфордианской» версии.
Очень дополняет этот портрет характеристика Беном Джонсоном литературного дара «Роджера, Потрясающего копьем», которого он метко называет «великим и смелым Стругальщиком слов (Carpenter of words), или (если назвать метким словцом в его собственной манере) Логодедал». При этом «литературный соперник и друг» искренне радуется этой своей лингвистической находке, которая, по его мнению, настолько удачна, что сам Великий мастер слова (дословно – «плотник слов») мог бы огорчиться, что это не пришло ему в голову. Если вдуматься в эту характеристику, то она очень важна для понимания очень многого в творчестве Уильяма Шекспира, и, кроме того, свидетельствует о том, насколько сенсация с авторством «длинноногого одкомбианца» еще не понята и не осмыслена. Можно ли представить другого писателя, кроме Уильяма Шекспира, заслуживающего подобного эпитета, особенно из уст Бена Джонсона, который сам был, выдающимся поэтом, «поставившим ремесло подножием искусству; поверившим алгеброй гармонию»?
По точному выражению С.А. Макуренковой: «Ему (Шекспиру) не хватает слов для выражения своих впечатлений, и он берет все, что попадается под руку. Поскольку обиход королевский то под руку попадаются все больше французские слова, латынь, греческий, нидерландский, итальянский... Как известно, словарь Шекспира вмещает около 20 тысяч слов и в несколько раз превосходит по богатству лексикон выдающихся братьев по цеху». При этом, английский язык обязан «Великому Барду» виртуозным «выстругиванием» более 1700 новых слов, прочно вошедших в литературный лексикон, по праву называемый «языком Шекспира». Не случайно существует выражение: «слова, отчеканенные Шекспиром» («words, coined by Shakespeare»). Например, в «Тимоне Афинском» впервые появляется слово «arch-villain», образованное от греческого ;;;; – «начало», «главенство» и латинского villain – «негодяй». В «Укрощении Строптивой» появляется слово «bedazzled», означающее буквально с латинского – «повторно ослепленный». Слово «assassination» («Макбет») – взято из итальянского языка (букв. «убийство»). Слово «obscene» («Бесплодные усилия любви») взято из латыни и означает — «непристойный». Слово «аddiction», означающее «пристрастие» («Отелло») с латинского - «зависимость». Сочетание «Devil incarnate» («Тит Андроник») с греческого ;;;;;;;; – «клеветник» и латинского incarnatius – «воплощение». Таких примеров можно привести множество, и они означают, что там, где «Великому Барду» было тесно в своих языковых рамках он вводил в речь латинские и греческие слова, часто видоизменяя, соединяя и модифицируя их. В «Кориэтовых Нелепостях», например, описывая встречу в Падуе с Пауло Эмилио, он, затрудняясь сразу найти точное слово цитирует последнего: «Он назвал нашу дружбу ;;;;;;, иными словами случайной…». Здесь снова уместна аналогия с А.С. Пушкиным, который писал в «Евгении Онегине»:
«Того, что модой самовластной
В высоком лондонском кругу
Зовется vulgаr. (Не могу...
Люблю я очень это слово,
Но не могу перевести;
Оно у нас покамест ново,
И вряд ли быть ему в чести
Оно б годилось в эпиграмме...)».
Восхищаясь блестящим, глубоким и фундаментальным владением «Великим Бардом» классическими языками, позволяющими «строгать» новые слова, Бен Джонсон еще раз подтверждает глубоко ироничный и даже издевательский над «неискушенным» и «непосвященным» читателем смысл цитируемых им скромно-уничижительных слов Шекспира о его «небольших познаниях в латыни и еще меньше в греческом». Многие поколения биографов «Потрясающего Копьем» приняли эти слова за чистую монету, не задумываясь об их абсурдности «в рамках шекспировского творчества», не прислушиваясь к глубокомысленному совету Бена Джонсона «смотреть в книгу, а не на портрет», который он начертал, сбивая их с толку. Разве можно было бы представить себе, что «Великий Мастер, Стругальщик слов» не владел своим строительным материалом? Кстати, по отношению к Бену Джонсону Томас Кориэт не остается в долгу. Так в своих записках про Венецию, он замечает: «Венецианский Сенат наградил некоего итальянского поэта Якопо Саннадзара, заплатив за каждое двустишие его стихотворения, посвященное Венеции, по сотне крон. Я бы возблагодарил Бога, если бы мой поэтический друг мистер Бенджамин Джонсон был у нас в Англии столь же щедро вознагражден за свои стихи, кои (на мой взгляд) не уступают стихам Санназара» …
Столь же невероятны предположения о том, что Уильям Шекспир, якобы, не зная языков, пользовался советами и переводами живших в Лондоне иностранцев, или коллег по цеху, либо просвещенных аристократов из окружения Саутгемтона и лорда-камергера, или Френсиса Бэкона, лорда Невилла или блистательной Мэри Сидни (в последствии графини Пемброк). Также нелепы и рассуждения о том, что, не посетив лично Италию и Францию, Шекспир мог почерпнуть многочисленные сведения об этих странах, например, у Джовани Флорио или у венецианцев, живших в Лондоне. Томас Кориэт одним движением своего сверкающего копья разом рассеивает эти многовековые домыслы.Например, рассказывая о Венеции, он замечает: «Надо понимать, что в Венеции ни джентльмен, ни кто другой не могут гарцевать верхом, как это случается в любом другом городе, ибо улицы здесь крайне узкие и скользкие. Учитывая, что они выложены гладким кирпичом и находятся в непосредственной близости от воды, лошадь в любой момент может свалиться в реку вместе с наездником, и утонут оба. Вместо лошадей венецианцы используют гондолы, поскольку улицы у них текучие – ведь это каналы. Из личного опыта я знаю, что слова английского джентльмена (с коим я беседовал накануне путешествия), хвастливо разглагольствовавшего о своих впечатлениях об Италии, оказались чистая ложь. На вопрос, что поразило его в Венеции, он сказал, что ничего особенного не заметил, ибо проехал город в почтовой карете. Большей нелепицы мир не видел».
При этом, по-видимому, совершенно по-другому стоит относиться и к словам И.О. Шайтанова, - «пожалуй, еще чаще повторяют другую фразу Джонсона, даже не сознавая ее цитатности, поскольку она вошла в язык и в культуру, — «эйвонский лебедь». После постижения «Кориэтовых Нелепиц», как справедливо полагал И.М. Гилилов, эта фраза, может быть расценена, как характеристика первой маски Роджера Мэннерса - Уилма Шакспера «из Стратфорда-на-Эйвоне», по сравнению со «Справедливым, Благородным Томом, говорящим правду о своих путешествиях, Кориэтом из Одкомба» (Right Noble Tom, Tell Troth of his Travailes, the Coryate of Odcombe).
Настоящее же, более точное и образное, еще совсем не оцененное, определение, данное Беном Джонсоном «Великому Барду» - это «Логодедал- Стругальщик слов» («Logodedal - Carpenter of words»).
Очень важным доводом в поддержку авторства Роджера Мэннерса является изучение и доскональный анализ биографий и творчества остальных (после Бенджамина Джонсона) авторов панегириков Томасу Кориэту. По утверждению С.А. Макуренковой: «На самом деле список авторов панегириков очень широк – 55 имен! Кто же эти люди? Высокая аристократия и выходцы из купеческого сословия; политики (члены палаты Лордов и палаты Общин), путешественники, юристы, ученые, деятели церкви, педагоги, практически весь цвет литературной Англии того времени…
Их мог вдохновить только важный проект и объединить истинный авторитет, человек, который пользовался уважением у самых разных людей, у одних – высоким рождением, у других природным даром. Кто же это мог быть? И в чем смысл этого великого собрания умов и талантов?». Имеется огромное количество неопровержимых аргументов, что единственным связующим звеном между этими блестящими джентльменами мог быть только Роджер Мэннерс, 5-ый граф Ратленд. И дело не только в его статусе и биографии - друг казненного Роберта Деверё 2 графа Эссекса и покровитель его сына, воин, путешественник, выпускник Кембриджа и Грейз-Инн, "Магистр искусств" Оксфорда и Падуанского Университета, человек, входящий в ближайший круг принца Уэльского Генри Стюарта. Судьбы практически всех этих людей (за исключением тех, о которых сведения уж очень скудны) тесно переплетены с биографией графа, имеется огромное количества свидетельств об их дружеских и деловых отношениях. Можно привести несколько очень ярких примеров, подтверждающих это, например, - Иниго Джонса, который в конце 1590х начал работать в "Бивер-Кастле" ("замке Бельвуар") в качестве садового архитектора; Лайонела Крэнфильда 1 графа Миддлсекса, который был финансовым консультантом графа; Хьюго Холланда, сокурсника Роджера Мэннерса в Кембридже (в разных колледжах), а также завсегдатая таверны «Русалка»(его Томас Кориэт назвал «своим ученым другом, выдающимся путешественником и тонким лингвистом»); Генри Пичема, его сокурсника по Кембриджу (в разных колледжах), частого гостя Бивер-Кастла в 1594-95 годах, и многих других.
Эти исследования уже связаны не столько с работами И.М. Гилилова и М.Н. Литвиновой, но с трудами В.П. Шестакова, В.А. Семенова, Е.Л. Мосиной С.А. Макуренковой, А.М. Маркова, Е.З. Чучмаревой, П.Д. Фадеевой, и других искусствоведов, литературоведов, филологов и историков.
Эти данные, ставят точку в дискуссии 15-летней давности по поводу авторства «Дневника европейского путешествия», например, с «вдохновенным» критиком И.М. Гилилова - Б.Л. Боруховым, который, достаточно неубедительно подверг сомнению тот факт, что в акростихе Бена Джонсона в "Кориэтовых нелепостях", речь шла именно о Роджере Мэннерсе, 5 графе Ратленде, придумав в качестве альтернативы, некий вымученный «фольклорный персонаж». При этом, после многочисленных язвительных замечаний по поводу перевода И.М. Гилиловым первой строки акростиха: «Роджер было истинное имя, но теперь правдивый Том заместил Роджера...» Б.Л. Борухов дал свой несколько витиеватый вариант: «Испытай Роджера и доверяй [ему], говорили раньше, но теперь честный Том кладет его на лопатки...». При этом, несмотря на справедливое указание, что, очевидно, Бен Джонсон использовал высказывание из поговорки «Trie and trust», критик «не заметил» очень важного вопроса, поставленного автором в конце строки,- "каким образом?", на что, у Бена Джонсона, далее следует ответ - "путем грандиозных исследований путешествий". То есть, иными словами: «Испытай Роджера и доверяй [ему], говорили раньше, но теперь честный Том заместил его, а как? – путем написания грандиозной книги путешествий», что, очевидно, никак не противоречит, а скорее подтверждает общий смысл, вложенный автором, как его понимал И.М. Гилилов, и, по нашему мнению,- очень точно перевел Е.Д. Фельдман.
И.М. Гилилов, кроме того, обратил внимание на исправление опечаток («errata») ко II тому «Кориэтовых нелепиц», где имеются иронические намеки на истинное имя автора. В трех местах имеются «исправления» несуществующих на самом деле в текстах слов, например, - «matters» на r. manners, что можно понимать как «read manners» или Roger Manners, аналогично- «for maner - r. manners», и наконец, совсем интересно: «for Lordships - r. Manners».
Кроме того, Илья Менделевич обратил внимание и на другие очень важные детали. По его утверждению: «Тираж книги точно неизвестен - вероятно, он был невелик, около 100 экземпляров; до нашего времени дошло 40. К работе были привлечены крупнейшие издатели и печатники Блаунт, Баррет, Стэнсби, художник-график и гравер Уильям Хоул, не имевший равных среди современников. По своим полиграфическим данным - качеству бумаги, набора, печати и особенно уникальных гравюр - "Нелепости" имеют мало аналогов в ту эпоху. Для каждого члена королевской семьи были изготовлены специальные подарочные экземпляры. Так, хранящийся теперь в Британском музее экземпляр наследного принца переплетен в красный бархат, обрез и застежки вызолочены, гравюры тщательно раскрашены; краски и позолота не потускнели до сегодняшнего дня». Интересная деталь: в бухгалтерских книгах архива «Бивер- Касла» имеются сведения об оплате именно таких серебряных с позолотой застежек на какую-то роскошную книгу. «Учитывая характер издания, привлеченные силы и явно незначительный тираж, затраты на него были очень велики, а выручка мизерная. Поэтому неоднократные заявления о том, что нищий Кориэт-де издал книгу за свой собственный счет, носят явно шутовской характер - такими огромными суммами одкомбианец никогда в жизни не располагал» Издание финансировалось известным нам Лайонелом Кренфилдом, одним из авторов панегирических стихов, который при этом, согласно его записям, использовал средства нескольких знатных донаторов из близкого круга приближенных к Принцу Уэльскому Генри. При этом, как уже упоминалось, - он был по совместительству и личным финансовым консультантом Роджера Мэннерса 5 графа Ратленда и Уильяма Герберта, 3-его графа Пембрука. Книгу выпустил небезызвестный издатель Эдуард Блаунт, тот самый, который через 12 лет напечатал «Первое фолио Уильяма Шекспира». Стоит напомнить, что матерью Уильяма Герберта, 3-его графа Пембрука. была родная сестра поэта Филипа Сидни — Мэри Сидни-Пембрук, которая готовила издание Шекспира 1623 года «Первое фолио», причем эта книга вышла с посвящением сыновьям леди Мэри, которые материально поддержали новое издание. Кроме того, кузиной графа была Элизабет Сидни, графиня Ратленд, жена Роджера Мэннерса.
Таким образом, можно сделать удивительный и, по нашему мнению, совершенно однозначный вывод: издатель, группа авторов, писавших вступительные статьи, редактирующих и финансирующих оба издания – «Кориэтовых Нелепиц» и «Первого фолио Уильяма Шекспира» абсолютно идентичны, с поправкой на прошедшие 12 лет между выходом этих книг. И все были тесно связаны, можно сказать, что они окружали одного единственного человека – Роджера Мэннерса 5 графа Ратленда.
При этом, еще один вывод, который можно сделать из вышеизложенных фактов, это то, что «Кориэтовы нелепицы» были предназначены только для достаточно узкого круга избранных (во главе, конечно, с Принцем Уэльским), прекрасно знающих настоящего автора, который «среди своих друзей - бесконечен и непреходящ…». Это во многом объясняет «главную тайну шекспировского творчества». Но очевидно, что грандиозность, по определению В.П. Шестакова,- «Текста великого шекспировского Grand Tour»,- до конца еще не осмыслена. даже специалистами-антистратфордианцами. В этом произведении можно найти еще очень многое, что ранее считалось неизведанной тайной. Так, даже такой серьезный и фундаментально владеющий предметом специалист, как Марина Дмитриевна Литвинова, говоря о религиозных взглядах Роджера Мэннерса, утверждает: «Что касается веры Ратленда, многого тут не скажешь… Ратленд — засекреченная личность». Однако, этот вопрос всесторонне и глубоко и очень интересно раскрыт в «Кориэтовых нелепостях».
Об этом мы постараемся подробно рассказать далее.
«Дневник европейского путешествия» совершенно по-иному позволяет понять текст многих шекспировских пьес, где события происходят в описанных в нем странах, в первую очередь, в Италии. Особенно интересна эта книга, современному путешественнику по «шекспировским местам», поскольку помогает по-новому увидеть те места, где ступала нога «Великого Барда». Кстати, именно на сочинение Томаса Кориэта ссылался Георг Брандес в конце XIX века, анализируя вопрос бывал ли Уильям Шекспир в Италии: «Разумеется, нет ничего удивительного в том, что Шекспир постарался при первой же возможности заглянуть в Италию. Сюда устремлялись все англичане той эпохи. Италия считалась обетованной страной цивилизации. Все изучали итальянскую литературу и подражали итальянской поэзии. Это был тот чудный край, где царила вечная жизнерадостность. Особенно сильное впечатление производила Венеция, и даже Париж не выдерживал конкуренции с нею. Путешествие в Венецию и жизнь в этом городе не были очень дороги. Многие ходили пешком, как Кориат, познакомившийся там впервые с употреблением вилок… Передовые англичане елизаветинской эпохи, жизнь которых нам лучше и ближе известна, посетили Италию. Побывали там научные деятели вроде Бэкона и Гарвея, такие писатели и поэты, как Лилли, Мондэй, наш, Грин и Дэниель, оказавший своими сонетами такое решающее влияние на Шекспира. Такой художник, как Иниго Джонс, также посетил Италию. Большинство этих туристов оставили нам описание своих путешествий. Так как сам Шекспир не рассказал нам ничего о своей жизни, то отсутствие известий о его путешествиях не может служить веским аргументом против такого предположения в том случае, если в его пользу найдутся другие красноречивые факты. И такие факты нашлись. В эпоху Шекспира не существовало ни гидов, ни так называемых «путеводителей» …Ранее выхода в свет «Венецианского купца» ни один англичанин не издал описания Венеции, которую Шекспир обрисовал так мастерски. Книга Льюкнора, составленная почти исключительно на основании посторонних сообщений, относится к 1598 г., путешествие Кориата к 1611 г., описание Морисона — к 1617».
Можно только изумляться насколько был близок к истине этот проницательный датский публицист, увидевший необычайное сходство «Дневника европейского путешествия» тому, что «обрисовал так мастерски» «Великий Бард».
В этом мне многократно удалось убедиться во время своего интереснейшего итальянского путешествия, о чем речь пойдет в следующей главе.
http://proza.ru/2019/03/03/2360
* Эпистола ( лат. epistle) - послание, письмо
** Бастонада (фр. bastonnade) — средневековое телесное наказание в виде побивания твёрдым предметом — палками или плоскими дощечками по спине, ягодицам или подошвам ног.