Эркин-Юрт продолжение

Наталия Ланковская 2
     Был у нашей бригады знакомый механизатор - Николай, по-моему; точно не помню.
На нынешнем этапе работ дел у него было не очень много, и он в свободное время приходил к нашему бурту. Пока мы свёколку от ботвы чистили, он рядом на полосе валялся под наши разговоры. Ему интересно было. Он, понимаете, в школе недоучился в своё время, только шесть или семь классов у него и ремеслуха; и вот ему интересно казалось как мы разговариваем. Например, про братьев Кирсановых из "Отцов и детей" Тургенева. Серёжке Фетисову и Никону почему-то очень нравился Павел Петрович Кирсанов, они его уважали за его "принсипы",  а мне он казался смешным. Я Базарова любила. Правда любила, а не по программе. И вот мы на эту тему спорили. А Николай слушал.
  А потом у него как-то развязался язык, и он разговорился сам. И оказалось, между прочим, что этот самый Николай сидел в тюрьме! За что сидел, он этот вопрос как-то обходил, не любил про это; а про тюрьму и про зону рассказывал. И по его рассказам выходило, Что нет ничего веселее, чем в тюрьму попасть. Иногда он переходил на тюремный жаргон, тогда становилось вообще здорово. Мы пытались ему в этом подражать, а Витька Козлов запоминал его песни и подбирал к ним на гитаре аккорды. Некоторые из них мы и раньше слышали, а некоторые - в первый раз. Например (всю не помню, немножко только запомнила) такая была песня, очень тоскливая, но как-то всем на душу легла:
Ведут на север срока огромные,
Кого ни спросишь, на всех указ...
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз...
Друзья прикроют мой труп бушлатиком,
...............
И похоронят душу мою жиганскую
....................
      Отточие - это не мат; это я просто забыла слова... Вот ведь память у меня была - воистину девичья! А песня хорошая...
      Я как-то спросила его, скучает ли он по тюрьме, где ему было так хорошо и весело, и не хочет ли он обратно? Он сказал:
    - Сохрани бог!
    Я спрашиваю:
    - А почему?  Ведь как ты рассказываешь, то получается, что тебе там нравилось. Меня так всегда тянет туда, где мне хорошо было. Это же естественно!
    - Хорошо?.. Да ты чо, опупела? - он даже иначе сказал, но я повторять за ним это слово не буду. Как и многие другие, новые для меня слова и словосочетания - не буду повторять...
     Николай замолчал, а потом вообще ушёл от нас. Но через некоторое время вернулся, уже после обеда, снова подсел к нашему бурту и рассказал один случай... Прямо уму непостижимый случай! Как на его глазах там человека зарезали. Вечером, когда все уже в бараке были. Просто взяли - и при всех зарезали!
     - Как так? - говорю, - а охрана? Там же у вас охрана была?
     - Была... да вся вышла... Охрана с ними ссориться не станет. Охрана тоже жить хочет.
     - Ну, а вы? Вы-то что? Прямо при вас человека режут, а никто - ничего?
     -  А никто - ничего.
     - А вот ты, лично ты? Ты хоть пальцем шевельнул?
     - Шевельнул. Обеими руками. Прикрыл глаза обеими руками, чтоб не моргали. Я же, вроде как, спал... И все спали. Такой, понимаешь, храп стоял!..
     - Ну, знаешь... Столько людей - и чтоб ни одного смелого не нашлось...
     - Ну да. Столько людей - и ни одного дурака. Все мы были умные... Это чтоб ты знала, как мне там было хорошо... - и с этими словами Николай ушёл от нас. Дня два не показывался.
    А мы прямо не знали, что и сказать друг другу. Размышляли...Как-то не сходилось всё это с нашими представлениями о человеке вообще (человек-то, всё-таки, звучит гордо или не гордо? Как это, на самом-то деле, звучит) - и о советском человеке, в частности. Ведь, хоть и оступившиеся, а все они были советские люди. Всё-таки. В советских школах учились. Советские фильмы смотрели. Песни пионерские пели:
Кто в дружбу верит горячо,
Кто рядом чувствует плечо, -
Тот никогда не упадёт,
В любой беде не пропадёт... - и так далее...
    И ещё мы не поняли - а что же, наконец, охрана? Вооружённая?..

          (продолжение следует)