Ваш искренне, я был большой подделкой в прошлой жизни, что рассчитан свой конец, за близкими границами из окон я боюсь за ту «техничность», что плетётся с мыслями вразрез, за тем, что мои дети разбивали все колени, и бежали лишь ко мне, а я всё понимал и понимаю вновь, сменяются места, вдоль ускоряй меня, если не хочешь ждать, но вся большая истина, мечта доходят в день, когда «отстал».
И через год я потеряюсь и найдусь, и я большой подделкой прошлой жизни разорву себя, сказав те благодарности тебе, «он чувствует, как ложь» и в то же время – нет, что соотносится лишь с тем, что было, да, и пусть я – разрушение и лоск, сбиваясь с нынешним, ты открываешь лишь во мне большую злость, но я и не обязан оправдать себя за то, что благодарен дважды? Не исключаю, больше, выбирав между своими «да» и «да» я – каждый день всё чувствовал, как ложь, и всё теперь - ни боли то ли от себя, иль скуки, или паранойи, вновь мимо нот их промахнусь или модели «слаженных» / техничных слов
Мне дышится всё легче, если я вернусь и перейду от сотни языков, и то лишь к оглавлению всё прожитой уже на двое из двоих делённой нашей жизни на почти начало, на поклон в твои немые 10 лет, я заберусь быстрей благодарить, но, как и ты, жалеть макеты детских лебедей.
И мы рыдаем, но в своих углах к тому, что это вовсе не конец, а лишь, что тянется, всё тянется, так господи, всё тянется, там медленно, где нам который год не хочется опять.
В моей руке, повернутой от лжи по направленью вспять, столь откровенный и большой, и не съедобный, увы, ключ, другой - я обстоятельно с улыбкой мерно развяжусь по швам, но для того теперь, чтобы докинуть до счастливого себя «ещё и только лишь ещё»
Во мне легко, и следом из меня течёт, я не меняю слов, а слёзы чёрные, как слово - давний вкус, я остаюсь в крошенной их приправе битого фарфора для еды, и умещаюсь в половину в белые шкафы для строчек, что о том, что я и сплю, когда услышу той заботы крик, и ни возможности бежать, пошевелиться от себя, я повышаю честное давление тех вёсел по вискам, но от привычки, что я помню эту «жизнь», как мне теперь уж кажется низка.
И из того на самом деле, у меня почти уж ничего и нет, за исключением надежды на повтор по миллиону четырёх минут любимой песни,
Мы сменим то, что я спускаюсь ночью, но веду себя д о т о ш н о т ы столь откровенно по «техническим причинам» вслух, содрав с себя мешок над плачем плавающих мух?
И выбравшись скажу: когда-нибудь сейчас я оказался плотно, но в раскопанной мне яме, хоть правило меж тем и действует одно, я знаю в чём-то самого себя и мал, я отмеряю днями то, что больше, чем я говорил, я всё равно ещё вчера, но собой не успевал.